Роберт Ротенберг - Старая ратуша
Ратуша занимала почти целый городской квартал. Массивную каменную постройку, асимметричную по форме, с многочисленными закругленными карнизами, круглыми колоннами, мраморными стенами, улыбчивыми херувимами, нависающими горгульями, венчала высокая башня с часами слева от главного входа, похожая на гигантскую неправильно установленную свечу по случаю дня рождения. Над центральным арочным входом, спрятанные среди причудливо извивающихся узоров, лент и бантов слова «здание муниципалитета», напоминали о ее изначальном предназначении.
У входа возвышался памятник горожанам, погибшим в Первую мировую войну. Названия мест во Франции и Бельгии, где происходили крупные сражения — Ипр, Сомма, Вими, Зеебрюгге, Пашендейль, Амьен, Аррас, Камбре, — были выбиты на нем с четырех сторон.
Нервозного вида адвокаты с клиентами, докуривая сигареты, толпились на ступенях здания. В воздухе висело облако табачного дыма. Пройдя мимо них, Кенникот открыл массивную дубовую дверь. Внутри для проверки службой безопасности выстроилась длинная беспорядочная очередь. Тут собрались все виды неблагонадежных личностей: и дерганые наркоманы, и прожженные проститутки, и щеголеватые молодые люди в драгоценностях, кроссовках и стильных мешковатых джинсах. Был даже мужчина в деловом костюме, который испуганно озирался по сторонам, неожиданно оказавшись среди такого скопища представителей «третьего мира» в самом центре Торонто.
Подняв высоко над головой свой жетон и выкрикивая: «Полиция, прошу прощения, полиция», — Кенникот стал протискиваться в начало очереди. Когда он наконец добрался до поста службы безопасности, дежурный полисмен попросил дать жетон ему в руки.
— Извини, приятель, — сказал молодой человек. — Новые инструкции. Проверяем даже своих.
— Понятно, — ответил Кенникот, проходя в просторную открытую ротонду.
На большом, высотой в два этажа, витражном окне была мастерски изображена картина создания города: там нашлось место и коленопреклоненным во время жертвоприношения индейцам, и кующим железо мускулистым рабочим, и строгим бизнесменам-банкирам. Перед окном располагалась большая площадка с двумя широкими лестницами, ведущими к располагающимся на втором этаже залам судебных заседаний. Две полутораметровые гротескные статуи грифонов из кованого железа украшали основание лестницы словно декорации, оставшиеся после съемок фильма о Гарри Поттере.
Нижний этаж с высокими коринфскими колоннами и мозаичным полом напоминал турецкий базар. В эти утренние часы перед началом судебных заседаний здесь ощущалось особое напряжение, ведь скоро праздник. Семьи, страждущие вызволить близких под залог, адвокаты, стремящиеся договориться о сделке и поскорее смотаться из зала суда, полисмены, потягивающие кофе из пенополистироловых стаканчиков и не торопящиеся поставить штамп в своей карте-наряде, чтобы получить оплату за сверхурочное время, и государственные обвинители, снующие по залам судебных заседаний с пухлыми папками дел в руках… все они создавали атмосферу нетерпения и тревоги, столь характерную для подобных учреждений.
Кенникот пошел по западному коридору вдоль колонн, обрамленных сверху лепниной в виде пухленьких ликов. Архитектор Эдвард Джеймс Леннокс, руководивший строительством ратуши в конце девятнадцатого века, облепил ее этими странными нереальными мордашками как снаружи, так и внутри. Перед завершением строительства Леннокс вступил в конфликт с членами городского управления и был уволен. На прощание он велел главному скульптору сделать карикатуры на всех своих противников. Кенникот любил разглядывать эти толстые физиономии: одни — с отвисшими усами, другие — в кругленьких очечках или жующие сигары. Это обнаружилось лишь много лет спустя, когда уже было поздно что-то менять. Единственным изображенным без издевки оказался сам Леннокс. Он также позаботился и о том, чтобы его имя высекли на каменных консольных выступах стены под свесами крыши. Кенникот не переставал восхищаться человеком, который умудрился увековечить себя таким тонким и оригинальным способом.
— Я бы хотел видеть обвинителя по делам об освобождении под залог, которые будут рассматриваться в сто первом зале заседаний, — сказал он, входя в офис в конце западного коридора и показывая свой жетон сидящей за тонким защитным стеклом секретарше.
— Проходите, — даже не взглянув на него, отозвалась женщина.
Кенникот прошел по узенькому коридору между огороженными помещениями к крохотному офису, к углу которого была приклеена бумажка с написанным от руки номером 101. Блондинка с роскошной гривой забранных наверх волос просматривала стопку бежевых папок, накручивая непослушную прядь на дорогого вида металлическую ручку.
— Извините… — обратился к ней Кенникот.
— Слушаю вас, — ответила она, не поднимая головы.
— Я пришел по делу Брэйса.
У женщины в волосах была необычная заколка из темного дерева.
— Брэйс. «Капитан Канада» и молодая красавица жена, убитая ножом в ванне, — произнесла она, по-прежнему не глядя на него. — В зале будет не продохнуть. День под девизом «Наплачь мне реку».[15] Все хотят на свободу до праздников. Всего семь предрождественских дней, чтобы пошерстить магазины.
Кенникот рассмеялся на ее шутку.
Продолжая накручивать прядь волос на ручку, блондинка взглянула на него очаровательными карими глазами. Кенникот тут же вспомнил, как увидел эти волосы и эту заколку во время учебы на юридическом. А эти глаза! Девушка присмотрелась к нему, и выражение ее глаз потеплело.
— Дэниел! — воскликнула она.
Между двумя передними зубами у нее была небольшая щербинка, и она провела по ней языком.
В то время она носила эту заколку каждый день. Как-то вечером, задержавшись допоздна в библиотеке, он случайно увидел ее в глубоком кожаном кресле, обложенную со всех сторон книгами. Она держала заколку зубами, а ее волосы были распущены.
— Привет, — сказал тогда Кенникот.
В отличие от большинства студентов-первокурсников, имевших обыкновение кучковаться, ее редко можно было заметить среди одногруппников.
— Привет, Дэниел, — ответила она, опираясь на локти, чтобы сесть попрямее, и убирая изо рта заколку. — Удивлен, что я с распущенными волосами?
Кенникот рассмеялся, чувствуя неловкость, и удивился, что она знает его имя.
— Удивлен, что вижу тебя в библиотеке, — ответил он.
— Это у меня из Мексики, — пояснила она, потерев заколку руками. — Индейская. Цивилизация майя.
Кенникот и его тогдашняя подруга Андреа находились в очередной стадии корректировки взаимоотношений. Немного постояв рядом, он улыбнулся:
— Что ж, удачи в учебе.
Увидев ее теперь, Дэниел вспомнил и волосы, и заколку, но никак не мог вспомнить имя. Он заметил лежащий у нее на столе Уголовный кодекс Канады. На открытых страницах черными чернилами было напечатано «С-А-М-М-Е-Р-С» — таким способом работники прокуратуры помечали свои настольные книги.
Поймав его взгляд, она улыбнулась:
— Я Джо… Джо Саммерс.
— Прошло столько времени, Джо, — улыбнулся в ответ Кенникот. — Да я еще не спал пару дней. А что ты делаешь в прокуратуре? Я думал, ты работаешь в крупной фирме.
— Наскучило охранять деньги богатых людей. Помимо всего прочего, это стало семейным призванием.
Кенникот кивнул, прослеживая связь. Саммерс. Она оказалась дочерью Джонатана Саммерса — самого «неудобного» судьи в ратуше. Его не любили ни защита, ни обвинение, ни полиция. Ветеран военно-морского флота. Суды под его председательством проходили «по-морскому» четко и по плану.
— Я принадлежу к четвертому поколению Саммерсов, практикующих уголовное право. Младший брат Джейк, у которого жена и двое детей, ухитрился со своей интернет-компанией заработать миллиарды. Когда он, приезжая в наш загородный дом, рассказывает отцу о своей очередной многомиллионной сделке, только что заключенной где-нибудь в Шанхае, отец остается безучастным. Но стоит мне поведать о своем судебном процессе по плевому делу о какой-нибудь краже в магазине, он будет целый час ходить под впечатлением.
— Должно быть, он тобой гордится.
Ее лицо неожиданно стало серьезным.
— Дэниел, я очень сожалею о несчастье с твоим братом.
— Благодарю.
Он перевел взгляд на окно позади нее, через которое виднелась площадь перед новым зданием муниципалитета. На открытом катке по-прежнему сновали любители кататься на коньках. Утреннее солнце бросало длинные тени.
— Я собиралась тебе позвонить, — сказала Саммерс.
— Ничего, — ответил Кенникот. — Увидимся на заседании суда.
Через двадцать минут крохотное помещение под номером 101 оказалось забитым до отказа. Пришли и молодые суетливые помощники адвокатов, и пребывающие в напряженном ожидании семьи, и так называемая банда четырех — журналисты четырех крупнейших городских газетных изданий, которые писали репортажи из зала суда: Керт Бишоп, высокий симпатичный репортер из «Глоб»; Кристен Тэтчер, напористая дама-репортер из «Нэшнл пост»; Закари Стоун, пухленький разбитной репортер из «Сан», и Овотве Аманква, ведущий репортер «Торонто стар», переживающий, как всем было известно, тяжелые времена, после того как его жена, красавица телеведущая, ушла к соведущему своей программы.
