Николай Волынский - Год беспощадного солнца
– Подтвердить-то подтвердили, – согласился Мышкин. – Но есть у наших американских коллег неистребимый недостаток: они не любят ссылаться на первоисточники. Объявили себя первооткрывателями воды на Луне. И все. Каттерфельда как и не было. А он и на Марсе открыл воду.
– Не слишком ли ты строг к американским коллегам? – поинтересовался Демидов.
– А что там строжить… Всем известно.
– Ближе к Солнцу, – напомнил главврач.
– Вернемся к Солнцу… Итак, каждые одиннадцать лет наше светило проявляет повышенное беспокойство, раздражение и даже ярость. «Ярый», кстати, означает на древнерусском «солнечный»… Реакции термоядерного синтеза на Солнце заметно ускоряются и протекают с максимальной интенсивностью. Солнце покрывается дополнительными пятнами – в этих местах кипение плазмы наиболее сильное. В это время солнечные пятна можно увидеть невооруженным глазом, если, конечно, найдется такой дурак – смотреть на солнце невооруженным глазом. Цитирую Каттерфельда: «Во время пика активности солнца происходят самые сильные взрывы солнечной материи. При каждом таком взрыве от Солнца отрывается масса весом от одного до десяти миллиардов тонн и в виде огненного факела устремляется к планетам. Один такой протуберанец превосходит размер Земли в 100־²ºº степени раз»…– В сто в минус двухсотой степени раз… – задумчиво повторил Демидов. – Трудно представить.
– Да, он так и пишет: «Трудно даже представить себе, какой мощи электромагнитный удар обрушивается на каждого жителя Земли. Чувствительность каждого человека к солнечному электромагнетизму, его предрасположенность к реагированию даже на небольшие солнечные всплески определяются жидкокристаллической структурой нашей нервной системы. В каждой ее клетке существует малое биомагнитное поле, которое реагирует на электрический сигнал, равный одной миллиардной вольта! А на миллиард вольт как реагирует? Особенно страшен такой удар для сердечнососудистой и эндокринной систем…»
Мышкин остановился и достал свои сигареты.
– Можно?
– Ты что, мой дорогой, – удивился главврач, – не знаешь, что в клинике настрого запрещено курить? Мой приказ не знаешь?
– Так то в клинике…
– Ну ладно, раз так… Только не обкуривайте меня, доктор, вашей гадостью.
– Обкуривание сигарой – не гадость? – дерзко поинтересовался Мышкин.
– Конечно, нет! – отпарировал Демидов. – Если курит начальник. Тем более что мои сигары сделаны из табака, а твои «Мальборо» из мусора, веревок, выброшенных половых тряпок и куриных перьев.
– Ситуация усугубляется еще и тем, что в организме человека с возрастом накапливается жидкое железо – наилучший проводник для электромагнитных излучений. Поэтому пожилые люди в такие периоды страдают больше. Их организм представляет собой этакий открытый резонансный колебательный контур, и под электромагнитными залпами, то есть под ударами Солнца он начинает давать серьезные сбои, а то и вовсе… останавливается. Вот, кстати, основная и подтвержденная убедительной статистикой причина внезапных смертей совершенно здоровых с виду людей.
– Так-так, для начала звучит неплохо.
Мышкин погасил сигарету в человеческом черепе и закрыл блокнот.
– На дворе у нас 2012 год, о котором столько истерик в газетах. Самый пик, – веско заметил он.
Демидов молчал, о чем-то напряженно размышляя. Потом с удовольствием потянулся и зевнул.
– Замечательно! – заявил он ясным и свежим голосом, будто только что хорошо выспался. – Просто великолепно. Но, любезнейший мой доктор, не хватает сущей малости. Пустяк, но без него ваше прекрасное сообщение – не более чем лекция члена общества «Знание» для сумасшедших старух в жилконторе. Только эксперимент даст стопроцентную надежность твоим выводам. Согласен?
– Конечно, согласен, однако…
– Можно провести эксперимент? Но так, чтоб не затягивать дело?
Мышкин печально покачал головой.
– Эксперимент невозможен принципиально.
– Почему?
– Во-первых, мы не в состоянии обеспечить контрольной группе условия нормальной солнечной активности. В нашем распоряжении только одно Солнце. В единственном экземпляре, – подчеркнул он. – И оно сходит с ума. Запасного, с нормальным режимом, нет.
– А во-вторых?
– Во-вторых, надо намеренно допустить мор в испытуемой группе. Думаю, это будет не очень полезно для коммерческой репутации Успенской клиники.
– Так-так-так… – Демидов побарабанил пальцами по столу. – И что же вы намерены предложить? Я вижу пока одни только умственные спекуляции – ни купить, ни продать, ни взвесить. Есть что-нибудь еще?
– Есть закон больших чисел. Статистика. Нужна куча статистических материалов лет этак за десять. Много куч. И по нашей клинике, и по другим лечебным учреждениям фонда. Тогда я обещаю вам очень красивый вывод. И неоспоримый. И очень полезный для медицинской коммерции.
Демидов с сомнением покачал головой.
– Не знаю, честно говоря, как это у тебя, Дмитрий, получится. Нашей клинике всего-то двенадцать лет.
– Я же и говорю: не только нашу контору. Другие тоже посмотреть. И не только онкологию, но и кардиологию, неврологию… Психиатрию тоже будет не лишне.
– Ну что же … – начал Демидов, но неожиданно распахнулась дверь и на пороге возникла Эсмеральда Фанатюк.
– Надо полагать, что-то чрезвычайное, Эсмеральда Тихоновна? – недовольно спросил главврач.
Она подошла ближе, пристально посмотрела на Мышкина.
– Ничего страшного, – сказал ей Демидов. – Дмитрий Евграфович – наш человек.
Чуть наклонившись к столу, Эсмеральда произнесла тихо и членораздельно:
– Бугор в яме.
Демидов вскочил.
– Все, доктор, на сегодня! – заявил он Мышкину. – Месяц не могу в горздрав пробиться. Катись отсюда, драгоценный. Мне лавку закрывать надо.
6. Арбузятник Ефим Беленький
Оставшись с Эсмеральдой, главврач тихо спросил:
– От кого сигнал?
– От Мирры, ештештвенно, кто еще так вас любит!
– Трудно поверить, – с сомнением произнес Демидов. – После того, что случилось у нас с ее мужем…
– Нет-нет, она вше понимает.
– И все же я склонен думать, что здесь больше ваша заслуга, – беззастенчиво польстил Демидов.
Эсмеральда всхлипнула, потом тяжко вздохнула:
– А вы меня – на помойку. Такая благодарность. Шорок лет оттарабанила на одном меште!..
– Эсмеральда Тихоновна, – умоляюще сложил ладони профессор Демидов. – Вы же прекрасно знаете, какие сейчас порядки! Всё – в Женеве. Я человек подневольный, – он вспомнил Мышкина. – Можно сказать, почти крепостной.
– …Посадят в мое кресло двадцатилетнюю дуру!.. Без мозгов, без соображения, без лифчика и без трусов!.. Можно работать в такой обстановке?
– Да уж! – вынужден был признать Демидов. – В такой обстановке работать невозможно…
– Я и говорю!
– Попробую еще раз с хозяевами, – пообещал главврач.
– Не надо! – с горечью возразила Эсмеральда. – Вшё равно без толку. Плевать они на вас хотели. Они себе бижнес делают. Им все равно, чем жаниматься – прежервативами торговать или ждоровьем!
Секретарь-референт председателя комитета по здравоохранению, который врачи для удобства продолжали называть горздравом, Мирра Герцевна носила редкую фамилию Периклес. Она когда-то была главврачом огромной территориальной больницы в Московском районе. Дело свое поставила на высшем уровне, переманивала к себе лучших специалистов не только Питера, но и Москвы. Несколько лет обивала пороги Ленгорисполкома и добилась, чтобы город построил специальный многоквартирный дом для ее врачей и медсестер – это было самое большое богатство в те времена.
В годы напастей – перестройки, демократии и свободы – Мирра Герцевна и ее муж перестроиться, демократизироваться и освободиться не сумели. Скоро обнаружили, что находятся в огромном сумасшедшем доме под названием «Российская Федерация». Только без психиатров. А город с названием Санкт-Петербург супруги Периклес стали воспринимать как бешено мчавшийся поезд под управлением безумного машиниста.
И тогда Мирра Герцевна и Соломон Аронович Периклес поняли, что пора прыгать с этого поезда на ходу. Спасаться решили на исторической родине.
Их поселили в Хайфе. Квартирка досталась в опасном секторе Газа, плохонькая – типичная хрущевка, но жить можно, а минимальная израильская пенсия оказалась на порядок больше, чем в России. И хотя непонятная для свежих иммигрантов абсорбция, то есть очищение от своего прошлого и врастание в новую жизнь, прошла для них быстро и хорошо, угнетала постоянная готовность государства к войне и ее непрерывное ожидание. Ощущение, что смерть дышит в затылок совсем рядом и везде, – за ближайшим углом, в автобусе, в кафе, в магазине, в школе или просто на любой улице, бывало невыносимым. Особенно трудно абсорбировались советские репатрианты. В «империи зла» личную безопасность и уверенность в завтрашнем дне, перспективу жизни им гарантировало государство, и гарантии эти были естественными, как воздух, который человек не замечает, пока нормально дышит. И вспоминает о нем лишь тогда, когда воздуха вдруг не хватает и смерть от удушья совсем рядом.
