Плач - Фицджеральд Хелен

— Черт, я ее знаю! — восклицает мужчина за соседним столиком, глядя на экран.

Мы оба прислушиваемся. Их за столиком двое, оба в деловых костюмах — вероятно, бизнес-ланч.

— Правда? — спрашивает второй.

— Ну да… Ну то есть мы летели в одном самолете. У нее ребенок орал не переставая, и она просто озверела — совала младенца мне под нос, трясла им… — Мужчина показал руками, как она держала ребенка — было похоже, что он кого-то душит. — И кричала: «Может, выскажете ему свои претензии лично?» — что-то вроде этого. Я посоветовал ей успокоиться, и тогда она буквально швырнула ребенка мужу. Да-да, это точно она! Невероятно. Господи, вот ужас-то.

Сюжет идет в прямом эфире из Пойнт-Лонсдейла, с того места рядом с мини-маркетом, где произошло похищение. Репортаж перемежается изображениями Ноя, включая ту фотографию из «Фейсбука», где они все втроем сидят на диване в Эдинбурге. Молодой человек в костюме сочувственно цокает языком, а потом произносит очень громко:

— Он показался мне нормальным парнем. А вот она — совсем больная. Ставлю сто баксов, это сделала она.

Хлоя вернулась в четыре. Швырнула школьную сумку на пол, покормила попугайчиков, хомяков и кошку и собралась куда-то бежать.

— Слушай! — кричу я. — Может, возьмешь с собой Блейка?

— Нет, — отвечает она из прихожей и надевает шлем.

Жаль. Они с Блейком Хендерсоном дружат с тех пор, как мы сюда переехали. Он серьезный парень, у него замечательная собака породы корги, он обожает книги и увлекается фотографией. Но несколько недель назад они вдруг перестали общаться. Без него в доме непривычно тихо, и так странно, что ни он, ни она не хотят рассказать, что произошло.

— Может, хоть поцелуешь? — спрашиваю я.

Она чмокает воздух рядом с моей щекой, выкатывает на улицу велосипед и уезжает в направлении дома Фила.

Через несколько минут ко мне заявляется Джин Хендерсон. Мать Блейка — единственная школьная мамаша, с которой мне удалось наладить контакт. У нее прекрасный муж и собственное дело — что-то связанное с дизайном интерьеров, она просто ставит задачи, выполняет их и не забивает себе голову лишними размышлениями. Джин расспрашивает меня про Ноя, произносит какие-то слова поддержки и обнимает — она-то знает, как нелегко пришлось моей дочери. Я рассказываю ей все, что знаю, и тогда она меняет тему.

— Я наконец-то вытянула из Блейка, — говорит она.

— Ну?

— Ну и… Цитирую: «Между нами все изменилось, когда Хлоя стала выпрямлять волосы. В нашем возрасте мальчикам и девочкам трудно оставаться друзьями. Я уверен, что когда-нибудь мы снова подружимся».

— Можно подумать, ему лет сорок! — изумляюсь я.

— Да, странный парень, — соглашается Джин.

Как грустно. Но Блейк прав: они — родственные души, в один прекрасный день они снова станут друзьями.

— Меня угораздило записаться на «Наши леди», вечером иду, — жалуюсь я.

— Ну ты даешь! А у меня вечером — целый шоколадный торт, бутылка вина и очередная серия «Такова жизнь» по телику — как обычно! Кстати, надо сходить поплавать, чтобы заслужить все это. Попозже еще загляну!

И она выскочила за дверь.

Когда позвонил Алистер, я не успела подойти к телефону — слава богу. Он оставил сообщение на автоответчике.

«Хлоя, это папа. Боюсь, пока никаких новостей. Надеюсь, у тебя все в порядке. Извини, что вчера все так вышло. Я бы хотел с тобой встретиться на этой неделе. Завтра еще позвоню. Пока, дорогая».

Вернувшись от Фила, Хлоя прокручивает запись снова и снова.

— У него акцент, — изумилась. — Вчера я не заметила.

— Не хочешь ему перезвонить?

— Не-а. — И она уходит к себе в комнату.

Мама с папой приехали посидеть с ней, пока я не вернусь со школьного мероприятия. Я взяла торт, купленный в кофейне, дома переложила его на тарелку и немного размазала глазурь, чтобы было похоже на самодельный.

Зал в школе заставлен столами, на них разложено мыло, косметика и разные другие вещи, которые вроде бы должны интересовать леди. Я не люблю эти «девочковые» штучки, а слово «леди» терпеть не могу, но я полна решимости преодолеть все трудности и несу торт на столик с домашней выпечкой, улыбаясь двум женщинам, которые стоят за ним, как за прилавком. Они меня не знают, и мое появление не нарушает хода их беседы.

— Она такая закрытая, правда? — говорит Первая Женщина.

— Да тут в радиусе тридцати километров не меньше двадцати педофилов! — это Вторая.

Третья Женщина (она стоит за столиком «Ногти» и случайно услышала их разговор):

— Вы об этих Робертсонах, у которых ребенок пропал? У меня там тетка живет в соседнем городке, Куинсклиффе…

Глаза двух других загораются любопытством.

— Так вот она слышала, что кого-то уже поймали и допрашивают. Вот посмотрите-ка…

Она что-то поискала в своем айфоне, нашла, передала гаджет Первой и Второй.

Я тоже попыталась заглянуть, и им не показалось это странным — наоборот, они еще и повернули айфон так, чтобы я могла разглядеть изображение на экране. Это фотография мужчины лет пятидесяти, а под ней — подпись: «Генри Келли, осужденный за сексуальное нападение, выпущен на свободу и поселится в Уоллингтоне».

— Вышел неделю назад. Живет совсем рядом с Пойнт-Лонсдейлом. Вы посмотрите, что там пишут! — это Третья Женщина.

— Надо же, какой урод, — Первая.

— Больной, — Вторая.

— Вообще-то надо предупреждать людей, когда кто-нибудь такой селится поблизости, — Третья.

— А глаза-то какие! — Первая.

— Господи! Такие злые, — Вторая и Третья.

— Даже смотреть страшно, — Третья.

— Уберите, — Первая, — у меня сливочная помадка в животе переворачивается.

— Ой, это я ее приготовила! — Третья.

— Оторваться невозможно! Вкуснотища! — Первая и Вторая.

Телефон возвращен хозяйке.

Пауза.

— Мне бы никогда не пришло в голову оставить Фредерика одного в машине, — Первая.

— Да, это надо быть сумасшедшей, — Вторая.

— Я от Данте вообще ни на минуту не отходила, — Третья.

Все, больше я тут находиться не могу. Мне почти удается сбежать, но на пороге меня ловит учительница английского.

— Я слышала о том, что произошло. Это так ужасно! — сочувственно восклицает она. — Как Хлоя?

— Держится, спасибо.

— Если она захочет еще немного побыть дома, мы поймем. Я могу передать для нее распечатки с домашним заданием.

— Еще немного побыть дома?

— Могу себе представить, в каком она сейчас состоянии.

— Она что, не была сегодня в школе?

Учительница английского краснеет.

— Мы думали, что…

— Я с ней поговорю, — перебиваю я учительницу и краснею вдвое сильнее, чем она.

Я признаю, что нанесла своей дочери непоправимую травму, поступив четыре года назад именно так, как поступила. Хорошая мать, конечно, влепила бы мужу-бабнику пощечину, но потом бросилась бы к нему на шею, и расплакалась (ни один мужчина не откажется обнять плачущую жену, которая только что застукала его на месте преступления), и сквозь слезы нежно заговорила бы с ним о том, как он нужен «нашему ребенку». «Мы должны остаться вместе ради нее» — вот что сказала бы хорошая мать. «Ей всего десять лет. Это разобьет ей сердце! Мы должны справиться с этим вместе».

Я уверена, что он бы согласился. Как бы часто они ни занимались сексом и какими бы развратными штуками она его ни баловала, он бы все равно ответил: «Ты права, Лекс. Я был идиотом. Прости меня, если сможешь!» Возможно, он бы продолжал и дальше хороводиться со своей подружкой, но хорошую мать это беспокоило бы меньше, чем искалеченная психика ее ребенка.

Я же не дала Хлое даже возможности попрощаться с отцом, я запихнула ее в незнакомую школу и незнакомый дом — она осталась с матерью, которая плохо ее кормила, каждый вечер рыдала, заливая горе вином, и не особенно давала ей общаться с бабушкой.

Если бы можно было повернуть время вспять, я бы, возможно, поступила по-другому — обняла бы Алистера и зарыдала, хоть волосы у него на груди и пропахли сексом.