Стивен Кинг - Возрождение

Прозвенел звонок. Один за другим ребята тушили окурки и шли на урок. Одна девчонка, проходя мимо Нормана, поцеловала его в щеку и похлопала по заду в отвисших джинсах. Норман, казалось, ее даже не заметил, чем весьма меня впечатлил. Мое уважение к нему подскочило еще на один пункт.

Поскольку никто из моих согруппников реагировать на звонок не спешил, я пошел один. Но тут я кое-что вспомнил и обернулся.

— А как называется группа?

— Раньше мы были «Стрелка́ми», — ответил Норм, — но народ посчитал такое название слишком воинственным. Так что теперь мы «Хромовые розы». Это Кенни придумал по обкурке, когда мы смотрели у моего отца дома программу для садоводов. Нехило, правда?

За последующую четверть века я успел поиграть в таких составах как «Джей-тоны», «Хей-Джеи» и «Робин и Джеи» (под руководством лихого гитариста Джея Педерсона). Я играл с «Кочегарами», «Жмурами», «Могильщиками», «Последним зовом» и «Андерсонвилльскими рокерами». В период расцвета панка я наяривал в «Помаде Пэтси Клайн», «Детях из пробирки», «Последе» и «Мире, полном кирпичей». Я даже играл в рокабилли-группе «Там-Там звонит ментам». Но лучшего названия, чем «Хромовые розы», не придумали, на мой взгляд, до сих пор.

- Ну не знаю, — сказала мама. Непохоже было, что она будет меня ругать. Скорее она выглядела так, словно ее мучает мигрень. — Тебе только четырнадцать, Джейми. Конрад говорит, что эти парни гораздо старше.

Мы ужинали за столом, который теперь, когда Клер и Энди уехали, казался намного больше.

— Они курят?

— Да нет, — ответил я.

Мама повернулась к Кону.

— Правда?

Кон, передававший Терри протертую кукурузу, и ухом не повел.

— Ага.

Я готов был его расцеловать. Между нами случались разногласия, как у любых братьев; но, как и все братья, в трудную минуту мы готовы были помочь друг другу.

— Мы не будем играть в барах, ничего такого, — сказал я… где-то в глубине души понимая, что бары будут, и намного раньше, чем самый молодой участник «Хромовых роз» отпразднует двадцать первый день рождения. — Только в «Эврике». У нас репетиция в этот четверг.

— Одной не обойдетесь, — высокомерно сказал Терри. — Дайте мне еще одну отбивную.

— Волшебное слово, Терренс, — рассеянно поправила его мама.

- Пожалуйста, дайте мне еще одну отбивную.

Папа передал ему блюдо. Он молчал. Это могло быть как добрым знаком, так и дурным.

— И как вы попадете на эту репетицию? Если уж на то пошло, как вы вообще будете добираться на свои… выступления?

— У Норма есть минивэн «Фольксваген». Ну, не у Норма, а у его отца, но он разрешил ему написать название группы на борту.

— Этому Норму не больше восемнадцати, — сказала мама. Она даже перестала есть. — Откуда мне знать, что он ездит аккуратно?

— Мам, я им нужен! Парень, который играл у них на ритм-гитаре, переехал в Массачусеттс. А если они не найдут другого гитариста, то не смогут выступить в субботу! – Внезапная мысль метеором ворвалась в мою голову: Астрид Содерберг тоже может прийти на танцы. — Это важно! Правда важно!

— Мне это не нравится. — Теперь она терла виски.

В конце концов папа подал голос.

— Пусть едет, Лора. Я знаю, ты переживаешь, но у него неплохо получается.

Она вздохнула.

— Ну хорошо. Наверное.

— Мам, спасибо! Пап, спасибо!

Мама взялась за вилку, потом положила ее на место.

— Только пообещай, что не будешь курить — сигареты или марихуану, неважно. И выпивать.

— Обещаю, — сказал я и держал слово целых два года.

Или около того.

Первое, что вспоминается мне о том выступлении в «Эврике», — запах собственного пота, который шибанул мне в нос, когда мы вчетвером вышли на сцену. Никто не сможет перепотеть четырнадцатилетнего подростка. Я двадцать минут стоял под душем перед своим первым шоу — пока не кончилась горячая вода, но, склонившись за взятой напрокат гитарой, ощутил, что от меня несет страхом. «Кай», как мне показалось, весил фунтов двести. Мне было чего бояться. Хотя рок-н-ролл от природы простая штука, но выполнить поставленную передо мной Нормом задачу — выучить тридцать песен с вечера четверга по вечер субботы — было невозможно, и я так ему и сказал.

Он пожал плечами и дал мне самый полезный совет за всю карьеру музыканта: «Сомневаешься – пропусти».

— И потом, — добавил он, обнажив гниловатые зубы в дьявольской ухмылке, — я буду играть так громко, что тебя все равно никто не услышит.

Пол отбил короткий рифф на своих барабанах, чтобы привлечь внимание публики, и завершил его ударом тарелок. Все зааплодировали в предвкушении. Глаза собравшихся (миллионы глаз, как мне казалось) устремились на маленькую сцену, где мы сгрудились в свете прожекторов. Помню, каким идиотом я себя чувствовал в расшитом стекляшками жилете (жилеты остались от краткого периода, когда «Хромовые розы» звались «Стрелками») и как гадал, вырвет меня или нет. Казалось бы, блевать мне было нечем — я почти ничего не ел за обедом, а ужинать вообще не смог, — но меня все равно тошнило. Потом я подумал: «Обморок. Я не сблюю, а упаду в обморок».

Может, я и лишился бы чувств, но Норм не дал мне на это времени.

— Привет, мы – «Хромовые розы». Вставайте и танцуйте. — И, обращаясь к нам: — Раз, два… поехали.

Пол Бушар сыграл на том-томе начало песни «Постой, Слупи», и понеслось. Норм пел сольную партию; он солировал во всех песнях, кроме одной-двух, которые брал на себя Кенни. Мы с Полом были на подпевках. Сначала я страшно стеснялся, но это прошло, когда я услышал, насколько по-другому — по-взрослому — звучит мой голос, усиленный динамиками. Позже я понял, что на бэк-вокал все равно никто не обращает внимания… хотя они заметили бы, если бы он исчез.

Я увидел, что парочки начали выходить на середину и танцевать. Для этого они и пришли — хотя в глубине души я не верил, что кто-то станет танцевать под музыку, к которой я имею какое-то отношение. Когда стало ясно, что нас не прогонят со сцены свистом, я почувствовал волну эйфории, близкой к экстазу. С тех пор я загрузил в себя столько наркоты, что ей можно было бы потопить боевой корабль, но ни разу не достиг уровня того первого прихода. Мы играли. Они танцевали.

Мы играли с семи до половины одиннадцатого, с двадцатиминутным перерывом около девяти часов, когда Норм и Кенни сбросили с плеч гитары, выключили усилители и выскочили на улицу покурить. Для меня все эти часы прошли как во сне, так что я не удивился, когда во время одного из медляков — кажется, «Кто остановит этот дождь», — мимо провальсировали мои мама с папой.

Мамина голова лежала у отца на плече. Ее глаза были полузакрыты, а на губах блуждала мечтательная полуулыбка. Но папа глаз не закрывал и подмигнул мне, когда они проплывали мимо сцены. Я мог не смущаться из-за их присутствия: школьные вечера и танцульки Полицейской спортивной ассоциации на роллердроме в Льюистоне были только для школьников, но когда мы играли в «Эврике», в Клубе лосей или в Ассоциации ветеранов в Гейтсе, там всегда было полно взрослых. Единственное, что было не так с этим первым выступлением, — то, что хотя на него пришли многие подруги Астрид, самой ее не было.

Мои предки ушли рано, и Норм отвез меня домой в старом микроавтобусе. Мы все были опьянены успехом, смеялись, вспоминали прошедший вечер, и когда Норм протянул мне десятку, я не понял, к чему это он.

— Твоя доля, — сказал Норм. — Нам заплатили пятьдесят баксов. Двадцать мне, потому что автобус мой и я солист, а вам всем по десятке.

Я взял ее, все еще чувствуя себя как во сне, и открыл боковую дверь левой рукой, которая до сих пор ныла.

— Репетиция в четверг, — сказал Норм. — В оркестровой после уроков. Но я не смогу отвезти тебя домой. Отец хочет, чтобы я помог ему красить дом в Касл-Роке.

Я сказал, что ничего страшного: если Кон меня не подвезет, я проголосую. Большинство из тех, кто ездит по Девятому шоссе между Гейтс-Фоллз и Харлоу, знают меня и не откажутся помочь.

— Тебе надо поработать над «Кареглазой». Ты здорово отставал.

Я сказал, что поработаю.

— Джейми, и знаешь что?

Я взглянул на него.

— В остальном ты играл нормально.

— Лучше Снаффи, — подтвердил Пол.

— Намного лучше, чем этот тормоз, — добавил Кенни.

Это почти компенсировало отсутствие Астрид.

Папа уже ушел спать, но мама сидела за кухонным столом с чашкой чаю. Она переоделась во фланелевую ночную рубашку, но не смыла косметики, и я подумал, какая она хорошенькая. Когда мама улыбнулась, я заметил слезы в ее глазах.

— Мам, что с тобой?

— Ничего, — сказала она. — Я просто рада за тебя, Джейми. И немного боюсь.

— Не надо, — сказал я и обнял ее.

— Ты же не начнешь курить с этими парнями? Обещай мне.