Джон Трейс - Заговор по-венециански
Подойдя к спуску, Антонио понимает, что затея не такая уж и простая, как он думал вначале. Глянув наверх, он не видит на стене ночных камер. Отлично, значит, и они его не засекут.
Однако проблема в другом: от стены к берегу тянется сетчатый забор, увенчанный колючей проволокой.
Прикинув шансы, Антонио заключает: если даже получится перебросить свои фамильные драгоценности через эту кровожадную преграду, то по ту сторону еще предстоит прыгать с высоты четырнадцать футов. Рисково. Можно как минимум лодыжку сломать. Как минимум…
Обойти забор — тоже идея не из лучших. Надо идти где-то с милю до конца острова, нырнуть в лагуну, проплыть до причала под водой и незамеченным подняться по слипу. Будь Антонио в гидрокостюме, при должной подготовке — тогда не вопрос. Но не сейчас, когда он в униформе и когда по пятам идет один из «коллег»-охранников.
Антонио переводит взгляд на большие деревянные двери лодочного сарая.
Как пить дать заперты.
Даже если пробраться к ним, старые деревянные панели так просто не сдадутся. Они заперты снаружи на висячий замок и наверняка на засов — изнутри. Безнадежно. Абсолютно безнадежно.
Развернувшись, Антонио в сгущающихся сумерках направляется обратно. Вдалеке он видит Фернандо: ноги колесом, идет не спеша, вразвалочку. Еще час — и дневной свет погаснет совсем. Дальше дежурить придется при свете фонарика.
А за неприступным забором, высоко над старыми дверьми лодочного сарая слабо вращается ржавый флюгер. Его подталкивает набирающий силу западный ветер. Если присмотреться — лучше всего через бинокль, — то можно заметить: вместо головы у железного петушка пристроена камера с углом обзора в триста шестьдесят градусов. И подключена она вовсе не к панели мониторов «Моботикс», а к пульту с экранами и жесткими дисками в задней части лодочного сарая. К пульту, за которым сидит убийца Моники Видич.
Capitolo XVII
Равнины Атманты
В дурном настроении Кави и Песна покидают Тевкра и усаживаются в поджидающую их колесницу. Заметив, что хозяин с другом не в настроении, Ларс садится рядом с возницей и погоняет четырех лучших в Этрурии скакунов вперед по плотному дерну.
Колесница новая, но Песна едва ли это замечает. Ларс собственнолично продумал ее конструкцию и руководил сборкой: тонкие оси, четыре крепких колеса о девяти спицах каждое и бронзовые щитки со всех сторон. Лучше в Этрурии не сыскать. Лучшей колесницы отец Ларса не собирал. Даже дед его не сподобился создать ничего прекраснее.
Обернувшись, Ларс видит, что хозяин с другом углубились в один из своих многочисленных разговоров не для посторонних ушей. Ларс, понятное дело, лишний. И чувствует себя ущемленным.
Ларса воспринимают как предмет мебели. Для хозяина и прочих он всего лишь тот, кто причиняет провинившимся боль. Однако он достоин большего. Большего, нежели ему доверено. Большего, нежели Песна и его друг сумеют добиться в жизни.
Мимо пролетают ячменные и пшеничные поля, а Ларс погружается в мрачные размышления. Лелеет обиду.
Все вокруг, насколько хватает глаз, принадлежит Песне.
Под землей — богатые залежи серебра, из которого мастера Песны производят на свет драгоценные украшения.
Колесница останавливается, и возница, ворча, слезает с козел, чтобы открыть ворота.
Ларс тем временем напрягает слух, желая расслышать разговор мужей позади себя.
Голос Кави звучит радостно:
— Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Песна произносит с сомнением:
— Как так?
— Мы ведь приглашаем нобилей, магистратов и старейшин. Так почему бы не пригласить их заодно и на освящение нового храма? Разве могут они отказаться от участия в подобном священнодействии?
Его слова не убеждают Песну.
— И освящать храм будет слепой жрец? На что это похоже?!
— К тому времени он может и прозреть.
— А если нет?
Кави умолкает, и Ларс практически слышит, как в голове у него вращаются колесики лукавого ума. Так всегда, когда Кави ищет — и находит — нужный ответ:
— Тогда он станет чем-то новеньким. Придумаем легенду, как будто бы Тевкр самоотверженно лишил себя зрения, дабы ничто мирское не отвлекало его от слов, ниспосылаемых богами. С таким жрецом наш город станет предметом зависти для всей Этрурии.
Песна смеется.
— Порой, мой друг, я думаю, что даже боги лишены того дара убеждения, каким наделен ты.
Кави, лизоблюд, смеется в ответ.
— Ты льстишь мне.
— Ты еще не разослал приглашения?
— Составил черновики. Подправлю вечером текст и на рассвете разошлю гонцов.
— Хорошо. Ну так когда же? Когда мы ожидаем нобилей и прочих влиятельных людей на наш скромный прием и освящение храма?
Подняв обе руки, Кави оттопыривает пальцы.
— Через шесть дней.
Разговор окончен. Возвращается возница и, проворчав что-то себе под нос, взбирается на козлы. Хлещет лошадей поводьями по крупам, но Ларс будто не здесь. Палач сидит, выпрямив спину. Значит, шесть дней? Отлично. Шесть — любимое число Ларса.
Глава 22
Остров Марио, Венеция
Убийца Моники Видич смотрит на мониторы еще долго после того, как Антонио вышел из поля обзора. Поворачивает объектив камеры вправо, влево; увеличивает изображение, уменьшает…
Больше шпиона не видно.
Для охранника, в принципе, забрести в запретную зону у лодочного сарая дело обычное, но этот парень появился тут не из праздного любопытства. Нет, у него явно что-то на уме.
Вторжение!
Он совершенно точно приходил, желая проникнуть на территорию сарая.
Убийца отматывает запись чуть назад и с улыбкой пересматривает. Точно, парень всерьез подумывал перелезть через забор — хотелось бы посмотреть! — и даже добраться до сарая вплавь.
Зачем, спрашивается, это обычному охраннику?
А самое главное — что с таким пронырой делать?
На сегодня у убийцы имелись планы, большие планы. Придется их отложить.
На другой стене мониторов — подключенной к системе наблюдения охранной службы — Антонио и Фернандо встретились; стукнулись кулачками и, пожелав друг другу спокойного дежурства, разошлись. Приятно, когда коллеги ладят. Убийца переключается на изображение, идущее от замаскированных камер внутри плафонов на стене (люди ошибочно полагают, будто они — исключительно элемент освещения). Ночной охранник возвращается в вахтерку, где достает из шкафчика черствую булочку и непропеченный пирог, которыми жена снабдила его полдня назад. Его любопытный коллега спускается к понтону и отвязывает моторку.
Лодка на вид очень старая. Виден регистрационный номер, и убийца переписывает его. Называется лодка «Spirito de Vita», «Дух жизни»; надпись, конечно, стерли, однако на борту остались четкие следы.
Рядом на металлическом столике — ноутбук. Убийца открывает в нем файл «Персонал» и находит все об Антонио Матерацци — имя, несомненно, липовое, — то, где он предположительно живет, и послужной список.
На поверку парень чист, но в сердце убийцы поселяется дурное предчувствие. Очень дурное.
Не проходит и часа, как подозрения подтверждаются. Название лодки и регистрационный номер не совпадают. Номер выводит на некоего Матерацци, однако у лодки под названием «Дух жизни» номера совершенно иные. Иная у нее и история: свою жизнь лодка начала в качестве игрушки у неаполитанского бизнесмена по имени Франческо ди Эспозито. Позже ее купил один пенсионер, Анжело Паваротти, работавший прежде в больнице. Потом он, видимо, отдал моторку сыну, Антонио. Антонио Матерацци и Антонио Паваротти это почти наверняка одно лицо. Полицейский «под прикрытием», из особого отдела полиции или карабинер. Те, кто внедряется в банды, обычно оставляют себе настоящие имена, на случай, если их окликнет знакомый на улице.
Закрыв ноутбук, убийца Моники возвращается в уютную безопасность коммуны. На лице у него расцветает ироничная улыбка. Отец Антонио, Анжело — имя, которое означает Божьего вестника, — выдал информацию о сыне и тем убил его.
Capitolo XVIII
Хижина Тевкра и Тетии, Атманта
Рассвет над Адриатикой. Небо клубничного и ванильного тонов отражается в зеркальных волнах океана. Легкий ветерок сдувает волосы со лба Тетии.
Скульптура закончена и обожжена.
Тетия размышляет о работе и предательстве, которое она совершила, закончив ее. Вчера вечером Тевкра принесли домой, и Тетия, как верная жена, ухаживала за супругом, пока он не уснул. Затем отнесла скульптуру к яме для обжига, в которую уложила сначала высушенный навоз, щепки, морскую соль и сухие листья. Как только пламя разгорелось достаточно сильно, Тетия сложила в печь поленья и черепки, чтобы сохранить жар и выверить время — к рассвету обжиг должен был завершиться.
