Симфония шёпотов - Софья Сергеевна Маркелова
— А что же сказали медики и полиция?
— Да ничего толком и не сказали. Вроде как естественная смерть, все же немолодой он уже был. В найденном завещании было указано, чтобы тело его не резали и не вскрывали. Так что я даже и не узнал, из-за какой болезни он так скоропостижно умер.
Иннокентий еще раз взглянул на скомканный лист бумаги, который он сжимал в пальцах. Слово «обреченность» почему-то отозвалось дрожью где-то внутри его тела. Будто тот, кто писал его, вложил в каждую неровную букву свою боль и отчаяние.
Василий незаметно и практически бесшумно оказался на пороге гостиной:
— Но вот одно, я вам скажу, точно было странно. Еще когда я нашел его тело, то сразу же обратил внимание: под ним вся подушка была в крови. Уже запеклось все, как плотная корка, почернело, но по следам было видно, что перед смертью вся эта кровь вышла у него из ушей.
Время до вечера пролетело практически незаметно. Василий безмолвно разбирал личные вещи покойного в спальне, а Иннокентий выписывал из каталога Федосова старшего все заинтересовавшие его пластинки. А таковых оказалось немало. Еще почти час ушел на то, чтобы отыскать выбранные экземпляры, протискиваясь между шкафами, расположенными слишком близко друг к другу.
Когда на промятом диване лежало уже несколько десятков присмотренных пластинок, Лисицын, наконец, удовлетворенно закрыл альбомы и просто ходил по комнате, внимательно вглядываясь в полки. Он надеялся отыскать что-нибудь особенное, что он просмотрел в каталоге или пропустил, сочтя неинтересным.
Ровные ряды пластинок томились в ожидании, но взгляд Иннокентия скользил мимо них, ни на чем конкретном не концентрируясь. Внутренне Лисицын был крайне доволен проведенным днем: в собрании Федосова старшего оказалось несколько экземпляров, которые он давно уже присматривал для пополнения собственной коллекции. Но все равно угрюмая гостиная, будто бы скрытая от всего остального мира каким-то незримым пологом забвения, начинала понемногу давить на Иннокентия Петровича. Он постоянно чувствовал себя лишним в этой комнате, да и во всей квартире в целом, а этот удушающий запах расплавленного винила, неясно откуда витавший в коридоре, и вовсе действовал Лисицыну на нервы.
Недалеко от плотно зашторенного окна стояла старая деревянная этажерка, на которой располагался единственный в комнате проигрыватель. Иннокентий подошел ближе, чтобы оценить состояние аппарата, но с удивлением обнаружил, что на диске лежала пластинка. Для аккуратного и бережливого Лисицына такое хранение экземпляров коллекции было неприемлемым: оставлять в проигрывателе пластинку, чтобы ее канавки забивались пылью, казалось верхом неразумности для любого филофониста.
Сняв с центральной оси винил, Иннокентий огляделся в поисках защитного конверта, но ничего подобного рядом не было. В этот момент в комнату бесшумно вошел Василий и прислонился плечом к косяку:
— Извините, Иннокентий Петрович, но уже достаточно поздно. Мне пора ехать домой, жена ждет. Если вы не закончили, то давайте договоримся, в каком часу вы завтра придете.
Лисицын, все еще хмуро оглядывавший этажерку и подоконник, поспешил заверить собеседника:
— Я уже закончил. На диване сложил все заинтересовавшие меня экземпляры… Одну минуту! Я тут увидел эту пластинку, собирающую пыль, хотел вернуть ее на полку, да только не могу найти ни внутреннего, ни внешнего конверта.
Василий подошел ближе и вгляделся в черный виниловый диск в руках у Иннокентия.
— На ней нет этикетки. И даже никаких обозначений.
— Да, я тоже это заметил.
— Вы взяли ее из проигрывателя?
— Верно.
Сын покойного прищурил левый глаз и внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Эта пластинка лежала в проигрывателе в день смерти отца. Обычно он всегда убирал весь винил в конверты, расставлял по порядку на полках, не позволяя дискам пылиться или попадать под солнечные лучи. Но когда я нашел его тело, то здесь, в гостиной, в проигрывателе лежала именного эта пластинка. Без этикетки, без конверта, без всего. Видимо, это было последнее, что отец слушал перед смертью…
Лисицын не нашелся, что ответить на подобное заявление. Он уже без прежней уверенности покрутил в руках виниловый диск. Интересно, что же стало последней мелодией в жизни небезызвестного коллекционера-отшельника Федосова? Что могло нравиться этому склочному замкнутому человеку?
Пока Иннокентий поглаживал пальцами бороздки на пластинке, на долю секунды ему показалось, что откуда-то из-за спины он расслышал чей-то протяжный шепот.
— Возьми… — и после раздался тихий женский смех, напоминающий звон хрустальных колокольчиков.
Испуганно обернувшись, Лисицын с подозрением посмотрел на шкафы. Для Василия это движение не осталось незамеченным.
— Что-то не так? — сын покойного спрятал пальцы в рукава своего растянутого свитера.
— Да нет… Просто показалось, — Иннокентий озадаченно вглядывался в темные углы комнаты, но ничего странного там не было. Наверное, он просто сильно утомился за весь день.
— Давайте я найду для вас пустой конверт, если хотите взять эту пластинку.
Не дожидаясь ответа, Василий ушел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с полупрозрачным внутренним конвертом, в который ловко засунул пластинку.
Иннокентий Петрович послушно забрал упакованный винил и засунул под мышку. По его затылку все еще бегали мурашки, рожденные странным шепотом, который на грани сознания Лисицын расслышал в комнате, но ничего подобного больше не повторялось.
Рассчитавшись с младшим Федосовым за выбранные экземпляры коллекции покойного, Иннокентий, наконец, с чистой совестью отправился к себе домой. Через плечо у него был перекинут ремень старинного тяжелого футляра, в котором плотно друг к другу были уложены новые пластинки. И Лисицын, не скрывая своего внутреннего ликования, вовсю улыбался, шагая по улицам, укрытым вечерней мглой.
Ближе к полуночи, когда Иннокентий уже чувствовал, как на него волнами накатывает усталость, он по привычке заварил черный чай и направился в комнату, вокруг которой крутилась вся его жизнь. Через закрытые жалюзи не пробивался ни лунный свет, ни свет фонарей, и только минималистичный торшер на высокой ножке бросал желтое тусклое пятно на пол, разгоняя тьму. С удовольствием тяжело осев в излюбленное продавленное кресло, стоявшее посередине комнаты, Лисицын на мгновение закрыл глаза, позволяя телу расслабиться. Но почти сразу же ему на колени запрыгнуло что-то увесистое и теплое.
Французский бульдог по кличке Брамс удобнее устроился на своем хозяине и преданно заглянул ему в глаза, чуть повернув голову на бок. Его черные округлые уши легко дрогнули.
— Ну что, мой хороший? — Иннокентий мягко улыбнулся, рукой поглаживая собаку по спине. — Сегодня у нас богатое пополнение коллекции. Только взгляни: «La Corde Raide» 77-го года
