Дэвид Хьюсон - Убийство-2
Каждый, кто приходил сюда, спрашивал себя о том же, не мог не спрашивать, пусть и не вслух.
Из задумчивости его вывел собачий лай. Брикс посмотрел на группу криминалистов в белых защитных костюмах и пластиковых шапочках, шагающих с угрюмым видом мимо рядов могил туда, где на ровной площадке в окружении деревьев уже собралась остальная команда.
Возможно, думал он, именно тогда, пятьдесят лет назад, он и стал детективом. Человеком, который ищет причины там, где их трудно найти.
— Шеф?
Мадсен рвался в бой. Именно такого поведения ожидал Брикс от своих подчиненных: они должны испытывать жажду преследования. Ведь сыщики — это охотники, все до одного. Кто-то лучше, кто-то хуже, хотя лучшая из всех, кого когда-либо встречал Брикс, сейчас тратила впустую свою жизнь и талант на пограничной заставе в богом забытом углу Зеландии.[1]
Не отвечая, Брикс двинулся вперед, к неизбежному.
Ровный прямоугольник травы, истоптанный сапогами полицейских; по периметру с трех сторон — насыпь, растущая к дальней, узкой части.
Прожектора были такими мощными, что казалось, будто над полигоном взошло солнце. За пределами светового пятна тоже ходили люди, кропотливо исследуя прилегающую территорию при помощи высоко поднятых карманных фонариков.
Три столба, ставшие свидетелями расправ на полигоне, теперь хранились в маленьком музее движения Сопротивления в центре города, их заменили точные копии, отлитые из бронзы. Женщина находилась у центрального столба: она была на коленях, руки связаны за спиной, грубая веревка удерживала тело в неловкой позе. Светлые волосы промокли от дождя и крови, голова упала вниз, подбородком в грудь.
Зияющая рана на горле как тошнотворная улыбка второго рта. Голубой халат изрезан от горловины до пояса, обнажая плоть там, где его кромсало безумное лезвие. Лицо избито и в грязи. Кровь, вытекая из ноздрей, засохла по сторонам рта наподобие грима трагического клоуна.
— На шее и груди от пятнадцати до двадцати ран, — сказал Мадсен. — Убили ее не здесь. Муж позвонил нам сам. По его словам, он приехал домой и увидел, что там все залито кровью, а жены нет. После чего снова сел в машину и уехал. — Он сделал шаг к телу, чтобы рассмотреть получше. — Значит, так выглядит убийство из ревности.
Собака надрывалась все сильнее.
— Кто-нибудь может успокоить ее? — крикнул Брикс.
— Шеф?
— Допросите мужа. Послушаем, что он скажет.
Мадсен переминался с ноги на ногу.
— Вы как будто не очень уверены…
— Она юрист. Он тоже. Так?
— Ну да.
Брикс смотрел на изувеченное тело у столба.
— Почему здесь? — произнес он, качая головой. — Не вижу смысла.
— В убийстве вообще нет смысла.
Иногда есть, возразил про себя Брикс. В этом-то и состоит работа сыщика: разглядеть логику среди крови и увечий.
Его мысли то и дело возвращались к бывшей подчиненной. Сара Лунд теперь прозябала в Гедсере. Что бы увидела она, будь она здесь? Какие вопросы стала бы задавать, что стала бы осматривать в первую очередь? То детское потрясение после встречи со смертью не прошло для него бесследно, наградив пугающей способностью, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с талантом Лунд. Он разговаривал с мертвыми, пытаясь вообразить их ответы на свои вопросы. Но она…
Шеф отдела убийств копенгагенской полиции больше не мог здесь находиться. Это место подавляло его рассудок, мешало логически мыслить. Никогда ему не понять, как выдерживает Лунд — она ведь слышит их.
— Какие будут распоряжения? — спросил Мадсен.
— Только то, что я уже сказал: допросите мужа.
Он пошел обратно по узкой, размокшей от дождя тропе, через поле могил, мимо имен на стене, мимо статуи матери, сжимающей убитого сына, мимо памятной доски с патриотическими стихами Кая Мунка — пастора, казненного гестаповцами январской ночью под Силькеборгом в Ютландии целую жизнь назад.
Он спускался по ступеням, осторожно переставляя ноги, так же, как спускался пятилетним мальчиком, чувствуя тошноту и головокружение, осознавая впервые в жизни, что мир — вовсе не безопасное и счастливое место, как ему казалось, и что его, как и всех остальных людей, поджидает где-то мрачная тень.
В самом низу Леннарт Брикс огляделся по сторонам, убедился, что его никто не видит, склонился над тощими кустами, высаженными вдоль проезжей части, и с ним случилось то же, что и пять десятилетий назад: его вырвало на засыпанную мусором, пустыми бутылками и окурками землю.
Потом, подавленный и молчаливый, он сидел в своей машине с вращающимся синим маячком, слушал завывание сирен и переговоры на полицейской частоте и жалел, что, будучи неверующим, не мог молиться о том, чтобы Мадсен оказался прав. О том, чтобы увиденное оказалось лишь семейным делом, которое предстоит быстро и четко завершить.
Чтобы это было убийством из ревности, ничем большим.
2
Понедельник, 14 ноября
07:45
Крошечный городок Гедсер, стоящий на краю скучных вод Балтики, населяло восемь сотен душ. По большей части горожане жили за счет парома, курсирующего между Гедсером и Ростоком. Когда Германию поделили на Западную и Восточную, основным направлением контрабанды был вывоз политических беженцев от коммунистов. Двадцать первый век оказался более предприимчивым. Наркотики — сильные и легкие, торговля людьми с Ближнего Востока и из более дальних регионов. Изменилась сама природа контрабанды, и властям оставалось только надеяться, что они смогут хоть немного сдерживать поток.
Сара Лунд в синей форме пограничной службы, с длинными темными волосами, убранными под уставной головной убор, не утратила своего дара видеть и ничего не упускать. После катастрофы с делом Бирк-Ларсен и ранения ее напарника Яна Майера Лунд уволили из копенгагенской полиции и предложили это скромное, низкооплачиваемое место в глуши, где она никого не знала и ее не знал никто.
Она сразу же согласилась и поселилась в крошечном деревянном домике, где, даже по прошествии двух лет, так и не появилось никаких ее личных вещей, кроме кое-какой самой необходимой одежды и нескольких фотографий ее сына Марка, которому уже исполнилось четырнадцать и который жил в семье своего отца в пригороде Копенгагена.
Ее жизнь застряла, замерла в подвешенном состоянии неопределенности и пустоты, но в ней хотя бы не было гложущего чувства вины, которое не давало ей покоя в городе.
Это из-за нее дело об убийстве Нанны Бирк-Ларсен привело к стольким новым смертям. Это из-за нее Майер, энергичный, жизнерадостный человек и счастливый отец семейства, оказался прикованным к инвалидному креслу до конца своих дней. Вот почему она работала в Гедсере — следила, как грузовики один за другим выкатываются из массивных морских судов в порт, и вглядывалась в лица водителей, когда колеса их машин оказывались на суше. Очень быстро она научилась отличать тех, кто нервничал.
В прошлом году ни один пограничник не поймал нелегалов больше, чем она, но впечатления это не произвело. Какая разница? Главная сложность для беженцев состояла в том, чтобы пересечь узкую полоску воды между Ростоком и Гедсером. После того как она оставалась позади и человек ступал на датскую землю — все, дело было сделано, мало кого потом отправляли назад.
Поэтому она просто старалась выполнять свою работу как можно лучше. Между прибытиями паромов она читала редкие письма от Марка или сама писала ему или своей матери в Копенгаген.
На прошлой неделе ей исполнилось сорок лет, событие она отметила в одиночестве тремя банками пива и письмом Вибеке, ее матери, с рассказом о выдуманной вечеринке с ее новыми выдуманными друзьями. И еще она купила себе карманный радиоприемник.
Теперь она сидела одна в будке пограничной службы, поливаемой дождем из серого унылого неба, и слушала через наушники утренние восьмичасовые новости.
— Будущее правительственной антитеррористической программы оказалось под сомнением… — говорил диктор.
Зоркие глаза Лунд провожали отплывающий паром. Неповоротливое медлительное судно выворачивало из дока в открытое море.
— …после того как министр юстиции Фроде Монберг попал в больницу с сердечным приступом. О его нынешнем состоянии ничего не известно. На сегодня планировались парламентские дебаты о новом антитеррористическом законе. Премьер-министр Герт Грю-Эриксен заявил, что отсутствие Монберга не повлияет на переговоры правящей Центральной партии с партнерами по коалиции…
— Чертовы политиканы, — пробормотала Лунд, вспоминая, как они вели себя в ходе расследования убийства Нанны Бирк-Ларсен — беспокоились только о себе и своем имидже.
В ее наушниках зазвучал вкрадчивый голос премьер-министра. Грю-Эриксен так долго находился в высших кругах датской политики, что звук его голоса тут же вызвал в памяти образ: серебристая седина, лучезарная улыбка, искренний взгляд — человек, которому можно доверять, гордость нации.
