Пол Кристофер - Тень Микеланджело
Первый удар достался Дику Хейзу, плешивому парню с минометом. Это был один из тех русских СВТ-40, которые так любили немцы. Он производил негромкий хлопок вроде пощечины, не разносившийся эхом даже в здешних краях. Хейз находился как раз впереди него и справа, и сержант увидел, как вся правая рука Хейза оторвалась от плеча. Не осталось ничего, кроме небольшого количества крови, торчащей кости и нескольких белых перекрученных волокон, вероятно сухожилий. Хейз упал со странным стуком, словно кто-то уронил крышку парты. Рана была такая, что можно было заглянуть ему внутрь, в грудную клетку, легкое и плавающее в крови и какой-то пурпурной субстанции сердце. Один-единственный выстрел, и его не стало. Ему так и не довелось попытать счастья с Грир Гарсон.
Остальные бросились наземь и вроде бы все (кроме, конечно, Хейза) добрались до окопа, пересекавшего луг под прямым углом и представлявшего, скорее всего, то, что осталось от земляного укрепления, сооруженного несколько столетий назад, когда здесь бушевала другая, столь же бессмысленная война. Так или иначе, ребята переползли туда и укрылись там. Двое парней из ОРППИ носили лейтенантские нашивки, а Корнуолл и вовсе был капитаном, однако ни один из этих троих не имел ни малейшего представления об этой долбаной войне и о том, как на ней сражаться. Понятно, что они предоставили это ему, бывалому сержанту-фронтовику, так или иначе ухитрявшемуся оставаться в живых на протяжении нескольких последних лет. Они же, как он полагал, находились здесь не дольше чем с Рождества.
Когда сержант на секунду поднял глаза, чтобы сообразить, где он находится, фриц бабахнул из своего СВТ еще раз, выбив в земле желобок дюймах в трех слева от головы сержанта. Но это не помешало ему увидеть то, что он хотел.
Усадьба походила скорее на французскую, чем на немецкую. Она состояла из полудюжины строений, в число коих входили похожий на казарму сарай, скорее всего коровник, и большой приземистый двухэтажный дом с соломенной крышей, напоминавшей низко надвинутую шляпу, и темными, словно пустые глазницы, окнами с давно выбитыми стеклами. Все эти постройки окружала каменная стена футов в пять высотой и в три толщиной, заросшая несколькими поколениями ежевики — эта густая поросль могла служить лучшей защитой, чем колючая проволока. Стена сворачивала налево и соединялась со старым аббатством, тоже двухэтажным, но крытым не соломой, а черепицей, казавшейся от дождя очень темной. Окна на втором этаже аббатства были очень узкими. Большую часть из них наглухо закрывали дощатые ставни, но кое-где они висели на одной петле, позволяя увидеть черную пустоту внутри. Оттуда, почти несомненно, и велся огонь. Достав маленький, цвета жженого сахара бинокль, выменянный у канадца, сержант присмотрелся повнимательнее. Они находились на вершине длинного, пологого травянистого склона, откуда была видна стена и даже крыши хозяйственных построек. Именно тогда ему и стало казаться, будто со всей этой стрельбой что-то не так. Дело в том, что позади одного из строений, большого, низкого, смахивавшего на казарму сарая, он увидел полдюжины трехтонных грузовиков «опель-блиц», которые фрицы использовали везде, где только можно. Эти были крытые, с брезентовыми тентами. Знаков, по которым можно было бы определить их принадлежность, сержант не углядел, лишь на бампере ближайшей к углу здания машины имелась табличка с «молниями» СС. Однако с пассажирской стороны имелся вымпел оранжевого цвета, что указывало на принадлежность колонны к военной полиции. Шесть трехтонных грузовиков, способных вывезти не меньше сотни человек, возле какой-то дрянной церквухи посреди чистого поля? Полная бессмыслица!
— Сержант, на что это мы наткнулись?
Вопрос задал Соня. Он все время моргал и шмыгал носом, из которого текли сопли.
— Вытри свой чертов нос, Соня.
— Слушаюсь, сержант.
Он вытер, но из носа продолжало течь.
— Я насчет Хейза, которого убило.
— Ну, убило, и что? Его снял снайпер, засевший в этой старой церквухе. Аббатстве, или как там оно называется.
— А какой смысл защищать старые развалины? Если это просто колонна драпающих фрицев, то на кой черт им снайпер?
— Ты задаешь слишком много вопросов, Соня. В очень скором времени это обязательно заведет тебя в дерьмо по самые уши. А сейчас вытри еще раз нос. Смотреть противно.
Сержант уставился в бинокль на грузовики, гадая, что за хрень находится там внутри. Война у них сейчас шла какая-то дурная, неправильная. По всем понятиям им пора бы взяться за пушки и палить в немцев, а тем — поливать их ответным огнем. Так ведь нет же: впечатление такое, будто все лазают по какому-то чертову лабиринту, вынюхивая и высматривая да выискивая штуковины, не имеющие никакого дерьмового отношения ни к какой дерьмовой войне. Во всяком случае, к той войне, которую знал он.
Сержант снова поднес бинокль и посмотрел на ферму. Военная полиция?
ГЛАВА 19
Францисканская академия находилась на реке Сарк, в лесистых холмах к северу от Гринвича, штат Коннектикут. Ближайшим оплотом цивилизации являлась маленькая деревенька, прилепившаяся к перекрестку дорог, ведущих на Ривервью и Толл-Гейт-Понд. Проезжая через деревню, Майкл Валентайн последовал указателю «Дубовая аллея» и поехал вдоль невысокой стены, каменной, но с коваными стальными пиками. Чуть извилистая, усыпанная гравием, обсаженная старыми дубами дорога вела прямо к главному зданию, выглядевшему как нечто среднее между средневековым храмом и старинным английским загородным особняком. Оно было огромным и казалось очень старым.
— Смахивает на Хогвартс из книг о Гарри Поттере, — пробормотала Финн, вглядываясь через лобовое стекло взятой напрокат машины, когда они ехали по залитой солнцем подъездной дороге к школе.
У меня, — отозвался Валентайн, — это скорее ассоциируется с Фрэнком Ричардсом[1].
— С кем?
— Неважно.
Они продолжили путь по обсаженной деревьями дороге. Слева располагалось с полдюжины пристроек, в том числе привратницкая, в которой вполне можно было бы разместить целый бассейн или спортивный зал, и маленькая часовенка с миниатюрной колокольней. Справа находились бейсбольная площадка, теннисные корты и какое-то строение, смахивавшее на конюшню. Позади главного здания до самой стены тянулся сад: ухоженные деревья, аккуратно подстриженные лужайки, извилистые тропки и тщательно оформленные клумбы. Это заведение определенно предназначалось для детей богатых родителей.
Они припарковались на маленькой площадке снаружи главного двора, замкнутого в четырехугольник строений. Парковка была почти пуста, если не считать многоместного винно-красного «тауруса» выпуска середины девяностых годов, с откидными сиденьями и откидным задним бортом, да старого, горбатого седана «ягуар-марк-II» грязно-зеленого цвета.
Выйдя из арендованной машины, они оказались на самом солнцепеке. Жаркое светило висело почти прямо над головой, и все вокруг выглядело истомленным от зноя и заброшенным. Что и не удивительно, ведь стоял разгар лета, а до сентября любая школа представляет собой не более чем пустую скорлупу.
Прямо перед ними находился каменный фонтан, увенчанный большой, задрапированной в классическом духе женской фигурой с наклоненной амфорой на плече, из которой струилась вода в облицованный гранитом бассейн. Казалось, статуя стоит там, проливая воду, уже лет сто, причем пруд так и не наполняется, а сосуд на ее плече никогда не опустошается. Ничто, кроме плеска воды, не тревожило тишины этого места, ничто, кроме плещущей струи, не нарушало неподвижности. Валентайн распахнул одну из темных дубовых створок, и они вступили в прохладный вестибюль школы.
Стены просторного помещения были обшиты панелями того же дуба, что и парадные двери. Пол был мраморный, выложенный попеременно темными и светлыми квадратами. В центре дубового потолка с квадратными углублениями по всей его поверхности висела массивная кованая железная люстра. Финн ожидала увидеть вдоль стен комплекты доспехов и скрещенные алебарды, но вместо этого ее взору предстали тускло освещенные витрины, наполненные запыленными реликвиями и старыми фотографиями в рамках. Как раз у самой двери к стене была привинчена тяжелая, покрытая выгравированными и вызолоченными надписями плита. Она походила на надгробие, каковым в известном смысле и являлась.
Наверху были высечены цифры: 1916–1918 — 1941–1945. Ниже этих дат помещалась дюжина колонок с именами. Очевидно, для францисканцев история остановилась в конце Второй мировой и конфликты, последовавшие за ней, они не удостаивали внимания. Впрочем, не исключено, что на плите просто не было больше свободного места и их братьям, погибшим в Корее, Вьетнаме и Ираке, оставалось заботиться о себе самим.
Финн и Валентайн пересекли пустой зал, ориентируясь на характерное стрекотание старого матричного принтера и приглушенный стук пальцев по клавиатуре, и вступили в тянувшийся налево и направо узкий коридор со стенами, наполовину скрытыми под дубовыми панелями, наполовину же покрытыми древней охристой штукатуркой.
