Владимир Цмыг - Дикая стая
Первым нажрался вожак, Степан вычислил его по величине и повадкам. На берег реки вышел мощный широкогрудый пес с длинным крупом, и ушами несколько большими, нежели у волков. Кроме волчьей крови, в нем явно присутствовала кровь овчарки…
Подняв лапу, кобель пустил желтую струю на карликовый краснотал, отбежав метров двадцать, снова помочился. Ему явно не нравилось, что здесь чужой, всю долину он считал своей. Покуда река, вздувшаяся от талой воды, разделяла соперников, но как вода спадет…
«Территорию метит, — криво усмехнулся Степан, — черта, которую человеку не следует переступать…»
Он мрачно сосал сигарету: эти собаки почти не знали человека, они ни разу не залаяли. Одичавшие псы такой величины и силы пострашнее волков. Волк не знает характера человека, предпочитая держаться подальше от него, в собаках же память о прошлом живет долго… Желая проверить, Степан приставил к плечу приклад обреза двенадцатого калибра, вожак тут же отпрыгнул в кусты.
Хищники с раздувшимися животами вяло копали ямы под корнями кедрача. В бинокль Степан тщательно всматривался в каждого члена стаи, отмечая присущие только ему индивидуальные черты. Две суки, видимо, сестры, семь кобельков — их одновременный помет, отец же — вожак…
Полакав пресной воды, полуволки выровнялись в цепочку (впереди вожак, за ним суки, следом остальные) и затрусили к распадку, где, видать, были их логова. Степану стало жаль прочного, нейлонового тросика, на котором он спустился в долину. Чтоб на гребне сопки отвязать конец, надо как раз пройти через тот распадок…
Солнце зашло, но было довольно светло, начались белые ночи. Прилив остановил течение реки, отчего стояла необыкновенная тишина. По небу и кромке моря шарили прожекторы далеких траулеров — шла охота на весеннюю сельдь.
…Рано утром, когда, розовея, белый пар еще ворочался над речкой и бухтой, Степан собрал бамбуковый спиннинг. Он знал, кроме гальянов, сейчас в реке нет никакой рыбы, косяки горбуши лишь на подходе. Но интуиция, которой иной раз он доверял больше, нежели реальности, подталкивала к рыбалке…
Блесны у него из чистого серебра. В Норильске в ресторане «Таймыр» новоиспеченный кореш за столиком по пьяни подарил слиток. Наверно, спер его из лаборатории никелевого завода.
На седьмой бросок мощный рывок на глубине в дугу согнул удилище, томительно заскрипел бамбук… У Степана от волнения взмокли подмышки: а вдруг коряга? Но на конце толстой лески чувствовалось что–то живое, большое, мускулистое, до поры не показывавшее всей своей силы. Степан спустился вниз по течению — там берег пологий. Боясь за удилище, он руками схватил леску, жилка до крови врезалась в ладони.
Степана поразила величина плоской, лакированной головы, с белесыми жаберными крышками. Булыжником он сделал на ней вмятину. Степан долго не мог понять, что за чудище тяжело ворочается на берегу, широким хвостом вяло хлопая по земле. Слизистое, пятнистое «бревно» облепили бурые листья, сухие травинки, песчинки. Пасть (свободно поместится кряква) усеяна мелкими, острыми зубами, брюхо белесое, бока в зеленоватых разводах, спина черно–зеленая. Беcчешуйное тело покрыто толстым слоем слизи. Бычок морской? Но на башке нет рогов. А–а–а!.. Налим! Точно, налим! Вон белые усищи, как у запорожского казака.
Степан точно знал, раньше в этих местах никогда не водились налимы, хотя… Раз бурундуков заменили крысы, почему бы ни появиться здесь этому пожирателю падали.
…Когда в очередной раз он отводил в сторону смородиновую кисть с розовыми бутончиками цветков, душа его замирала… Но по опыту Степан знал: только дуракам удача дается запросто. Может, это от того, что фартом они до конца не воспользуются… Чаще всего удача насмешливо улыбается избраннику, когда ему уже ничего не надо в жизни…
Обухом топорика Степан сбивал песчаные, запекшиеся земляные корки, шоркал саперной лопаткой. Все тот же желтовато–серый песчаник, серый гранит, известняк, крошившийся в руках слоистый бурый уголь с красными крапинками. В сознании начинала вспухать мысль: не было никакого белого камня с желтой змейкой, это всего лишь запомнившийся детский сон! В бессилии он опускался на землю, рукавом джемпера вытирал грязный, потный лоб, бездумно глядя перед собой. Вокруг лица, покрытого красноватым майским загаром, звенели первые комары. Как бы подавая надежду, отметая временную неуверенность, в трещинах скалы трепетали нежные, голубенькие цветочки…
С ожесточением Степан врубался в жилистый стланик, отбрасывал в сторону каменные обломки, продвигаясь все дальше и дальше вдоль отвесной стены. Иногда слышался характерный звук, стальное лезвие топора впивалось в черно–желтую кость морского великана… Тридцать лет назад на том берегу речки, рядом с разрушенными жиротопками, Степан видел громадные черепа, выбеленные дождями и солнцем. Из черных глазниц вылетали птички, высовывались усатые мордочки крыс со странно любопытно–умным взглядом…
Жиротопки сожрали могучие лиственницы, на смену им пришел карликовый кедр, и березка — природа не терпит пустоты. Но на смену лучшему всегда приходит худшее…
Вдруг тонкий, дугообразный корень зацепил ногу, упав, он в кровь разбил лицо. Матерясь, Степан уже было замахнулся топориком, чтоб перерубить злополучный корень, но… Из буро–желтой хвойной подстилки торчала черно–зеленая дужка цинкового ведра.
…Быстро волоча морковины хвостов, из шалаша прыснули крысы. Степан злобно выругался, он никак не мог примириться с тем, что обитатели сортиров и помоек так вольготно чувствуют себя в этой первозданной долине, начавшей забывать людей…
На голос Степана на берег вылетел вожак, из–под задних, мускулистых ног брызнули песок, камешки, травинки. Вздернутая верхняя губа обнажала мощные, белые клыки. Такой может разом и с двумя волками расправиться!
«На бой вызывает…» — усмехнулся Степан, песком надраивая найденную находку. И все же ему было не до смеха: скоро сойдет большая вода… А ежели они всей стаей налетят? Ну два выстрела из обреза, потом топор, нож, а после…
ГЛАВА 2
Ровно через две недели, неподалеку от распадка, он нашел свой заветный камень!.. А ведь мог пройти мимо… Так, на всякий случай, черкнул по наросту стальной лопаткой, и в серых сумерках белой ночи брызнул пучок синеватых искр!
Вот она долгожданная, мучившая его десятки лет, змейка в восковом камне!.. Вот оно начало безумного старательского фарта, о котором рассказывают древние старики, ходят легенды! В кварце в виде вопросительного знака отметилось то, что разом меняло всю его жизнь, судьбу! Грозное дыхание провидения льдом обожгло сердце Степана…
— Вот и все… — как–то даже равнодушно проронил он, в изнеможении опустившись на землю. В нем неожиданно перегорел азарт, исчезло жадное, всепоглощающее нетерпение. Без единого движения, точно статуя, он долго просидел рядом с золотой жилой. Комары ало взбухали на шее, лице, но он не чувствовал боли…
…Опьянев от пресной воды, в фонтанах брызг по перекатам носились ошалелые лососи, не успевшие с приливом прорваться в озеро в распадке, где три года назад они появились на свет. От напора пойманных рыбин дрожали колья ловушки. Порядочный кусок японской нейлоновой сети недавно ему подарило море…
Сачком он выхватывал рыбин, брал только самок. Горбуша еще не изуродована брачными, лилово–красными полосами, точно кровоподтеками. От серебристой чешуи веяло йодом, водорослями, солью, свежестью моря. На днях, на отмели Степан нашел эмалированный тазик с дыркой посредине: кто–то, дурачась, прошил посудину из карабина. Отверстие Степан забил деревянным колышком, теперь в тазике рдели бруски икры.
Выброшенные из ловушки крабы, угрожающе вскидывая громадные клешни, шевеля усами, скрипя панцирями, ползали по гальке. Как разноцветные тарелки (фиолетовые, розовые, лиловые) колыхались медузы.
От чистого воздуха, родниковой воды, вкусной, здоровой пищи Степан поздоровел, посвежел. На коричневом лице озерами мерцали светлые глаза, волосы на голове выгорели до соломенной желтизны, борода же темная.
От работы в штольне брезентовые наколенники на обоих джинсах протерлись до дыр. Хорошо бы взять лахтака, шкура у него железная, но другой берег реки пока чужой. Недавно мочой вожак пометил галечный островок посредине речки…
Золотоносная жила в песчанике под углом шла к вершине сопки. Кварцевые «карманы» (пустоты), как пояс контрабандиста, набиты самородками. Одни с бруснику, другие величиной с жакан, иные со спичечный коробок, попадались и намного крупнее. Плоские, квадратные, ромбовидные, порою самой немыслимой конфигурации. Самородки, где нужна небольшая доработка, чтоб в них полностью выразилось то, о чем неосознанно хотела сказать природа, он отдельно складывал в мешочек для образцов. Золотая жила гигантским мушкетным раструбом выходила наружу у подножия сопки, со стороны моря скрытая зарослями кедрача.
