Томас Перри - Собака Метцгера

— Ну что ж, позвоню ему, когда вернусь. Может, даже выпью с ним, если он так проводит свободное время.

— Придется. Ну, ладно. Старых жен тоже не покидай, слышишь?

— Никогда. Ладно, я закругляюсь, а ты прими ванну и ложись. Позвоню завтра.

— Доброй ночи, Бен.

— Спи спокойно, детка.

Усевшись на край постели, Портерфилд вглядывался в заоконное ночное пространство, в простиравшийся на многие мили город, который светился в центре яркими неоновыми лампами, редевшими по мере приближения к окраинам. Он уже давно отдалился от Чарльза Комптона. Иногда доходили известия об отставных агентах — многим из них было чего бояться. Он представил на минуту, что кто-то вышел на досье Комптона, но тут же прогнал эту мысль. И бумаги Донахью ни при чем. Нет, Комптон ему не нужен.

Китайчик Гордон прогуливался по огромному газону, чувствуя под ногами эластичный слой влажной травы и наслаждаясь вечерним благоуханием свежего теплого воздуха.

— Как площадка для гольфа, — сказал он. — Официальный федеральный клуб на бульваре Уилшир.

— Ты уверен, что это удачная мысль? — осторожно спросил Кеплер.

— Отличная! Слушай, ты не замечал, что делают садовники, когда засоряются опрыскиватели?.. Как прекрасно: целебная трава, красоты заката, свежесть ветра… Учись получать удовольствие, выращивая нечто живое. — Он глубоко вздохнул и сквозь зубы выпустил воздух. — Расслабься, не держи тяпку так, будто собираешься треснуть кого-то.

Кеплер уставился в сиреневое небо, окружавшее массивную постройку. Меж тем Китайчик пытался отрегулировать засорившийся опрыскиватель. После нескольких пробных струй затея удалась. Кеплер услышал радостный смех, а затем зазвучало попурри из маршей под аккомпанемент шипения опрыскивателя, который Гордон держал в левой руке как волынку.

Кряхтя, Кеплер срезал очередной клок дерна садовой лопаткой, затем, копнув на пару дюймов вглубь, зарыл бутылку. Поднимая голову, он всякий раз видел разгуливающего с опрыскивателем в руках Китайчика, который с песнями орошал газон серебристой жидкостью.

По бульвару катилась вечерняя лавина автомобилей, фары отражались на полированном металле капотов, магазинные витрины сияли, на неосвещенных сторонах зданий мерцали неоновые тени.

Когда марши в исполнении Китайчика зазвучали громче, Кеплер подвинулся, чтобы не попасть под затейливый фонтанчик. Гордон остановился, закрыл кран на опрыскивателе и изрек:

— Завтра взору государственных служащих предстанет прелестный образчик декоративного садоводства.

Улыбаясь, он продефилировал вдоль газона, а около автомобиля осторожно завернул опрыскиватель в одеяло и засунул в дорожный чемодан, после чего обратился к приятелю:

— Ну, чего ты замолчал?

— Ничего.

— А все-таки?

— Пытаюсь найти нужные слова. Знаешь, как бывает: видишь что-то и знаешь, что оно как-то называется, но вместо этого в голову лезут другие слова. Потом долго мучаешься, что забыл нужное слово, и не успокоишься, пока не сможешь вспомнить…

Оба уже сидели в машине. Разворачиваясь вправо от бульвара, Китайчик Гордон понимающе заметил:

— Ну да, это как будто в нос залетела крошечная мушка, ты и сморкаешься, и фыркаешь, и пальцем ковыряешь, пока не избавишься от нее. Так что за слово оказалось?

— Простофиля.

Было около шести утра, всходило солнце, через несколько минут Дональд Карни из международной налоговой службы собирался заняться делами, которые отложил на наиболее спокойные часы. С двенадцати до шести он обычно трудился над тем, что требовало сосредоточения, затем приходила следующая смена, а предрассветный час он обычно посвящал составлению различных списков: дел, которые предстоит закончить следующей ночью, покупок, которые он сделает по пути домой, наконец, писались списки донесений Блюхеру, занимающему офис в дневное время.

Сейчас для международной налоговой службы подходила пора тотальной проверки счетов, поэтому даже самые спокойные часы были заполнены до предела.

Он подошел к окну. Бульвар уже запрудили автомобили, крохотные людские фигурки сновали по тротуарам, тени их вытягивались в косых рассветных лучах. С двадцать четвертого этажа открывался фантастический вид: по облакам можно было предсказать послеполуденный циклон, прилетавший с океана. Если воздух прозрачен и чист, то движение по автостраде Санта-Моника будет напряженным. В самых обычных предметах, увиденных сверху, раскрывалось что-то, незаметное в обыденной жизни: например, номера на крышах полицейских автомобилей и автобусов. Облокотясь на подоконник, Карни попивал кофе, наблюдая, как служащие текут по тротуарам вверх от мест парковки. Неожиданно перед самым зданием возникли четыре вытянутые тени, которые отбрасывала четверка лилипутов-мужчин. Они ни с того ни с сего побежали — и тени заколебались и поплыли, сначала по улице, затем метнулись через зеленый газон. Тут только Карни увидел надпись. Прямо под ним виднелись вырезанные на газоне коричневые буквы, из которых складывалось слово «ДОНАХЬЮ».

Карни покачал головой и равнодушно улыбнулся. Кто бы он ни был, этот Донахью, в ближайшие, два дня ему не поздоровится. Отработав первый список, Карни допил кофе и убрал досье. Только после этого он снова полюбопытствовал, что творится внизу. По изувеченному газону мельтешили людишки с тачками и лопатками, которые выгружали новый дерн на испорченные места. За день или два он должен был укорениться. Карни насчитал семнадцать человек.

Из окна своего офиса Портерфилд снова рассматривал аэропорт. Куда приятней сейчас было бы находиться в кресле у иллюминатора… Десятичасовой рейс прибывал как раз тогда, когда он привык обедать с женой.

— А у парней неплохие мозги, — заявил Госсенс.

— С чего вы так решили?

— Они все проделали классным, хоть и дилетантским способом. Написать на газоне и оставить записку в бутылке — ну просто детский сад. Причем у здания налоговой службы! Впрочем, это особый разговор. Если бы они примыкали к основным силам или повстанцам, то знали бы, что у Компании там нет офисов, что здание принадлежит государственной налоговой службе, иммиграционным и прочим департаментам.

Портерфилд утомленно вздохнул:

— А если бы они пришли по правильному адресу, чтобы оставить нам послание?

— Их бы схватили. На расстоянии тысячи ярдов от наших зданий ведется наблюдение.

— Скажите, а кто первым заметил слово «ДОНАХЬЮ», вырезанное на переднем газоне? Неужели простой клерк или налоговый инспектор сразу сообразил, что следует позвонить именно нам? Сейчас только восемь утра — они сделали надпись на газоне лишь два часа назад.

— Вообще-то это был один из наших людей, но…

— Они поступили весьма разумно — даже в КГБ не сработали бы лучше. Дайте-ка записку.

Госсенс протянул пачку фотографий. Портерфилд поднял брови и выразительно зачитал вслух:

— «Объявляется аукцион. Примерно в начале мая будут продаваться частные бумаги покойного профессора Яна Донахью. От покупателей конфиденциально принимаются заявки. Ваш опознавательный номер 619352. Интересующихся просим поместить заявку в „Лос-Анджелес таймс“».

Портерфилд изучил снимки газона, сделанные с вертолета специальным широкоугольным объективом для аэрофотосъемки.

— В Лэнгли хотят знать, что вы предпримете, — резко бросил Госсенс.

— Как продвигаются дела в лаборатории?

— Как и следовало ожидать, никаких отпечатков пальцев. Следы ног также недостаточно четки, чтобы узнать что-то определенное.

— Вы имеете в виду, что ваши люди успели все затоптать?

— В общем-то да. Беда в том, что там должен был состояться митинг за ядерное разоружение, разрешение получено два месяца назад. У наших людей просто не было возможности проделать необходимые действия.

— Чем они воспользовались там, на газоне?

— Выжгли буквы разведенной соляной кислотой. Это очень просто сделать.

— И нет свидетелей?

— Нет.

— Тогда придется связаться с Пайнсом, заместителем директора в Лэнгли, чтобы организовал команды, работающие на нас.

Глава 18

Купальный халат Китайчика подметал пол у ног Маргарет, рукава были закатаны до локтей. Ее можно было дважды завернуть в это одеяние, да еще запеленать ноги как младенцу.

— Слишком велик, — констатировала Маргарет, подхватывая полы халата, чтобы подняться по лестнице. — Интересно, почему у тебя все коричневое?

— Не все.

— Джинсы не в счет.

— На яркое слетаются насекомые. Дай газетку.

Она швырнула толстую газету на постель, он поднял с омерзением:

— Почему она липкая и скользкая?

— Я приучаю нашего песика подавать газету. Но он еще не привык.

— Не называй это чудовище «песиком», тем более нашим. Иммельман его приволок при попустительстве Кеплера.