Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

А если я умру, он будет делать то же самое — и мы не умрем никогда. С. Козлов

А зима в этих краях была особенная. Теплая, сырая. Тактичная. Она подкралась, как осторожная кошка и свернулась на коленях, незаметно пригревшись.

Там, где раньше жил Вик, зима начиналась в октябре. Она приходила ранней темнотой и беспощадным ледяным ветром. Срывала листву с деревьев, разметав ее по остывшему асфальту, и вскоре засыпала все снегом, скрыв следы недавнего лета.

Здесь снег выпал к концу ноября. Кое-где на деревьях еще были видны замерзшие желтые листья. По дорогам растекалась серая слякоть, в которой вязли ботинки. Вернуться с улицы с сухими носками стало невозможно — грязь была вездесущей.

Дни отсчитывались мягким тиканьем старых часов. В доме царило хрупкое, меланхоличное перемирие.

Отец все-таки вставил стекло в разбитое окно. Мартин заклеил все щели, откуда могло дуть. Осень, вопреки его опасениям, обошлась без простуд.

В конце ноября Вик отметил свой день рождения. Ему исполнилось семь. Праздник начался грустно — отец о нем попросту забыл. За неделю до этого пришло письмо от матери и весточка от Леры — недлинное послание и бумажный цветок-оригами.

Мать присылала какие-то деньги в конверте с письмом. Мартин был уверен, что это на подарок, а еще был уверен, что отец их просто пропьет. Но он не собирался оставлять сегодняшний день на совесть родителей.

Рано утром он сходил к женщине со стеклянным глазом. Ее звали в деревне теткой Пасей. Это было не имя, а прозвище, которого Мартин так и не понял, да и не особо стремился. Главное, что у нее в кладовке хранится подарок, который он готовил с самого лета по ночам.

Банка земляничного варенья — лесное лето, закатанное в стекло. Толстая тетрадь в плотной зеленой обложке с пожелтевшими листами. И фигурка из дерева — сова, обнимающая крыльями черную деревянную пластинку со звездочками из фольги.

Вик, открыв тетрадь, обнаружил, что она на треть исписана твердым, каллиграфическим почерком.

Это была книга с историями и сказками. Мартин переписал для него содержание нескольких романов, несколько стихов и баллад и добавил в конце четыре собственные сказки. Некоторые страницы украшали вензеля и рисунки. Были здесь корабли, птицы, звезды и цветы. На одной из страниц с пересказом «Маленького Принца» маленький мальчик с края крошечной планеты протягивал руку к концу страницы. Там стоял на задних лапах, опираясь о край страницы Лис с огромным пушистым хвостом.

— Ты… ты сам сделал?.. — с восторгом прошептал Вик, проводя кончиками пальцев по страницам.

Буквы словно отзывались, покалывая током: «Прочти! Прочти, мы покажем тебе новый мир! Прекрасный мир, Правильный мир!» Мартин не был талантливым художником, но умело скрыл это за схематичностью и простотой рисунков. Книга была живая. Настоящая.

«Тебе нравится? Я старался, чтобы тебе было легко читать».

— Спасибо…

Вик попытался уместить благодарность в слова, но у него почему-то не вышло. Но, закрыв глаза, он увидел Мартина, сидящего в проеме. Он упирался в косяк спиной и коленями — в противоположный. И улыбался, чувствуя все, что он не сказал. Вокруг Мартина вилась любопытная светящаяся рыбка. Он щурился от тепла эмоций, будто от солнца.

Сову Вик поставил на полку, а отцовскую машинку незаметно убрал в ящик стола. Птица была вырезана гораздо лучше, чем та, что Вик видел у Мартина в руках на берегу. И несмотря на то, что работа была выполнена грубовато, перья совы казались мягкими, как Мартин и обещал. И даже глаза были золотыми — он где-то достал лак. Эти же лаком были обведены звезды на пластинке.

Ноябрь уступил место настоящей зиме, снежной и теплой.

Вик редко выходил из дома. С детьми он дружить по-прежнему не рвался, хотя его даже приглашали на какую-то таинственную «Гору». Но Вик упрямо отмахивался. Ему не хотелось никого видеть, гораздо комфортнее он ощущал себя наедине с собой.

И с Мартином, который уговаривал его пойти с детьми. Его тревожила нелюдимость друга. Он справедливо полагал, что ребенку нужно общество сверстников, а не собственные грезы и голос в голове.

Но Вик не хотел. Дома было сумрачно и прохладно. Комната была его убежищем. Сюда даже отец редко заходил. И если мир снаружи был непонятным и неправильным, то строгая меланхолия полумрака спальни казалась ему логичной и надежной.

Но была еще одна причина, которую он тщательно скрывал от Мартина. Вик уже понял, что Мартин слышит «громкие» мысли, те, что рождают сильные, неконтролируемые эмоции. Про себя он мог думать что угодно, ведь его тактичный друг не станет пытаться искать способы узнать, о чем были его мысли.

А мысли были о том, что мир жесток и несправедлив. Что в нем мало хороших людей. Зато точно есть взрослые, готовые отнять друзей. Как отняли сестру. Как отняли бы Мартина, если бы узнали о нем. Мартин думал, что Вик не знает или не задумывается, но он знал. Знал, что никто из взрослых не прощает даже доброго волшебства. Что друг может исчезнуть, умереть, задушенный таблетками и уколами. Знал, что он может пропасть, когда у Вика появятся настоящие друзья. Как-то рано утром на кухне он смотрел передачу, которой, судя по всему, просто хотели занять эфирное время. Женщина с желтыми волосами и ярко-красными губами, голосом выскочки-отличницы рассказывала о воображаемых друзьях. Мартин спал и не слышал. А женщина говорила, нравоучительно, громко, растягивая слова:

— Запо-о-омните! Ребенок, оставшись в одиночестве обяза-а-ательно придумает себе отдушину! Пусть он играет с игрушками! Пу-у-усть придумывает им имена! Истории сочиняет! А когда он приду-у-умывает себе «друзей» — это уже звоно-о-очек! Заведи-и-те ему реальных. И те, приду-уманные сразу исчезнут. А если нет…

Вику женщина не нравилась. Она сидела на белом диване и, глядя томными глазами в камеру, красными, липкими губами вытягивала из влажного рта злые слова.

— Вам нужен ребенок с дис-с-социативным расстро-о-ойством? Я вам рас-с-скажу, как это бывает. Это головны-ы-ые боли. Провалы в па-а-амяти. Это, что заводится у ребенка в голове, забира-а-ет его память. Заби-и-рает его время. И еще оно, скорее всего будет иметь престу-у-пные наклонности. Обращайтесь к врачу, не откла-а-дывайте поход…

Вик тогда, поморщившись, выключил телевизор. Ничего она не понимала, это женщина. Это кто же, Мартин — «это, что заводится в голове»? Будто он какое-то чудовище. Будто он болезнь, опухоль, которую нужно вырезать, чтобы не умереть.

Разве это честно, то, как вели себя взрослые? Где-то далеко осталась его маленькая сестра, которая одна из всей семьи любила его. Отец не замечал его, зато избил его за мнимую провинность так, что синяки сходили две недели. И кто от этого пострадал? Пострадал «этот, в голове». Его друг, настоящий, не воображаемый. Не безумие. Какое же он безумие. У него есть почерк. У него есть мысли. Он придумывает сказки, которые не смог бы сочинить Вик. Он говорит с людьми, и люди его слушают.

И он любит его. Сейчас Вик чувствовал это явно, словно носил под сердцем маленькую, жгучую искорку, от которой по крови толчками разливалось тепло. Мартин не раз доказывал свою любовь, но на самом деле Вику уже не требовались доказательства. Он понял, что такое любовь на самом деле.

Любовь — это закрыть собой от удара.

Любовь — это не давать чувствовать боль от удара.

Любовь — светящаяся рыбка в нестрашной темноте. Толстая зеленая тетрадь со сказками.

Любовь — спасение от смерти. Не нужны ему настоящие друзья, не способные увидетьрыбку в темноте и с лета сварить банку варенья, чтобы подарить зимой. Друзья, которые заменят Мартина.

Подружиться с кем-то, надо же! Глупый Мартин, сам не знает, о чем просит.

А Мартин отчаялся договориться с другом. Он сам был чужд компаний. Ему тоже было достаточно общества Вика, хотя он, в отличии от мальчика относился к людям с доброжелательной симпатией, а не с угрюмой настороженностью. Вик не мог понять, почему эти жуткие багровые полосы от ремня сошли со спины и вместе с тем — с его души? Совсем не озлобился, не затаил обиды ни на мир, который так к нему жесток, ни на него, Вика? Только к отцу Мартин стал относиться с уже нескрываемым холодом и все время ждал подвоха.