Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау
Он двинулся к двери. Однако Маас, размахивая руками, ринулся ему наперерез:
— Дорогой Герберт, вы какой-то нервный… Это все жара… Я прошу вас, прочитайте мою экспертизу здесь… Вы уж извините мою суетность, но мне хотелось бы сразу услышать вашу оценку этого перевода. Мне очень важны вопросы и замечания… Вы умный человек… Очень вас прошу…
Маас бегал вокруг гостя, протягивая поочередно сигареты, сигары, горящую зажигалку. Анвальдт, поблагодарив, взял сигару и, не обращая внимания на ее крепость, несколько раз глубоко затянулся, после чего принялся за изучение апокалиптических выкриков Фридлендера. Он вскользь пробежал подробное описание метода, а также соображения о семитских согласных и сосредоточился на переводах пророчеств. Первое из них звучало так: raam — «грохот», chawurа — «рана», makak — «растечься, гноиться», arar — «развалины», schamajim — «небо». А второе: jeladim — «дети», akrabbim — «скорпионы», sewacha — «решетка», amok — «белый». Далее Маас делился некоторыми сомнениями: «Из-за плохого качества пластинки последнее выражение второго пророчества можно понимать или как chol — „песок“, или как chul — „вертеться, плясать, падать“».
Анвальдт расслабился: оса вылетела в открытую форточку. Маас предлагал следующую гипотезу: «…нам представляется, что лицо, указанное Фридлендером в первом пророчестве, умрет от гноящейся раны смерть, рана, гноиться), полученной вследствие обрушения здания (развалины). Ключом для идентификации этого лица может служить слово amajim — „небо“. Будущей жертвой может быть кто-то, в чью фамилию входят звуки ш, а, м, а, й, и, м, например Шайм либо кто-то с фамилией Химмель,[28] Химмлер.
Мы считаем, что второе пророчество уже исполнилось. Оно, по нашему мнению, относится к Мариетте фон дер Мальтен (ребенок, белый берег — так называли остров Мальту), убитой в салон-вагоне, снабженном решетками. В ее вспоротой брюшной полости кружили скорпионы».
Анвальдту не хотелось показывать, какое сильное впечатление произвела на него эта экспертиза. Он пригасил в пепельнице недокуренную сигару и встал.
— У вас действительно нет никаких замечаний? — Тщеславие Мааса прямо-таки требовало похвалы. Он украдкой глянул на часы.
Анвальдту вспомнилась давняя сцена в приюте: он приставал к воспитателю, чтобы тот посмотрел построенную им из кубиков башню.
— Доктор Маас, ваш анализ до такой степени точен и убедителен, что любые вопросы просто отпадают. Я вам чрезвычайно благодарен.
Анвальдт протянул Маасу руку на прощание, но тот словно ее не заметил.
— Дорогой Герберт, — сладеньким голосом пропищал он, — не хотите ли выпить холодного пива?
Анвальдт на мгновение задумался. (Уважаемый господин воспитатель, ну посмотрите на мою башню. — Отстань, мне некогда…)
— Спасибо, я не пью спиртного, но с удовольствием выпил бы холодного лимонада или содовой.
— Сейчас принесу, — разулыбался Маас.
Выходя в кухню, он снова бросил взгляд на часы. Анвальдт по профессиональной привычке еще раз, но уже внимательней, чем по приходе, осмотрел письменный стол. (Почему ему так хочется задержать меня у себя?) Под прессом лежал уже вскрытый изящный конверт цвета вереска с надпечатанным гербом. Анвальдт без колебаний раскрыл его и извлек сложенную пополам карточку. В ней серебряными чернилами было каллиграфически написано:
«Позвольте пригласить Вас на бал-маскарад, который состоится сегодня, т. е. в понедельник 9 июля с. г., в 7 вечера в моей резиденции на Уферцайле, 9. Для дам обязателен костюм Евы. У мужчин приветствуется костюм Адама.
Вильгельм, барон фон Кёпперлинг».Анвальдт увидел тень Мааса, выходящего из кухни. Он быстро положил приглашение под пресс-папье. С улыбкой принял толстостенный граненый стакан, почти залпом опорожнил его, пытаясь сопоставить прочитанное приглашение с тем, что ему уже известно. Сквозь беспорядочные мысли не пробивался фальцет Мааса: семитолог, не обращая внимания на отсутствующий вид гостя, с искренним оживлением рассказывал о своих научных разногласиях с профессором Андре. Когда он приступил к описанию грамматических проблем, в дверь позвонили. Маас взглянул на часы и бросился в прихожую. В открытую дверь кабинета Анвальдт увидел какую-то гимназистку. (Каникулы, жара, а она в гимназической форме. Видно, до сих пор обязательно идиотское правило ходить в форме круглый год.) С минуту они о чем-то шептались, после чего Маас звонко шлепнул ее по заду. Девушка захихикала. (Ах вот почему он меня удерживал. Хотел доказать, что не был голословным, говоря о разнузданных гимназистках.) Не в силах противиться любопытству, Анвальдт вышел из кабинета. И в тот же миг ощутил внезапный спазм желудка и сладковатый привкус во рту. Перед ним стояла гимназистка Эрна.
— Господин ассистент Анвальдт, позвольте представить вам мою ученицу фройлен Эльзу фон Херфен. Я даю ей уроки латыни. — Голос Мааса взбирался все выше и выше. — Фройлен Эльза, позвольте представить криминальассистента Анвальдта, моего друга и сотрудника.
При виде зеленых глаз девушки Анвальдту едва не стало дурно.
— Кажется, мы знакомы… — прошептал он, держась за косяк двери.
— Разве? — Альт девушки не имел ничего общего с тихим мелодичным голосом Эрны, у которой, кстати, на алебастрово-белой руке не было этой большой родинки. До Анвальдта дошло, что он встретил двойника Эрны.
— Простите… — с облегчением выдохнул он. — Вы безумно похожи на одну мою берлинскую знакомую. Дорогой доктор, вы поразительно быстро обжились в Бреслау. Вы тут всего четыре дня, а уже обзавелись ученицей… Да еще какой ученицей… Не буду вам мешать. Всего хорошего.
Прежде чем закрыть дверь за Анвальдтом, Маас сделал неприличный жест: соединил большой и указательный пальцы левой руки и в образовавшееся кольцо несколько раз сунул указательный палец правой. Анвальдт презрительно фыркнул и спустился по лестнице на один пролет. Затем поднялся вверх на два пролета и остановился на промежуточной площадке выше квартиры семитолога. Он стоял у витража, который шел по всей высоте дома и осыпал лестницу и площадки разноцветными «пляшущими монетами». Локоть он опер в нише со стоящей там небольшой копией Венеры Милосской.
Он завидовал Маасу, и зависть на некоторое время приглушила подозрительность. Против воли наплывали воспоминания. Но Анвальдт знал, что они, хоть и не будут приятными, помогут убить время. А он решил дождаться выхода Эльзы фон Херфен, дабы убедиться, чего стоит Маас как соблазнитель юных девиц.
И вот пришло первое воспоминание. Было это 23 ноября 1921 года. В тот день должна была состояться его сексуальная инициация. В их комнате он был единственным, кто еще не познал женщину. Его приятель Йозеф пообещал все устроить. Молодая толстуха кухарка из их приюта приняла приглашение трех воспитанников прийти в небольшую кладовую, где хранились гимнастические снаряды, матрацы, старое постельное белье и полотенца. Очень помогли две бутылки вина. Она улеглась на гимнастический матрац. Первым был Йозеф. Второе место вытащил толстяк Ганс. Анвальдт терпеливо дожидался своей очереди. Когда Ганс слез с кухарки, она озорно улыбнулась Анвальдту:
— А ты уж отдохни. Я сыта.
И он вернулся к себе в комнату, утратив желание познать женщину. Однако судьба не заставила его долго ждать. Девятнадцатилетний Анвальдт, ученик выпускного класса, устроился репетитором дочки богатого промышленника. Он открывал семнадцатилетней немножко капризной девушке тайны греческого синтаксиса, она же взамен с большим удовольствием открывала ему тайны собственного тела. Анвальдт без памяти влюбился в нее. А когда после полугода изнурительных, но чрезвычайно приятных занятий он попросил ее отца заплатить, тот, безмерно удивленный, ответил, что давно уже передал ему плату через свою дочь, которая в присутствии папы подтвердила, что вручила деньги репетитору. Промышленник отреагировал соответствующим образом. Двое слуг взашей вышибли из дому «наглого обманщика», предварительно вздув его.
Казалось бы, Анвальдт должен был лишиться всех и всяческих иллюзий. Увы, он вновь их обрел благодаря другой гимназистке — бедной красивой Эрне Штанге из порядочной рабочей семьи, проживающей в берлинском пролетарском районе Веддинг. Отец Эрны, железнодорожник, человек честный, с твердыми принципами, даже прослезился, когда Анвальдт попросил у него руки дочери. Анвальдт хлопотал о ссуде в полицейской кассе взаимопомощи. Он дожидался, когда Эрна сдаст экзамены на аттестат зрелости, и мечтал о новой квартире. А через три месяца не думал уже ни о чем, кроме шнапса.
