Грешник - Ольга Корвис
На следующий день он вопреки своему решению и здравому смыслу поехал к матери Воронцова. Надеялся, что ее нет дома, но дверь ему открыли. У Анны Михайловны были печальные и немного красные глаза — как будто долго плакала. Толик помялся в дверях, но она его сама узнала. Удивилась, что они с Ростиком были знакомы. Пригласила зайти, предложила чай. Пока она хозяйничала на кухне, Кулагин рассматривал нехитрую обстановку и думал, зачем он сюда пришел. Вместо ответа задержал взгляд на фотографии Ростислава в старомодной “стенке”. Рядом с ней — наполовину сожженная церковная свеча. Молилась за сына, видимо. Прощения просила за того, кто руки на себя наложил. Кулагин в бога не верил, но все равно не по себе стало. Как будто увидел что-то, не для его взгляда предназначенное.
На его осторожные вопросы Анна Михайловна рассказала, что Ростик сильно переживал из-за несчастного случая. Все не мог смириться. Одна фраза ей запомнилась — сын зло пошутил, что если бы у него голос уцелел, мог бы Призрака Оперы играть. Кто там его лицо под маской и гримом увидит. А у него ничего не осталось. Ростик перестал общаться с друзьями, ей почти не звонил. Продал свою новую квартиру и куда-то уехал. Никто не знал, куда. Сменил номер. А потом через месяц его нашли. В полиции сказали, что облил себя бензином и поджег. Анна Михайловна утирала глаза платком и качала головой. Такую глупость Ростик сделал, такую глупость…
Когда Толик снова оказался на улице, он чувствовал себя подавленным. Смятым — как стикер, что он с двери снял. И даже не удивился, когда увидел такой же. Снова на лобовом стекле машины, но в этот раз ни трещин, ни повреждений. Да и слово знакомое — “Смерть”. С ним все сложилось воедино.
Грешник. Сердце. Дорога. Яд. Смерть.
Слова из рок-оперы. Ария ангела смерти. Тот самый его счастливый шанс.
“И поведёт меня дорога к тем душам, чьи сердца светлы,
Их напою из полной чаши, где сложены все их мольбы.
А грешников, что встречу после, ждёт от меня кромешный ад,
Ведь от когда-то полной чаши остался лишь смертельный яд”
Толик сидел в незаведенной машине. Вспоминал. Не хотел, упирался, но сопротивляться памяти не получалось. Вот и плавал в ней, боялся до дурноты. Все не просто так. Кто-то узнал его подгнившую тайну. В отвратительную смесь страха и малодушного отчаяния вплеталась злость. Кулагин сам себя убеждал, что и доказать надо сначала, и денег у него теперь на очень хорошего адвоката хватит. Но память не спрашивала — память отмотала жизнь на четыре года назад.
Рок-оперу “Ангел смерти” ставили впервые, но все как один пророчили ей успех. Она была как эдакий глоток свежего воздуха в обыденности. Что-то по-настоящему новое, интересное. Исполнителей подобрали еще до того, как Кулагин о ней узнал. Это ему Ростик про нее рассказал. Исполнитель партии самого ангела смерти вдруг слился, и начали искать замену. Воронцову предложили прийти на прослушивание, а он Кулагина позвал. Толик очень хорошо запомнил его слова. “Да нам там никто не конкурент, посмотрим, кому удача больше улыбнется”.
А Толику и смотреть не надо было. Он и так знал. Уровень у них с Ростиком одинаковый. Только Воронцов молодой, высокий, сияет весь. Кулагин рядом с ним в свои тридцать пять как пирожок просроченный. Он тогда очень хорошо понял, что или он вырвется на большую сцену, или так и будет дальше перед детьми песенки распевать. Гнусно он поступил, подло. Но та рок-опера ему действительно путевку в жизнь дала. Его заметили. Вопреки прогнозам “Ангел смерти” продержался один сезон, но после него Кулагин стал нарасхват. Как будто ему и правда всего чуть-чуть не хватало. Петь он ведь очень хорошо умел, он просто свою удачу сам к себе притянул.
А каким образом - старался не думать. Пока время не подошло.
Толик завел машину и поехал на кладбище. Анна Михайловна рассказала, где искать, но он все равно поблуждал, пока не нашел нужный уголок на самой окраине. Выбрался из мазды и побрел по свежему снегу, зашел в черный квадрат невысокой оградки. На могиле — свежие цветы. Две ярко-лиловые розы. Анна Михайловна вчера принесла. Говорила, что разные приносит. Оранжевые, ярко-алые, белые кустовые — когда сезон приходит. Темно-красные ей только не нравились — как кровь запекшаяся.
За спиной Кулагин услышал тихий скрип снега. Обернулся и уперся взглядом в идущую к нему темную фигуру.
— Ну здравствуй, Толик.
Кулагин настороженно пригляделся, рассматривая незнакомца. Тот словно хотел скрыть себя ото всех. Единственный просвет кожи — это глаза между шапкой и надвинутым на нос гейтером. За спиной рюкзак, на руках перчатки. Все черное. Интуиция окатила нехорошим предчувствием. Черный человек прошел мимо Кулагина — в клетушку ограды. Бросил рюкзак на покрытый снегом поминальный стол у памятника. Ловким текучим движением сам уселся на стол — прямо на снег.
— Вот ты и догадался, — незнакомец сдернул с лица гейтер.
Кулагин обомлел от страха. Воронцов! Живой. Толик неверяще вцепился взглядом в его лицо — обожженное, в неровных алых рубцах. А с гранитной плиты смотрел другой Ростислав — молодой, улыбающийся, с копной непослушных, вьющихся волос. Хорошо мастер постарался, перенес на камень все, как было. Кулагин таким Воронцова и видел в последний раз. Там ему двадцать семь, и он мертвый. Призраку напротив — тридцать один. И он живой.
— Ты же умер, — неверяще произнес Толик. — Я читал про тебя. Я был у твоей матери! Она мне сказала, что ты покончил с собой. Ты, блядь, умер! Да вот же… могила твоя. Я что, с ума сошел?
Кулагин вдруг рассмеялся. Невесело, с истерическими нотками — словно
