Учитель музыки - Алексей Анатольевич Притуляк
Марш-клоунада удалялся, корнет фальшивил теперь где-то в конце улицы, но даже на таком расстоянии по-прежнему терзал слух.
Дама стояла и молча смотрела на него. Во взгляде её читалась укоризна.
– Сегодня двадцатое, господин Скуле, – повторила она наконец. – Я хотела бы получить плату.
– Плату?
– Плату за квартиру за сентябрь, господин Скуле.
– Не называйте меня господином Скуле, – не выдержал он, чувствуя, что голова начинает болеть ещё больше. – Меня зовут Эриксон. Витлав Йон Эриксон. Прошу вас, не называйте меня больше этим дурацким именем Скуле.
– Ну вот что, – вспыхнула в ответ дама, – я не намерена вступать с вами в пререкания, господин Скуле. Если вы вчера… если вы, простите, погрязли в разгуле до такой степени, что не помните ни тяти ни мамы, это отнюдь не служит оправданием издевательского и пренебрежительного тона, который вы позволяете себе в разговоре с дамой почтенного возраста. Мне не нужны такие квартиранты, которые грубят тебе и придуриваются, когда ты приходишь к ним за месячной платой, да, господин, Скуле, предупреждаю вас. И подобная история повторяется каждый раз, когда я прихожу к вам за деньгами. Если вас перестала устраивать сумма оплаты или квартира, вы так и скажите, а не дурите мне голову, она у меня и без того… не очень хорошо соображает последнее время.
Вся эта длинная тирада была приознесена раздражённым тоном, с подрагиванием гордо откинутой головы, строгим взглядом и суровой жестикуляцией.
«Да, кто-то из нас двоих сумасшедший, – подумал Эриксон. – Надеюсь, это не я».
– Хельга, – позвал он, повернувшись в комнату. – Хельга, иди сюда, здесь какая-то дама, она утверждает, что мы снимаем у неё квартиру.
– Что? – немедленно воскликнула сумасшедшая гостья. – Какая-то дама? Это вы обо мне? Меня зовут Янна Бернике, господин Скуле. Потрудитесь запомнить, если ещё не сделали этого до сих пор. И что это за Хельга? Кого вы зовёте? Вы что, привели женщину? Но когда я сдавала вам эту квартиру, между нами было оговорено, что…
– Простите, – прервал её Витлав Эриксон, – простите, госпожа Бернике, я неважно себя чувствую.
И захлопнул дверь перед носом в высшей степени раздражённой дамы. Она немедленно начала стучать в дверь, к которой он прижался спиной, закрыв глаза, чувствуя, как разрывается его голова в попытках хоть что-нибудь сообразить.
– Хельга, – шептали его губы. – Хельга, иди сюда… Да где же ты, бог ты мой?! И… и где – я?
– Господин Скуле! – слышал он голос Янны Бернике. – Немедленно откройте! Я никому не позволю…
– Зайдите попозже, госпожа Бернике, – простонал он, прижавшись губами к замочной скважине. – У меня раскалывается голова. Пожалуйста, зайдите позже.
Быть может, она образумится и больше не придёт, эта чокнутая старуха.
– В высшей мере беспардонно! – слышал он её голос. – Просто предел наглости! Если вы напились вчера до потери памяти, это ещё не значит…
Тем не менее, голос удалялся – кажется, она уходила.
«Если вы погрязли в разгуле… – шёпотом повторил он слова этой сумасшедшей Бернике. – Если вы напились вчера…»
Так вот почему у него так трещит голова! Он вчера погряз в разгуле и напился до такой степени, что не помнит ни тяти ни мамы, как она сказала.
Что, в самом деле? А по какому поводу?
Он попытался вспомнить вчерашний день, но память сидела с закрытыми глазами и только морщилась от головной боли. Какие-то смутные воспоминания шелохнулись где-то в затылке, отозвавшись тошнотой и головокружением, но тут же и притихли – так быстро, что он не успел схватить их и удержать. Осталось смутное видение – очень смутное, на грани то ли сна, то ли фантазии: ссора с женой, какое-то питейное заведение, расстроенный рояль, на котором он играл…
«Я не умею играть на рояле», – грустно улыбнулся он, отправляясь на поиски кухни.
Кухня нашлась достаточно быстро, и конечно это была не их с Хельгой кухня – тесная, со старыми навесными шкафами, пожелтевшим кафелем, ржавой эмалированной раковиной и старомодным медным краном.
«Что за чёрт!» – пробормотал он, озираясь. Потом взял с полки стакан и открыл кран. Труба отозвалась гудением и дребезгом; изверглась в стакан рваная струя противно тёплой, мутной воды. Он вылил её и некоторое время ждал, пока стечёт застоявшаяся в трубах тёпловатая вонючая жидкость. Когда пошла более-менее прохладная вода, наполнил стакан и жадно выпил. Налил и выпил ещё один. Только после этого протяжно выдохнул, кисло отрыгнул и уселся на табурет, стоявший у окна.
Что-то произошло вчера. Что-то пошло не так. Похоже он в пух и прах разругался с женой, напился с горя и, решив не возвращаться домой, снял на ночь эту квартиру. Да, да, похоже, так оно и было. Но крепко же он набрался, если не помнит всего этого!
Старуха, правда, говорила что-то про… да, она говорила так, будто уже не первый раз приходит к нему, Эриксону, за квартирной платой… «Если вас перестала устраивать сумма оплаты или квартира», – так она сказала. Послушать её, выходит, что он живёт здесь не первый день и даже, возможно, не первый месяц.
Нет, слушать её как раз и не надо. Это какая-то чокнутая старушенция, перепутавшая своих квартиросъёмщиков. Чего стоит одно то, что она величала его дурацкой фамилией Скуле.
Значит, он снял эту квартиру на ночь, будучи в полубеспамятном состоянии после выпитого. Ну что ж, сейчас он пойдёт домой и поговорит с женой. Будет просить у неё прощения за вчерашнее. Да, так он и сделает.
Эриксон тяжело поднялся, постоял минуту, раздумывая, не выпить ли ещё стакан воды. Но нет – в животе противно журчало, а из желудка подступала к горлу тошнота. Он ринулся в туалет – маленький, тесный, в котором едва можно было развернуться – и несколько минут стоял на коленях, обнимая унитаз и извергая в него остатки вчерашнего разгула. Похоже, он ел много свекольного салата, который вообще-то терпеть не может – такой цвет приобрела вода в унитазе.
В следующий момент его довела до зябкой дрожи мысль, что это, возможно, не свекла, а кровь, и он долго всматривался, пытаясь определить, чем так окрасилась вода. Нет, всё-таки это был свекольный салат. Во всяком случае, необходимо, чтобы это был свекольный салат.
Наспех поплескав в лицо водой из умывальника, стоявшего тут же, и прополоскав рот, он вернулся в спальню и долго искал свою одежду, прежде чем до него дошло, что он спал одетым – в брюках и рубахе.
