Алексис Парнис - Мафиози
- Вы полагаете, жизнь мафиози всегда похожа на рай?
- Да... Это рай, который корнями уходит, конечно, в ад, - вновь настроился на глубокомысленный, философский лад старик. - Но это парадоксальное сочетание как раз и создает ту душевную целостность, которой наслаждаются лишь избранные мира сего... Ведь у мира, дорогой Марио, два этажа: общество и субобщество. Государство и субгосударство. Правительство и субправительство. И тот, кто может жить одновременно на двух уровнях, имеет колоссальное преимущество перед другими, которые живут только на одном. Капито, мальчик мой?
Его утверждения напоминали кривую походку краба, однако он, несомненно, продвигался вперед, и притом быстро, агрессивно карабкаясь в душу Марио. Этот дьявольский старик Карузо был действительно двухэтажным. Выжившая из ума рухлядь с сексуальными психозами вдруг приобретала моральное величие теоретика, когда он говорил о своем мафиозном предназначении.
Он взял руль в свои руки, чтобы безопасно причалить катер к молу, и стал глядеть прямо вперед, вытягивая голову с гордостью вождя-первооткрывателя. А почему бы и нет, если все государства и системы проникнуты мафиозной философией? Как правило, всесильное подземелье навязывает свою волю сверкающим верхним этажам. Дьявол сегодня руководитель бога в мире. А рай, какой бы цвет ни имел - черный или красный - представляет собой обманчивую витрину ада. Капито, Марио? Философы и политики планеты глупо поступают, игнорируя это, и еще хуже, когда притворяются, что игнорируют это перед лицом бездумных толп, которые голосуют за них и воспевают им гимны, как своим спасителям. Сколько таких у меня в руках, дорогой мой мальчик!. Судьбу мира определяют не явные соглашения, которые подписывают на верхнем этаже, а тайные протоколы нижнего... Потому что, мой мальчик, существуют вещи, которые говорятся, но не делаются, и которые делаются, но не говорятся. Так или иначе все структуры у нас копируют мафиозную систему. Мы должны этим гордиться, дорогой. Слезай, приехали...
Он искусно причалил катер к молу, и Марио помог ему выйти.
- Спасибо, мальчик мой. Будь ты благословен... -сказал он, пошатываясь, и вновь обрел скрюченный стариковский вид. - Эх, старость, старость. Теперь вам, молодым, слово. Вам принадлежит будущее...
На большой веранде, под цветным тентом, где стоял обеденный стол, сидели прочие приглашенные на уик-энд и пили кофе. Это был тесный круг «семьи» Карузо, около десяти человек, и прежде всего двое замов, Квазимодо и Джованни, приехавшие с женами и детьми. Из других выделялась Лючия, вдова старшего сына Альфредо Карузо, полная, зловещая и одетая в черное, с почти мужской растительностью над верхней губой. Рядом с ней сидела другая опечаленная смертью мужа, Альбертина, вдова младшего сына Америко Карузо. Она была героиней дня, потому что это за ее мужа клан должен был отомстить, убив Марио. Она выглядела очень молодой, лет двадцати шести - смазливая, сочная, кокетка и непоседа, как кобылка, которую кусают весенние сладострастные оводы. Тино Фалачи, глава бостонского филиала, симпатичный мужчина средних лет, игриво глядел на нее с безнадежным вожделением некастрированного, но привязанного жеребца.
Тесный кружок негодяев замыкался знаменитым адвокатом Майком Фоккетти, который был когда-то членом Верховного суда и заместителем председателя комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, когда господствовал его закадычный друг, сенатор Маккарти. Фоккетти часто бахвалился своей дружбой с этим великим «политическим Аль Капоне», погубившим тысячи людей.
- Припозднился однако падроне. О чем это они говорят так долго с молодым Паганини?... - сказал он в какой-то момент, засовывая третью сигару в рот, маленький и круглый, с несуществующими губами, сжатыми, как задний проход, между двумя огромными вздутыми щеками.
- Похоже, он его исповедует, - засмеялся медлительный Квазимодо, со своим банальным остроумием.
- То-то они припозднились, - заметил Джованни. - Должно быть, у будущего покойника Марио много грехов для исповеди...
- Наверное, падроне его изучает, чтобы придумать, какая смерть более подходит для такой личности, - сказал Фалачи, изучая проникновенным взглядом завидное декольте Альбертины.
Когда вернулись Карузо с Марио, они нашли на веранде идиллическую атмосферу. Все смотрели весенним взглядом на молодого гостя, доброжелательные к нему, как деревья, травка, птицы и река. Карузо пригласил их в кинозал виллы посмотреть фильм «Хелло, Долли», который привел Марио в восторг - за исключением, конечно, рокового уродства главной героини... Когда они вернулись в салон, он по памяти сыграл им на трубе все мелодии этого киномьюзикла, хотя и слышал их в первый раз.
- Какой талант мог бы пропасть там, в Греции, если бы его не нашел Йгнацио... - сказал Карузо, когда кончились аплодисменты, и почти прослезился. Но он заплакал вовсю, когда Марио за беседой рассказал о своей нищей жизни и о том, как зарабатывал на хлеб, играя побудку на футбольных матчах и политических митингах. Один раз он даже сыграл это же по рассеянности на богатых похоронах, и его чуть не линчевали. Эта последняя подробность вернула хорошее настроение и смех приунывшей аудитории. Все развеселились от этих бодрых звуков и просили протрубить еще и еще... Только Карузо не участвовал в общем веселье, он отделился от остальных, нервно вышагивал из одного конца зала в другой с целым клубком сердитых морщин на старческом лбу. «Что-то мне напоминает это дудение, - повторял он то и дело. - Что-то мне напоминает...»
В конце концов он подошел к Марио:
- Ты можешь это сыграть чуть помедленнее, мой мальчик? Может, тогда моя старческая память поспеет? Я все ближе и ближе подхожу к одному воспоминанию, и оно всякий раз убегает, проклятое...
- Но этот сигнал не играется медленно... Только быстро. Бегом, как говорят, - ответил Марио.
- Бегом, ты говоришь? Да... да... Бегство он мне напоминает и меня... Очень быстро... В темноте!! – Это последнее слово стало светом, наконец-то осветившим тайну. - Я вспомнил! Я нашел! - заорал он с сияющим лицом. Под это дудение меня преследовали греческие солдаты в Албании, посреди дикой ночи и гор... А ну-ка сыграй это еще раз, Марио. Побыстрее, дорогой мой. Бегом...
До самого вечера он заставлял его играть побудку и каждый раз краснел и задыхался, будто действительно бежал от преследования. Когда уехали другие гости, он задержал Марио, чтобы показать ему форму, которую носил тогда и сохранил как реликвию. Это был выцветший зеленый китель, брюки-галифе, солдатские ботинки, пилотка. Был и серебряный знак «фасции», приколотый к петлице.
- Да, приблизительно вот таким я был на войне... — сказал Карузо, утопая в форме, как кривой короткий огурец в просторном пакете. И затем повернулся к своему верному камердинеру, который следил неусыпным взором за этой демонстрацией: - Значит, так, мне пришла в голову одна идея, - сказал старик. - Я поручу моей поварихе-пуэрториканке Памеле сыграть роль Айше, и сегодня же вечером. Тело ее ширококостное и жирное, как у албанки, а вот испанские специи, которые кладет эта мерзавка, могут мне испортить иллюзию. Поди, скажи ей, чтобы намазала волосы керосином и съела побольше чесноку... Так делали во время войны албанки, чтобы бороться со вшами и простудой... Надень ей паранджу, и пусть она ее ни в коем случае не снимает, потому что иначе я эту Памелу выброшу из окна, - свирепо прокричал он в возбуждении, которое все нарастало.
То, что произошло потом, было из области анекдотов. Он заставил многострадального Марио играть здесь, на веранде, побудку, в то время как сам бегал в темноте по саду, спотыкаясь и падая, с одышкой собаки в состоянии оргазма. Затем он скрылся в доме, но все время высовывался из ближайших окон и кричал все более триумфально:
- Играй, Марио. Быстрее, мальчик мой. Аванти, маэстро!..
И Марио играл до того момента, когда в семидесятилетнем позвоночнике Боккачио Карузо произошло весеннее чудо. Труба помогла? Повариха? Чеснок? Керосин? Или все это вместе в сочетании с безграничной человеческой верой, которая способна поднять неподъемное? Как бы там ни было, покойный дотторе Кавальеро был посмертно оценен по справедливости этой ночью. Кости его потрескивали с ликованием Галилея, слыша, как Карузо орет из окна Марио и всему свету:
- И все-таки он шевелится! И все-таки он шевелится!
Глава 12
Так началось для Марио заключение на вилле. Его держали там все воскресенье и понедельник. Когда утром во вторник он решил тайно сесть в свою машину и уехать без разрешения старика, стража его завернула.
- Дорогой мой мальчик, - сказал ему Карузо. – С твоей помощью я поймал золотую птицу молодости. Сумасшедший я что ли, чтобы ее отпустить?
Заподозрив, что старик тронулся умом, Марио забеспокоился, попытался дозвониться отцу, но не смог этого сделать. Телефонист виллы его не соединил.
