48 улик - Оутс Джойс Кэрол
– Что ж… до свидания! Был рад знакомству.
Я не обернулась. Рассмеялась про себя, подумав: «Нет, не рад. Но это лучшее, что ты мог придумать».
Глава 32
«Тайная миссия».
По возвращении из колледжа к собственному дому мне пришлось пробираться через шумную толпу журналистов, среди которых были как минимум две бригады телерепортеров. Полиция Авроры оттесняла зевак. Как же меня это бесило! Слава богу, что наш дом обнесен шестифутовой железной оградой! Жадная до сплетен чернь забрасывала меня бесцеремонными вопросами, которые я игнорировала с высокомерным презрением.
Войдя в дом, я разозлилась еще больше, так как увидела в гостиной с отцом несколько знакомых лиц, в том числе инфантильную кузину Дениз, которая пришла якобы утешить, «посочувствовать», – то есть, как я прекрасно знала, выведать последние новости о Маргарите, чтобы затем трансформировать их в бесстыдные кривотолки сразу же, как только она выйдет за ворота наших владений.
– А вот и она! – тихо воскликнул кто-то из гостей.
– О, Джорджина… постой! – резко окликнула меня Дениз, а я, бегом поднимаясь по лестнице, через плечо бросила на нее презрительный взгляд, который имел лишь одно толкование.
Не. Вздумай. Следовать. За. Мной.
Как же папа меня разочаровал. И Лина тоже. Стоило мне отправиться в колледж, как она впустила в дом этих пиявок.
Утром отчитаю Лину. Никого не впускай в дом, кто бы ни были эти люди. Что бы ни говорил папа. Чтобы защитить его, мы должны быть крайне осмотрительны.
Уверена, М. сейчас посмеялась бы вместе со мной: наши родственники, годами не дававшие о себе знать, вдруг зачастили к нам, суетятся вокруг нас, вещая мрачными настойчивыми голосами. Каждый выдвигал свою нелепую версию того, куда подевалась М., что могло с ней случиться. Они вспоминали тот загадочный инцидент, который произошел с ней, когда она училась в выпускном классе старшей школы; об этом происшествии по существу они знали мало, кроме (разумеется!) того, что оно имело сексуальный характер. Вспоминали те годы, когда М. жила в Нью-Йорке, где – конечно же! – она завела опасные знакомства, якшалась с сомнительными личностями, и та тайная, темная часть ее жизни снова настигла ее в Авроре. Даже родственники, поддерживавшие М., не знали, что думать о ее стезе скульптора: хорошо ли это, достойно ли похвалы то, что М. пользуется известностью за пределами родного города? Или она опорочила себя, заслуживает порицания за то, что связалась в Нью-Йорке с подозрительными типами вроде непотребного «короля» поп-арта, мошенника в парике – как там его? – Энди Уорхола[19]. Принимала ли она наркотики, участвовала ли в оргиях?
Как бы сильно я ни негодовала на М., эти слова возмущали меня еще больше. Если бы пришлось выбирать между ними чью-то сторону, я отдала бы свои симпатии сестре.
И вот, запыхавшаяся, я наконец-то оказалась в своей комнате. Плотно закрыла и заперла дверь! На тот случай, если Дениз отважится подняться наверх и постучаться ко мне.
Можно подумать, когда-то давно Дениз была моей подругой. Но нет, она водила дружбу исключительно с М. Как будто, подобно остальным нашим кузинам, она не забыла вовсе о моем существовании, когда стало ясно, что я не превращусь из гадкого утенка в прекрасного лебедя, как их младшие сестры.
Замки в нашем доме не всегда надежны, поэтому я не только заперла дверь, но еще и придвинула к ней кресло.
Тяжело отдуваясь, опустилась на кровать, которая по многу дней оставалась незаправленной, потому что я не пускала Лину в свою комнату. Пока М. жила с нами, я была вынуждена подчиняться правилам домашнего распорядка, позволяя, чтобы в моей комнате пылесосили и наводили чистоту, как и во всем доме. Теперь же, с уходом М., я немедленно вернулась к удовольствиям дикарского образа жизни: «Спасибо, Лина. Я в состоянии самостоятельно поддерживать чистоту в своей комнате».
Возбужденная, довольная собой – ведь я совершила кражу в присутствии Элка, – я думала о том, что М., если бы узнала о моем поступке, была бы поражена хладнокровием младшей сестры. Хотя наверняка она рассердилась бы за то, что я вторглась в ее личное пространство.
– Отныне у тебя нет личного пространства. Ты – пропавшая без вести.
Я рассмеялась, представляя испуганное выражение на обычно невозмутимом лице сестры. Захохотала, вспомнив изумление и потрясение Дениз, когда она поняла, что ее младшая «никчемная» кузина Джорджина непонятно каким образом вдруг возвысилась до статуса важной персоны, представляющей интерес для телерепортеров и журналистов, чего никто не мог бы предсказать еще несколько дней назад.
– Да, я вас удивила, правда? Всех удивила.
Сердце в груди бешено колотилось. Голова кружилась, я была на грани эйфории. Нет, я не была пьяна – просто немного возбуждена.
Хотя меня переполнял страх: казалось, что я зашла слишком далеко. Наконец-то.
И вот, открыв альбом М., в первую минуту я испытала разочарование, потому что увидела в нем хаотичную коллекцию набросков – незаконченные рисунки. Некоторые из них, маленькие, изящные, были сделаны карандашом, другие – углем, несколько – пастелью. Были даже акварели, исполненные на скорую руку, – очаровательные, но далеко не шедевры.
Что ни страница – эскиз. Иногда между набросками проскальзывали пожелтевшие газетные вырезки – фото экспонатов с выставок, статьи из Art News, New Yorker, Fine Art Connoisseur.
(Автором одной из этих статей, о Бранкузи, была сама «М. Фулмер». Я и не знала, что М. публиковалась в столь авторитетных журналах по искусству, свои публикации она мне никогда не показывала.)
Большинство из нарисованных фигур представляли собой абстрактные формы, модели для скульптур М. По цветовой гамме – бледные, анемичные. Элегантные, призрачные. Четкие, точные. Но… скучные.
Мне было понятно, что именно не устраивало Элка в творчестве моей сестры: боязнь тела, «женского тела». Как сексуальный агрессор – «самец», – Элк мог испытывать лишь презрение к М. Серьезной критике она подвергалась только со стороны отдельных искусствоведов, упрекавших ее в том, что Маргарита не способна или не желает исследовать более очевидные, волнующие феминистские темы, которые находят отражение в завораживающих работах Марисоль, Фриды Кало, Синди Шерман[20], Нан Голдин[21].
При всем ее техническом мастерстве – а она блестяще владеет техническими приемами – М. Фулмер следует обходными путями, уклоняясь от политической конфронтации по вопросам, которые поднимают в своих произведениях более смелые женщины-художники современности.
Это меня взбесило. Любые нападки на М. Фулмер порождали во мне враждебность. Чокнутые феминистки! Да как они смеют!
М., насколько мне известно, не снизошла до того, чтобы высказаться в свою защиту. В одной из вырезанных заметок сообщалось о «живом щите» из женщин-художников, в числе которых была М. Фулмер, в Бруклинском музее в октябре 1987 года, но на фото, которым сопровождалась статья, М. выглядела спокойной, собранной, как будто ей ничто не угрожало, хотя на лицах стоявших рядом женщин-художников читалось волнение.
Правда, листая альбом, я отметила, что абстрактные фигуры, запечатленные М., имели отношение к женскому телу или (в скрытой форме) его изображали. Если присмотреться, видно, что М. начинала «реалистично» рисовать обнаженное человеческое тело, которое затем приобретало все более абстрактные очертания, словно она вскрывала его сущность и затушевывала внешние детали. Эти наброски потрясали воображение, позволяли заглянуть в голову художника. Несколько женских грудей, и каждая по-своему уникальна: различимые соски, ареолы. Дефекты кожи постепенно трансформировались в яйцеобразные формы, в которых сами груди почти не угадывались; их можно было увидеть, если знать, на что смотреть и как расшифровать переплетение линий.
