Джек Керли - Коллекционеры смерти
– Успокойтесь, Карла, – сказал он. – Все это уже в прошлом, мертво и забыто. Ведь теперь вашей частной жизни ничто не угрожает. Вы в безопасности.
Карла повернулась к Гарри лицом. Из горла ее вырвалось глухое рыдание, и, сделав шаг вперед, она прильнула к его груди. Женщина плакала почти беззвучно. Так они простояли почти минуту, пока она наконец медленно не отстранилась, вытирая ладонями слезы на щеках.
– Простите меня, детектив Наутилус. Я… уже в порядке. Думаю, что мне почаще нужно слышать такое… что прошлое мое умерло.
Гарри вынул свою визитку и, взяв женщину за руку, вложил карточку ей в ладонь.
– Возьмите это, Карла. И держите где-нибудь под рукой. Если вам когда-нибудь захочется с кем-то поговорить, позвоните мне. Когда угодно, в любое время дня и ночи.
Она благодарно взглянула на него и закрыла ладонь.
– Вы никогда не спите, что ли?
Он подмигнул ей.
– Вы меня переоцениваете.
Мимо проехал зеленый фургон «субару», и мы повернулись в его сторону: за рулем сидел мужчина, а на пассажирском сиденье – женщина. На водителе была ковбойская шляпа – «стетсон», на женщине – белая бейсболка с длинным козырьком. Оба они отвернулись от нас, словно что-то рассматривая на покрытом засохшей виноградной лозой бескрайнем пространстве. Когда от машины остались только клубы пыли на дороге, Хатчинс медленно подошла к корзине на столе и вновь наполнила карман своего фартука прищепками.
– Кто была эта женщина, которая плакала в зале суда? – спросил Гарри. – Та, которая убила его.
– Калипсо, – ответила Хатчинс. Голос ее теперь звучал тверже, будто ей передалась часть оптимизма Гарри.
– Она должна была находиться либо очень высоко на иерархической лестнице, либо совсем низко, быть или очень уважаемой, или совсем незначительной.
Хатчинс быстро взглянула на солнце, затем отвернулась.
– Она была железной, детектив. Умом, духом, телом. Она была его абсолютным сторонником и надежным защитником. Только тронь, и Калипсо кому угодно выцарапает глаза или отравит сердце страшными словами. Вся эта сцена в зале суда была ее идеей. Он знал, что его приговорят к смерти, но не хотел умереть по велению правительственных чиновников. Его первоначальный план был связан с ядом, который нужно было тайком пронести в зал суда. Он произносит свое последнее слово и умирает во всем своем великолепии красиво и артистично.
– Но Калипсо придумала план «Б»?
– Она должна была надеть черные одежды, загримироваться под пожилую женщину; ей было чуть больше двадцати, но иногда мне казалось, что она родилась уже столетней старухой – так много она знала. Просто женщина – в трауре, ее никто не должен был узнать – одна из многочисленных скорбящих, родственница или подруга кого-то из пострадавших, – ну кто из охранников станет ее обыскивать? К тому же она была потрясающей актрисой.
– Похоже, она хорошо знала людей и понимала, как они мыслят.
– Она знала, как действует система. Она рассматривала нас, его приверженцев, как систему его самосохранения. В здании суда она тоже видела систему, предоставляющую широкие возможности для проявления разнообразных чувств, в том числе и скорби.
– А это ежедневное испытание на смелость? Я начинаю понимать, что вы имели в виду, говоря, что она железная.
– Это только возбуждало ее. К тому времени нас осталось всего несколько человек. Полицейские уже были на ферме, а мы сняли дом неподалеку от здания суда. Когда она возвращалась, ей требовался секс. Снова и снова. Может, она думала, что, поскольку ей предстоит умереть, оставшееся время жизни нужно провести именно так.
– Голодная женщина.
– От нее всегда пахло этим голодом. Голодом ко всему, особенно… к нему. Заботиться о нем, охранять его во время работы, подсовывать ему нас на людях, но оставлять всего себе, когда они были наедине. Большую часть времени они проводили вместе в студии, оборудованной в сарае. Мы, все остальные, оставались в доме. У них там был свой маленький мирок. Время от времени кто-нибудь из нашей элиты относил им еду или литье. Калипсо всячески разжигала среди нас зависть и ревность. Я думаю, это было частью плана: направлять всю нашу злость против нее, тем самым взращивая благоговение перед ним.
– Она, по-видимому, действительно любила его, раз смогла за него умереть.
– Мы все поступили бы так, печальные маленькие девочки, бедные маленькие девочки, мечтающие сделать что угодно для него, умереть за него, будучи убежденными, что это позволит остаться с ним навечно. Он, естественно, никогда не отрицал такую возможность.
– В наши дни, – покачал головой Гарри, – вы могли бы стать смертницами, живыми бомбами. Какой же властью над вами должен был обладать Гекскамп, вот чего я понять не могу.
Хатчинс кивнула.
– Я сама дала бы себя сжечь на костре за одно только обещание поцелуя Марсд… его поцелуя. Вам это о чем-нибудь говорит?
Она стояла ко мне спиной. Я посмотрел на Гарри и беззвучно губами произнес Уиллоу.
Он понимающе опустил глаза.
– Гекскамп когда-либо упоминал о копе по имени Уиллоу?
– Он был как раз тем человеком, который раскрыл все это, сложил по кусочкам всю картину. Конечно, для многих это произошло уже слишком поздно. М-Марсден ненавидел Джейкоба Уиллоу, а это означало, что он уважал его. Кто-либо достойный такой мощной эмоции, как ненависть, уже заслуживает уважения. – Она помолчала. – Год назад Джейкоб Уиллоу приезжал сюда. Я оставалась в доме, а он долго стоял на этом самом месте.
– Расскажите мне о картинах Гекскампа, – попросил Гарри.
– Марсден держал свои работы в студии, в сарае, который был всегда заперт на большие замки. Когда его уносило творить – он именно так и говорил «уносило», – он будто находился в каком-то трансе. При этом с ним всегда находилась Калипсо, потому что его нужно было кормить Только, Калипсо и еще несколько избранных могли приносить ему пищу и остальные необходимые вещи. Убирать его… нечистоты. Он в это время находился где-то далеко и пачкал под себя. Когда он наконец заканчивал работу несколько дней он пребывал в совершенном измождении.
– Он только создавал, но никогда не продавал свои картины?
– Это должен был быть его подарок этому миру – его «наследие», как он сам иногда говорил. Но не миру посредственностей, а миру таких, какими мы видели себя, – знающих, как понимать и как использовать это наследие. Он говорил, что, если идеально сложить все слова и картины, эффект окажется гораздо большим, чем от любого отделено взятого произведения. Кое-что из того, о чем он говорил, он начал исследовать в l'Institut des Beaux-Arts…
– В чем? – переспросил Гарри.
– В знаменитой Академии искусств в Париже. Он завоевал там полную стипендию, очень этим гордился и постоянно это повторял. Иногда он начинал говорить по-французски.
– А еще кто-нибудь говорил на этом языке?
– Еще одна девушка, Персефона. Насколько я знаю, они познакомились в Париже, когда он учился в художественной школе.
– В ней было что-нибудь особенное?
Хатчинс отрицательно покачала головой.
– Калипсо не позволяла нам быть особенными или как-то выделяться. Персефона, насколько я помню, была одной из тех, кому разрешалось – разрешалось, вы только вдумайтесь! – входить в сарай и убирать его дерьмо. Знаете, тогда всем нам казалось, что она особенная. – Хатчинс как-то виновато покачала головой и невесело усмехнулась.
– У вас были какие-то уровни? Вроде кастовой градации?
Она на мгновение задумалась.
– Я бы не назвала это градацией. Я уже говорила, что было два-три человека, которые допускались в сарай в качестве обслуги, то есть относились к элите в том виде, в каком она у нас существовала. Персефона была в их числе. Возможно, потому что она приехала из Парижа. Но это, пожалуй, все, что я о ней знаю. Между собой мы никогда не говорили о своем прошлом или будущем, только… о нем.
Видимо, та, что именовалась здесь Персефоной, почти наверняка могла быть Мари Гилбо.
– Вы упомянули о чувствах, которые вызывали создаваемые им работы, – поменял тему Гарри.
– Они могли бы сорвать Землю со своей оси, детектив Наутилус. Это его слова. Искусство должно было сделать его знаменитым навеки.
– А вы не видели чего-либо из этих его произведений в последнее время, Карла? – спросил Гарри. – Может, приходило что-нибудь по почте или каким-то другим образом?
Вопрос застал ее врасплох, и глаза ее испуганно расширились.
– О Господи, нет. А почему вы спрашиваете?
Гарри ушел от ответа.
– Да так, просто подумал вслух. Но эти его сдвигающие земной шар работы, Карла, эта коллекция картин, рисунков и всякой всячины… Вы не знаете, куда она могла подеваться после его смерти?
Руки женщины сжались в кулаки, в глубине глаз загорелся огонь. Она повернулась всем корпусом к Гарри, и голос ее перешел в резкий шепот.
