Эдуард Хруцкий - Осень в Сокольниках

Его сестра, мудрая Алла, сказала тогда:

— Ну чего ты хочешь? Она сейчас уже надежда нашей кинокритики, по телевизору передачи ведет. А ты кто? Руби, милый мой, дерево по себе.

Действительно, кем он был для нее? Старшим лейтенантом милиции! Давно уже ушел этот год, потом всякое было: и романы, и поспешная печальная женитьба, и развод, а вот тот осенний вечер на Патриарших прудах остался в памяти. Нет, с годами ничего не происходит. Просто воспоминания становятся иными, а боль от них остается прежней.

Немилосердно взвыла сирена, вернув Орлова в настоящее. Это Филиппыч обходил колонну автобусов.

— Ты чего замолчал? — спросил Малюков. — Мы вот со Стрельцовым спорим, нужно ли ломать старые дома?

— Ну и что вы решили? — Вадим пересел удобнее, облокотившись на дверь.

— Я, Вадим Николаевич, — насмешливо сказал Алеша Стрельцов, — не понимаю Олега Леонидовича. Он говорит, что все эти хибары сохранять надо.

— Говорю, — победно провозгласил Малюков, — и готов доказать это.

— А я считаю, что города строят для людей. Раньше их устраивали все эти курятники. А теперь нам стиль ретро ни к чему, нам новое нужно. Светлые дома, широкие улицы, огромные витрины, чтобы в них много света было. Это и в градостроительстве, и в кино, и в литературе, и в музыке.

— Превосходно, — Малюков повернулся на переднем сиденье, — превосходно. Почему же сейчас как никогда во всем моден стиль ретро?

— Это для вас сделано некоторое послабление, — сказал Стрельцов.

— Я раньше на Башиловке жил, — сказал мрачно Филиппыч, — так у меня под окнами летом турецкий табак цвел, а за домом огородик был. Понял?

— Не понял. — В голосе Стрельцова послышалась готовность схватки.

— И не поймешь. Меня сейчас в башню рядом с Селезневкой переселили, так я, кроме камня, ничего не вижу. Тьфу, — Филиппыч плюнул в открытое окно.

— Вадим Николаевич? — вопросительно посмотрел на начальника Алеша.

— Меня по делу не берите. Я за ретро. Ретро, Алеша, — наша молодость. Даже убогая молодость всегда лучше, чем самая шикарная и комфортабельная старость.

Алеша озадаченно замолчал.

«Волга» вырвалась из города на простор Горьковского шоссе. Впереди, метрах в пятистах, шла сине-желтая машина ГАИ. Внезапно она резко свернула с дороги в кусты. Из «Жигулей» вылез инспектор с похожим на пистолет измерителем скорости. Он огляделся и замаскировался в кустах.

— Партизан, — зло бросил Филиппыч.

— На охоту вышли, — возмутился Алеша Стрельцов, — когда этому положат конец, Вадим Николаевич?

Орлов промолчал. Он уже не раз говорил об этом на разных уровнях, но инспектора ГАИ по-прежнему «охотились» за частниками. Видимо, кто-то по сей день неправильно понимает обязанности Госавтоинспекции. Наказание — крайняя мера. Главное — помощь водителю.

Филиппыч злорадно выжал педаль газа, стрелка ушла за отметку «сто». Из «Жигулей» выскочил второй инспектор, размахивая жезлом. Филиппыч гордо пронесся мимо них, крякнув спецсигналом.

— Ничего, — засмеялся он, — они на обед еще заработают.

Оперативная «Волга», обгоняя грузовики и рейсовые автобусы, неслась по шоссе. Все молчали. Разговор в машине не клеился. Каждый думал о своем. В Балашихе машина сделала правый поворот и мимо стадиона вышла на дорогу, ведущую к Салтыковке.

— Где участковый? — спросил Орлов Алешу Стрельцова.

— Мы договорились, что он будет нас ждать у «Водопада».

— Ниагарского? — повернулся Малюков.

— Зачем, — в защиту Алеши подал голос Филиппыч, — Ниагарский — это вроде в Африке, а здесь такое кафе есть. Там, между прочим, пиво хорошее.

— Так ты же за рулем?

— А я так, вспоминаю.

— Слушай, Филиппыч, — спросил Вадим, — а с чего ты взял, что Ниагарский водопад в Африке?

— Я «Клуб кинопутешественников» смотрю и вам советую.

— Вопрос снят, источник солидный, — усмехнулся Орлов.

А машина шла через лес. Солнце еще не успело высушить росу, и в открытые окна врывался запах влажной хвои.

Вадим смотрел на лес, на нарядные дачи, спрятавшиеся в зеленой глубине, и вспоминал вчерашний вечер. Перед глазами опять встало лицо брата Тохадзе. Шрам на щеке, перекошенные ненавистью губы, лицо матери расплылось в памяти, было нечетким, зыбким. Точно запомнились длинные сухие пальцы руки, закрывавшие лицо, и огромный бриллиант на безымянном. Такого большого Орлов не видел никогда. Рано утром он написал рапорт и оставил его у дежурного по городу. Одного он не мог понять, — каким образом они узнали его адрес. И все же какое-то чувство неосознанной тревоги полнилось в нем. Он не боялся угроз Тохадзе. В его долгой милицейской практике еще никогда не случалось так, чтобы преступники сводили счеты с работниками уголовного розыска. Да в общем он не особенно боялся, если бы они и попытались это сделать. Он презирал их. Всех, начиная от карманника и кончая опасными убийцами. А тех, кого презираешь, обычно не боишься. Когда-то вся Москва зачитывалась книгой Ахто Леви «Записки Серого Волка». Однажды, на очередном дне рождения Аллы, один известный писатель, говоривший о книге восторженно и туманно, предрекая в литературе новое течение, повернувшись к Вадиму, сказал:

— Мне бы хотелось услышать мнение профессионала.

Весь стол с интересом уставился на него.

— Я не верю в раскаяние героя, так же как и не верю в его кровавые подвиги…

— Позвольте, позвольте, — писатель поднял руку, прерывая Вадима, — книга издана МВД СССР, следовательно у вашего руководства были основания…

— Были, — перебил Вадим собеседника, — были. Нам очень важно, что происходит с теми, кто попал в колонию. Преступление, розыск — этап короткий. Наказание — это кусок жизни. Но я предпочитаю спорить о романе Амлинского «Возвращение брата». О книге, в которой прекрасный писатель осмыслил подлинную, кстати, человеческую судьбу. А «Серый Волк» для меня всегда останется «Серым волком».

— Исходя из вашей теории, — высокомерно изрек писатель, — общество должно оттолкнуть протянутую руку.

— Смотря чью. Общество прежде всего должно помнить зло, совершенное этой рукой, а потом уже принимать раскаявшегося преступника. Вы поймите, что это не библейская история о блудном сыне. Это история борьбы с законом, а следовательно, борьбы с обществом.

Мнения собравшихся разделились. Большинство было на стороне писателя, спорили об искуплении, о лагерной теме в литературе. Несколько человек поддержали Вадима. Алла с «председательского» места как предводитель войска осматривала стол. Ей неважен был смысл спора, его социальная и нравственная основа. Спор, столкновение мнений — вот что главное. В ее салоне спорили — значит, людям интересно бывать у нее.

Машина резко затормозила. У поворота стоял пожилой старший лейтенант милиции.

— Участковый инспектор старший лейтенант Акимов, — бросил он руку к козырьку фуражки.

По тому, как он приветствовал, раскрыв сжатый кулак у самого козырька, по тому, как ладно сидела на нем форма, по смятой, чуть не по уставу фуражке Орлов понял, что человек этот пришел в милицию после многолетней военной службы.

— Садитесь, Акимов, — сказал Малюков, — потесните подполковника и садитесь.

Акимов сел аккуратно, стараясь не задеть начальство.

— Вы уж извините, — пробормотал он.

— Ничего, — сказал Вадим, — вы, Акимов, служили в армии?

— Так точно. Был прапорщиком, старшиной заставы. Уволился, пошел в органы.

— Понятно.

Старший лейтенант покосился на московское начальство, так и не поняв, почему его спросили об армейской службе.

— Поворачивай направо, — скомандовал участковый, — теперь прямо, вдоль зеленого забора и до упора.

— Что вы можете сказать о Лесоковском? — спросил Малюков.

— Ничего, солидный гражданин, музыку пишет. Гости к нему приезжают. Но все тихо, культурно. Гости в основном приезжают на машинах. От соседей жалоб не поступало.

— Прекрасно, — сказал Малюков, — значит, мы имеем дело с законопослушным гражданином.

— А в чем дело, если не секрет, конечно? — поинтересовался Акимов.

— Да какие уж тут секреты, тем более от вас, — засмеялся Малюков, — 208-я статья УК.

— Приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, — ответил Акимов.

— Ого, — Малюков закрутил головой, — весь кодекс так знаете?

— Служба, — ответил Акимов.

Машина обогнула зеленый забор. К даче Лесоковского вел заасфальтированный отрезок дороги, обсаженный по бокам березами. Ворота были обиты медными полосами, по обеим сторонам стояли столбы со старинными уличными фонарями. Такой же фонарь висел над калиткой. Малюков вышел из машины, толкнул калитку. Заперта. Звонка не было, вместо него торчала медная рукоятка непонятного назначения.

— Вы ее вниз дерните, — сказал подошедший Акимов, — она с колоколом соединена.

Малюков дернул рукоятку.