Т. Паркер - Лето страха
Конечно, в связи с упадком ранчо «Санблест» сильно изменился и мой любимый уголок. Резко сократилось число рабочих мест, и теперь по воскресеньям никто больше не работает.
В тот сентябрьский вечер, когда после проведенного с отцом рабочего дня я ехал туда, я не ожидал никого встретить там.
Припарковавшись, я направился к теперь уже покосившемуся, покрывшемуся водорослями фонтану, на ходу оглядывая обветшавшую палапу.
К своему немалому изумлению, я увидел, что за одним из столов, в тени деревьев, сидит девушка и смотрит в мою сторону.
Больше всего в тот момент меня поразила белизна блузки на фоне зелени росших позади нее деревьев. Остальные детали ее облика, казалось, сливались с этими деревьями, как если бы сама она была частью их, а деревья лишь позволили ей удалиться от себя ровно настолько, чтобы сесть за стол, но в любую секунду были готовы вобрать ее в себя обратно. По мере моего приближения очертания ее становились все более отчетливыми. Волосы у девушки собраны в небрежно уложенный узел. Перед ней — раскрытая книга. Глаза — спокойные. Очень темные глаза.
— Извините за беспокойство, — сказал я.
— Вы меня совсем не побеспокоили.
— Вот решил наведаться в одно из самых моих любимых мест на земле.
— Мое тоже. По воскресеньям здесь особенно хорошо.
На мгновение я отвел от нее взгляд, быстро оглядел «кантину» и снова стал смотреть на нее. Простенькие серебряные колечки в ушах слабо поблескивали на фоне черных волос и смуглой кожи.
— Что вы читаете? — спросил я, чтобы получить хоть какой-нибудь предлог для разговора.
— Уэллес Стивенс. — Она взглянула на меня и опустила взгляд на раскрытые страницы. С неуместным удовольствием я заметил — на ее левом безымянном пальце нет обручального кольца. Между тем она начала читать:
Медленно плюш на камнях
Сам превращается в камень.
Женщины становятся городами.
Дети становятся полями.
А мужчины — волнами и — сливаются в море.
— "Мужчина с синей гитарой", — сказал я.
Никогда еще я не испытывал такой благодарности к судьбе за то, что я знал эту поэму, и наверняка не испытаю впредь.
Она впервые улыбнулась, скупой улыбкой, но я почувствовал, она довольна, что я знаю эту поэму.
— Мы как раз сейчас изучаем его творчество в университете.
— Я тоже когда-то изучал его в том же университете. Правда, давным-давно.
Она отложила книгу.
— Вы здесь работаете?
— Мой отец — здешний управляющий.
— А мой — один из работников. Джо Сэндовал.
— Я встречался с ним. Меня зовут Рассел Монро.
— Изабелла Сэндовал.
И сразу между нами влезло как живое существо — молчание: никак я не мог придумать, что сказать еще.
Девушка снова улыбнулась и тут же взяла со скамьи и положила на стол довольно внушительных размеров холщовую сумку. Из нее извлекла две банки пива.
— Хотелось бы предложить вам что-нибудь поесть, но это все, что я взяла с собой.
— А я бы с удовольствием предложил вам выпить, но у меня есть только двадцать фунтов еды. Я принесу, хотите? Она в машине. Моя матушка готовила. Обычно у нее получается очень вкусно.
Девушка неожиданно скорчила смешную рожицу и тут же кивнула. Когда я двинулся от машины с объемистой коробкой материнских даров, Изабелла Сэндовал залилась громким смехом, причем смеялась она явно надо мной.
Я как бы взглянул на себя ее глазами: рослый тридцатичетырехлетний лбина несет коробку с едой, изготовленной любящей матерью, чтобы разделить ее с симпатичной девушкой, с которой познакомился две минуты тому назад. Я рассмеялся следом, — покраснев при этом, — и смех исходил из тех уголков моей души, которые я тщательно оберегал от отцовского цинизма, равно как и от собственной тупой убежденности в том, что значит быть настоящим мужчиной.
Я сразу влюбился в смех Изабеллы, а несколькими часами позже начал влюбляться и во все остальное. Буквально глаз не мог отвести от нее. Это было самое чистое, самое громадное и самое простое чувство, которое когда-либо испытывал, и никогда с тех пор мне не довелось испытать ничего даже близко на него похожего. В тот момент я был уверен, что мое опьянение будет длиться целую мою жизнь. Но все это оказалось — когда мы шесть лет спустя возвращались с Изабеллой из больницы — гораздо сложнее и много, много больше, чем целая моя жизнь.
* * *Я медленно въехал в рощу и развернулся, чтобы максимально сократить путь, который Изабелле предстояло пройти. Следы ее палок оставляли на земле две дорожки ровно очерченных кружочков с обеих сторон от нее. Мне показалось, ушло несколько часов на преодоление нескольких ярдов. Неожиданно она начала падать, но я успел подхватить ее.
Когда мы наконец разместились за одним из столов под палапой, Изабелла сняла бейсбольную шапочку, а я стал доставать еду. Она вопросительно посмотрела на меня, когда я принес из машины свою фляжку и поставил ее на старый, сколоченный из красного дерева стол.
— Ты забыла пиво, — сказал я, улыбнувшись.
Изабелла улыбнулась в ответ. Я отхлебнул из фляжки.
Мы ели, а солнце пока волокло себя над вершинами западных холмов и начинало медленно клониться к закату.
Виски обожгло мне внутренности и тут же с нарастающей скоростью стало растекаться по периферии.
Ни один из нас не проронил ни слова. Мало найдется в человеческой жизни более мучительных вещей, чем волшебное место, потерявшее свою былую магию.
В свете догорающего дня окружавшие нас деревья и холмы приобретали пронзительную отчетливость, а каждый комок земли, каждая крупица почвы казались изолированными друг от друга, совершенно одинокими.
«Виски, — подумал я, — смягчит горечь этой потери».
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Изабелла.
— Нормально.
— Мне не н-н-нужна операция, правда ведь?
— Нет, — сказал я, снова глотнув из фляжки. В этот момент в небо взмыла с гортанным криком пара голубей. Можно было только удивляться красоте и стремительности их полета. Они все уменьшались и уменьшались и вскоре исчезли совсем.
— Я бы не обиделась, если бы ты куда-нибудь уехал — на воду, — сказала она и тут же поправилась, — на время.
— Не хочу я никуда уезжать.
— Если бы я была на твоем месте, я бы уехала.
— Даже если бы я уехал, я все равно остался бы с тобой.
— Как прикованный. Ко мне.
— Нет! — спокойно сказал я, хотя внутри меня этот же голос заорал благим матом: "Да! Да! Прикованный! Прикованный к якорю! Похороненный! Пей же!"
— Помнишь, что ты сказал мне, когда мы в последний раз говорили... о... это...
Я не помнил.
— Ты сказал, что с-ста-ставаться... остаться со мной — благородное дело.
— Я не имел в виду ничего дурного.
— А я не хочу, чтобы ты оставался со мной. Я всегда х-х-хотела сама заботиться о тебе. Потому что у тебя тяжелый характер, и я знаю, тебе кто-то нужен. Мне хотелось, чтобы этим человеком была я.
— Ты и есть этот человек, Изабелла, только ты! — "Лжец! Дешевка! Дурак! Пей свое виски!" — орал голос внутри.
— Как бы мне хотелось снова заниматься с тобой любовью.
— Я в этом виноват.
— Ты бы мог закрыть глаза.
— Я знаю.
— Мне не хотелось бы, чтобы ты ради этого ходил в какое-то другое место.
— Никогда в жизни. Мне нужна только ты. Я сделал большой глоток.
Солнце очень медленно ползло по небу. На мгновение я взглянул на свои руки — какие же сухие, и жесткие, и испещренные жилами!
— Знаешь, что на свете самое х-х-худшее?
Я покачал головой. Слишком много, казалось, на свете таких вещей, из которых можно выбрать самое худшее.
— Потерять тебя.
Я встал и с фляжкой в руке подошел к находившемуся за спиной Изабеллы краю прогалины.
— Я не позволю этому случиться, — сказал я. — Это не может случиться. Это единственное, что они не смогут отнять у нас.
Тут мне глаза словно обожгло, и я закрыл их, но слезы все же вырвались наружу. Я поднял фляжку и осушил ее до дна. Никогда не хватает.
— О, — услышал я позади себя ее голос. — О Расс... вот ведь черт.
Когда я обернулся, чтобы посмотреть, в чем дело, ее голова резко кренилась вправо, лицо дергалось, правое плечо было приподнято и билось в конвульсиях, рука дергалась так, словно ее сотрясало высоковольтное напряжение. Глаза были широко раскрыты.
Этот приступ оказался самым сильным за все время ее болезни — сильнее даже того, первого, который произошел полтора года тому назад. Я подбежал, обхватил ее сотрясающееся тело, прижался лицом к ее сильно дергающейся щеке. Наверняка у нее возникло ощущение, что она — в моих руках — оказалась в плену чьей-то враждебной силы. Слова ее были медленны, едва выдавливались ею, за гранью понимания:
— Так ша-а-ак што с-с-сделать... э... о... тебе... бо-о-олш это не-е-е пов-в-втотс...
