Джек Кетчам - Стая (Потомство)
Двое из них примостились на краю кухонной мойки – сидя на корточках, пристально наблюдая за ней своими неестественно горящими глазами. Их свисающие руки были перепачканы в крови.
Дети.
Сама же Нэнси лежала на том самом столе для разделки мяса. Неподвижная. Бледная. Рук и нее уже не было.
Одежда девушки была разбросана по всей комнате. Джинсы валялись рядом со столом – мокрые, коричневые, поблескивающие.
Ящики были выдвинуты, коробки и банки разбиты. Мука, хлебные крошки, печенье, сахар, варенье, сиропы – все было рассыпано, разлито, разметано по столику и полу.
Руки же торчали из мойки – рядом с грязной посудой.
В какую-то долю секунды она увидела все это, равно как и то, что теперь они были готовы напасть также и на нее. Пока содержимое ее желудка взметалось и перекатывалось из стороны в сторону, девушка с окровавленным тесаком в руке и двое очень похожих друг на друга, и при этом неимоверно грязных мальчишек, раздвигавших в разные стороны ноги Нэнси, повернули головы и окинули ее взглядом – серьезно, деловито, совсем не так, как та, младшая пара, с ухмылками на лицах взиравшая на нее с кухонной мойки.
Женщина посмотрела на девушку, та ответила ей тем же, устремив на нее взгляд своих абсолютно пустых глаз, причем обе словно бы узнали друг друга и поняли смысл нахождения в доме посторонних людей. На какое-то короткое мгновение обе совершенно спонтанно подумали об одном и том же, хотя содержание этих мыслей у женщины и девушки разнилось столь же сильно, как кровь отличалась от камня. Мысли девушки были спокойными, привычными, почти ритуальными; это было некое утверждение собственной власти, сопровождающееся убежденностью в том, что эта женщина прекрасно понимала суть происшедшего в ее доме. Мысли же хозяйки оказались какими-то поспешными, столь стремительно всколыхнувшимися в глубине ее сознания, что к тому моменту, когда с ее губ сорвалось имя дочери —
Сюза-а-анна! —
она уже прекрасно понимала, что Дин был совершенно непричастен к тому, что лежало сейчас перед ней, что это было всего лишь временной слабостью, сиюминутным чувством обреченности, которое побудет-побудет и пройдет. Однако уже через мгновение совершенно отчетливо осознав, что не будет у нее этого самого времени, женщина почувствовала, как ее сердце начинает медленно разрываться на части. И потому, как только самый маленький мальчик, тот, которого она до этого даже не видела, выдвинулся из-за стола вперед, держа в руках белый полиэтиленовый пакет для мусора, туго обтягивавший маленькое, но такое знакомое тельце, и поднял его перед ней, чтобы она могла получше его разглядеть, женщина принялась разрывать руками сумку, чтобы выхватить револьвер и мигом отправить их в тот самый ад, откуда они заявились в ее дом. И уж конечно, она бы сделала это – не взметнись перед ее лицом по ровной и даже в чем-то красивой дуге тот самый тесак, который спустя долю секунды вонзился прямо по центру ее лба, заставив ее комом рухнуть на колени.
Уже совершенно неспособную почувствовать то, как продолжало разрываться ее сердце.
03.36.
Джордж Питерс спал и видел во сне, как жена – скончавшаяся три года назад – родила ему сына.
И вот сейчас их двухгодовалый сын играл на полу.
Вокруг были разбросаны деревянные кубики, а по рельсам игрушечной железной дороги, начинавшейся под рождественской елкой и устремлявшейся через холл к спальне Питерса, а затем возвращавшейся назад и уносившейся сквозь окно гостиной за пределы дома, мчался миниатюрный состав.
Сам Питерс сидел в кресле и читал газету. За окном стоял яркий солнечный день – майский или июньский, – но рождественская елка стояла все там же, и состав делал круг за кругом по игрушечным рельсам.
Мэри ушла к кому-то в гости, оставив Питерса присматривать за мальчиком.
И вдруг раздался стук в дверь – резкий, настойчивый. Кто-то назвал его по имени.
Он открыл и увидел Сэма Ширинга, погибшего одиннадцатьлет назад – тот кричал на него, говорил, чтобы он убирался отсюда, причем убирался немедленно,после чего ему пришлось схватить сына в охапку и рвануться с места, потому как сзади на них стремительно надвигался поезд.
Питерс сказал Ширингу, что знает про приближающийся состав, который тем временем продолжал совершать круг за кругом.
Ты ничего не понимаешь! —закричал мертвый полицейский. – Ни черта не понимаешь! —И бросился бежать, что в общем-то было совершенно непохоже на Сэма Ширинга.
Питерс моргнул – и Сэма не стало. Потом закрыл дверь и вернулся в гостиную. Мальчик по-прежнему складывал кубики.
Именно тогда он услышал грохот надвигающегося состава. Грохочущего, громыхающего, несущегося прямо на дом. Питерс резко подхватил сына с пола.
Миновав дерево, он забежал на кухню – помолодевший Питерс бежал намного быстрее, —тогда как локомотив, проломив стену гостиной, пересек комнату и стал надвигаться на них, да так стремительно, что обогнал бы любого из известных Питерсу людей. Мальчик истерично забился в его объятиях, когда громадная черная голова паровоза пронзила стенки холодильника и устремилась к кухонной мойке...
Все сокрушая на своем пути...
* * *Он проснулся и почувствовал, будто действительно только что куда-то несся сломя голову – настолько учащенно билось в груди сердце. Тело покрывал липкий пот, простыни намокли и пахли застарелым виски.
Хорошо хоть голова не болела. На всякий случай он вспомнил про аспирин, но, едва сев в постели, тут же почувствовал, как голова поплыла, и сразу смекнул, что это сказывается не до конца выветрившееся спиртное.
Глянул на часы – стрелки не дошли еще даже до четырех часов. Впрочем, какой уж теперь сон...
А ведь, если разобраться, он и выпил-то в первую очередь для того, чтобы покрепче заснуть.
Мэри наверняка бы осудила его поведение – осудила, но потом все же поняла бы. Но сколько же накопилось всего, что надо было передумать, сколько одиночества, которое предстояло перебороть в себе. После смерти жены на него наваливались не только кошмары, заставлявшие с четырех часов дня прикладываться к бутылке и пить глубоко заполночь. Нет, причина заключалась в ином – просто теперь он жил в доме, в котором не было ее.
Пенсия, когда ты живешь со своим самым старым и самым верным другом, это одно; пенсия, и все, конец, —это совсем другое.
Он снова услышал стук, но в данном случае это был уже не сон. Определенно, стучали в дверь. И тут же понял человека, стоявшего по другую сторону от двери. Настойчивый тип.
–Придержи лошадей! Иду!
Питерс поднялся с постели. Голый старик с отвислым животом.
Он прошел к шкафу, где лежали трусы, потом к вешалке – за брюками. Кто бы ни стоял там, за дверью, этот человек его услышал, поскольку стук прекратился.
Но кому он понадобился в пятнадцать минут пятого утра? Друзья, собутыльники? – их было немного, да и наведывались они теперь все реже и реже. Половина поумирали, остальные разъехались кто куда.
В последние годы в Мертвой речке жили одни незнакомцы.
Да разве еще вот он. Ну хватит, расчувствовался; может, слезу еще пустишь? – подумал Питерс.
Нытик, – пронеслось в голове.
В Сарасоте у него был брат, который не уставал нахваливать тамошние места. Они вдвоем с женой жили в домике на колесах, имели ветряную мельницу и располагались примерно в миле от Сиеста-Ки. Как-то он наведался к ним – и убедился в том, что они и вправду отнюдь не чувствовали себя одиноко. День и ночь приезжали какие-то знакомые. Мимо постоянно сновали люди, стрекотали мотоциклы – кто с сердцем, кто с сосудами, а все двигались, шевелились и видели, как его брат со снохой сидят в тени навеса над крыльцом собственного дома и попивают пивко.
А еще ходили на танцы, играли в гольф, посещали рестораны, клубы, участвовали в общественной жизни и даже давали обеды.
Нет, это было не для него.
Первой причиной была жара.
Он был человеком, которому нравились разные времена года. Голые деревья в январе и зеленые в мае. Даже зима, когда наступали холода, да такие, что по утрам на улице подчас невозможно было сделать первый вдох, от разгоряченного тела валил пар, а потрескивавшие в печке дрова ласкали твой слух.
У брата же во Флориде тебя всегда и повсюду поджидала жара. Та самая жара, которая треть года была в общем-то даже приятной, вторую треть – в чем-то докучливой, но в последнюю вызывала у тебя такое ощущение, словно сидишь в паровом котле. Или продираешься сквозь испарения своего собственного тела.
Вторая же причина заключалась в том, что он никогда не считал себя очень уж общительным человеком.
Иногда в жизни Питерса наступали такие моменты, когда ему казалось, что он даже порадовался бы встрече с другой женщиной. О, во Флориде с этим не было бы никаких проблем. Ему даже показалось, что ни один из окружавших его брата людей не пребывал так долго в полном одиночестве. Однако для этого надо было ходить на всевозможные обеды, танцы и вообще иметь определенную склонность к подобного рода занятиям.
