Станислав Птаха - Красная готика
— Как же такое может быть? — засомневался Прошкин, — Я вот думал, что Деев чуть ли не на руках у Саши умер… А сейчас получается, что товарищ Баев не знает ни когда, ни от чего умер его отец?
— Отчим, — снова подчеркнул педантичный Корнев и, пошарив в необъятных недрах карманов, извлек изрядно измятый бланк телеграммы. Телеграмма адресовалась Баеву, извещала его о внезапной кончине Деева, и была направлена главным врачом госпиталя, где тот проходил лечение, в город Брюссель. То есть получалось, что Саша о смерти отчима узнал в зарубежной командировке. Хотя и был он вдали от Родины всего-то несколько дней…
— История эта, Прошкин, мне с самого начала не нравилась. И с каждым днем оказывается все более и более скверной. Слушай, как по моему сугубо личному мнению все это обстояло — если с чем не согласен будешь, или припомнишь чего-нибудь, что я забыл — подскажешь. Так вот. Деев действительно болел. Чем и насколько тяжело сложно сказать.
— Врачи говорили, совсем не жилец был — даже лекарств народные мол, на такого больного тратить жалко, — уточнил Прошкин.
— Но, его упорно продолжают лечить — и специалисты лучшие его пользуют, и дорогущие лекарства в него килограммами пихают. Кто это процесс инициирует и поддерживает? Баев. И спроси — с чего это Баеву, если он так вот сильно папаше выздоровления желает, самому не поступить учится на врача? Тогда понятно было бы, отчего он день и ночь в больнице пропадает. Но нет. Он что-то там такое время от времени учит, вроде как в дипломаты готовится — но из НКВД не увольняется, единственно должности меняет, ходит ТОЛЬКО в форме, наганами увешанный. И во сне даже револьвер под подушку вместо книжки кладет. А уж от Деева практически не отходит. Я думаю это по тому, что он Деева буквально стерег. Как сторожевая собака. Да вот — судьба индейка, не уберег в конечном итоге…
— Да чего ему было опасаться — в госпитале? — снова удивился Прошкин.
— Что Деев раньше времени умрет. И что-то важное то ли сказать, то ли сделать не успеет. А умереть он мог от двух причин — от отсутствия необходимого систематического лечения или же быть физически устранен. Я думаю, что будь Деев действительно так уж плох, Баев не поехал бы по Брюсселям раскатывать — сам знаешь, парень он ответственный и терпеливый. Да и то, что Баев кинулся причины смерти Деева выяснять тоже косвенно мою мысль о том, что эта смерть не от естественных причин наступила — подтверждает. Вот и попросил он холодильный вагон, что бы сохранить тело и, подальше от столичной суеты, где все на виду, и тамошнего доносительства, организовать вскрытие, уточнить причины и дату смерти. Я думаю, он рассчитывал на помощь местного аборигена — своего родственничка фон Штерна. То ли по тому, что фон Штерн ему в такой помощи отказал, то ли по причине не достаточной информированности этого ныне покойного патриарха об их семейных делах, но Баев понял, что с его престарелым родственничком тоже что-то не в порядке. Но решил убедится. И потащил тебя, — Корнев по-отечески отвесил Прошкину подзатыльник, — наивного дурня, разгуливать по кладбищу — в бинокль смотреть на дедушкины апартаменты. Не думал ты, Николай — почему бы Баеву самому на такую прогулку не отправится? Он кладбищ не боится — ты его сам у могилы отчима в гордом одиночестве видел! Да и на зрение он не жалуется пока что — вон, в тире нашем все мишени разнес — менять уже невмоготу!
Прошкин виновато потупился. Думать он, конечно, думал, но ничего толкового придумать не мог. И Корнев продолжил поучать молодого коллегу:
— Да по тому, Коля, что ожидал он в доме фон Штрна труп этого видного ученого обнаружить, и хотел, что бы в этой не радостной ситуации был честный, не заинтересованный очевидец! Что будет наивно голубыми глазами — вот как ты хлопать — и повторять на следствии — мы вместе туда вошли и нашли тело. Но тела не было. Фон Штерн пил чай живой и здоровый. Вот по этому-то Баев и впал в такую истерику. Думаю, что он рассчитывал какое-то время отсидеться в тихом и спокойном Н., обустроил жилище, так что таракан бесшумно не проползет, хотел с дедушкой о семейных секретах подискутировать или просто, втихомолку из семейного гнезда какие-то крайне важные для него документы экспроприировать. Но его идиллический план порушил некий Генрих Францевич. Или кто уж он там был… Одно меня Прошкин в этом раскладе радует. То, что контроля за самим Баевым здесь тоже больше чем в той же Москве. Да и шансов у него здесь попасть под трамвай или выпасть из окна куда как меньше… Сейчас ему действительно есть чего бояться. Ведь подумай Коля — до чего складно получилось бы: эмоционально не уравновешенный субъект застрелился из табельного пистолета после смерти любимого отца и внезапной кончины дедушки. Я просто других вариантов Баева здесь, в Н., угробить так, что бы это естественным несчастным случаем выглядело не вижу! А отвечать за такой случай — сам понимаешь — нам! И лично у меня желания такой ответ держать — честно скажу — никакого…
Прошкина от описанных перспектив покрыл холодный пот. Он с щемящим чувством вспомнил старые добрые денечки — когда его заботы исчерпывались только борьбой с ушлыми коллегами — интриганами, безграмотными колдовками, ленивыми попиками, образованными троцкистами, разносторонними уклонистами да деятельными вредителями, а мир был прост, понятен и прекрасен как спелое яблоко. Тогда Прошина еще не мучили чужие тайны, которых не возможно доверить даже собственному начальнику. Прошкин тяжело вздохнул. За такие чужие секреты, как бы и с ним самим беды не приключилось…
— Да будь моя воля, — продолжал сетовать Корнев, — я бы у него пистолет вообще отобрал, даром что он майор, да самого запер для надежности в камере, а ключ тебе на шею повесил!
Прошкин не только не обрадовался такому внезапному доверию руководства, но даже позволил себе усомниться в эффективности такого подхода:
— А ведь Ульхта мы как раз в камере нашли… Замкнутого…
— Мы когда, Николай, в той камере замки меняли? — строго посмотрел на Прошкина шеф.
— Так зачем нам их менять? Они ж крепкие, еще со времен царизма остались — от монастыря. Тем более, что ключ всего один был, — Прошкин осекся.
— У нас — один. А всего сколько их при царизме сделали — ключей этих? Может добрый десяток! Мог ведь такой же у фон Штерна, с тех достопамятных времен, заваляться. Вот и попал в нехорошие руки Генриха, который это спектакль и устроил — что бы психологическое давление оказать на такие вот, — слегка опьяневший от пива и распалившийся от собственных открытий Корнев, легонько постучал Прошкина по лбу, — идеологически не стойкие умы!
Убрал руку и тут же посочувствовал Прошкину:
— Ты, Николай, тоже что-то бледный, и потный весь… Так ведь и до болезни не далеко. А все болезни, как известно, от нервов. А нервы от чего?
Прошкин пожал плечами — он мог только предположить что нервы — от природы, но обнародовать такой безыдейный вывод поостерегся.
— От того, Прошкин, что нет у тебя личной жизни, — подытожил Корнев.
— Нету — за работой некогда ведь! Да и война начнется не сегодня — завтра… — попытался оправдаться Прошкин, весьма польщенный заботой начальника.
— Я тебе, Прошкин, на выходные отпуск дам, — повеселев предложил Корнев, — специально, что бы ты с девчонками познакомился да в кино или в клуб сходил. Выбор супруги — это же вопрос стратегический! Не только для тебя лично — для Управления нашего — потому что ты — Прошкин, как коммунист и ответственный работник себе уже не принадлежишь! Да и парень ты у нас видный, при должности — тебе надо не с вертихвостками знакомиться, а серьезными, ответственными девушками. Докторшами, инженершами — кто по партийной линии выдвинулся, например, или с теми же нотариусами — архивариусами. Ведь должно же быть где-то заключение о смерти Деева? Хотя бы копия, или упоминание, или даты в какие-то реестры внесены? Ну не бывает так в Советской стране, что бы была официальная бумага, а следов от нее никаких не осталось! Заодно и поищешь…
14
После такого разговора душевное состояние Прошкина меньше всего располагало к обустройству личной жизни. От мысли, что пройдется чмокать в щечку пропахших карвалолом и карболкой врачих в белых колпаках или пожимать выпачканные в чернила пальчики нотариусов Прошкина била мелкая нервная дрожь. Перед глазами всплывали то разрисованное рунами тело Ульхта, то качался полупрозрачный висельник. А в ушах снова и снова тихо позвякивающие колокольчики из жилища Баева или звонко сыпалось стекло от разбитых выстрелом песочных часов. Голова тупо болела, словно сжатая тисками, а во рту было сухо и горячо — сколько не пей… Прошкину хотелось упасть на свежую, зеленую траву, глотнуть чистого воздуха, поднять глаза к небу, свободному от фабричного дыма и обрести единственно возможную духовную опору…
