Кирилл Гольцов - Остановка последнего вагона
Установив стул на самом краю крыши, который почему-то не был огорожен даже низеньким заборчиком, я убедился, что голову сверху надёжно прикрывает бетонный козырёк и, поставив на колени ноутбук, продолжил работу. Однако внимание здесь почему-то рассеивалось гораздо быстрее, чем в шумном офисе и в окружении людей. Возможно, пребывание на свежем воздухе, если так можно выразиться применительно к Москве, настраивало совсем на другой лад и, автоматически переписав несколько раз одну и ту же строчку отчёта, но оставшись ею по-прежнему недовольным, я полез в карман, достал оттуда кошелёк с мелочью и начал задумчиво перекидывать через дисплей монетки. Они ярко сверкали в солнечных лучах серебром и золотом, легко устремляясь вниз, где спешила бесконечная толпа людей. К сожалению, отсюда всё-таки было невозможно рассмотреть не только, куда именно попали деньги, но даже и проследить большую часть полёта. Монеты просто таинственным образом исчезали где-то между пятым и шестым этажами, хотя наверняка на самом деле оказывались там неразличимыми из-за своих малых размеров. В любом случае при такой плотности народа, на кого-нибудь, да такое счастье обязательно должно было упасть, и я не сомневался, что в любом случае деньги не пропадут. Ведь каждый раз по пути на работу я сталкивался с целой армией нищих, просящих тем или иным способом подаяние и ревниво рассматривающих всё, что лежит вокруг на асфальте или в урне. Уж у них-то ничего не затеряется!
Солнышко приятно припекало, и, когда запас мелочи иссяк, я прислонился к неровной кирпичной стене и закрыл глаза, полагая, что сейчас немного расслаблюсь и попытаюсь снова взяться за отчёт. Однако мой разум, кажется, сразу же потонули где-то намного глубже этих правильных и рациональных мыслей, швырнув меня на лавку в вагоне электрички, куда-то мчащей редких пассажиров. Громко хлопнули раздвигающиеся двери, и в вагон вошла сотрясающаяся в рыданиях женщина средних лет, в очках и мятом застиранном платке на голове. Почему-то я сразу подумал о прихожанках и вечной песне подать во имя Христа, однако ошибся. Незнакомка надолго замирала перед лавочками, нагибалась, оглядывалась, шарила руками по полу и причитала:
— Люди добрые. Никто не видел мои вещи? Никто?
Потом, громко вздыхая и откашливаясь, двигалась дальше.
Кажется, до меня она шла бесконечно и, несмотря на её слова о том, что случайно забыла где-то здесь дорожную сумку, мне почему-то казалось, что женщина нас всех обманывает, начиная с самой себя. Впрочем, именно так в конце и оказалось.
— Молодой человек, вы не видели здесь светло-серую сумку? — обратилась она ко мне, застыв рядом. — Знаете, с таким квадратным рисунком.
— Нет, извините! — ответил я, морщась от неприятного запаха, напоминающего чем-то клей Момент.
— Знаете, с такими рюшечками, — продолжала настаивать женщина, словно я спросил у неё о том, как выглядел её багаж. — Она среднего размера и могла быть на лавочке, под ней или висеть.
— Нет, ничего такого не видел, — уже слегка раздражаясь, я отодвинулся ближе к окошку, но продолжал прислушиваться к тому, как незнакомка пошла дальше.
— Ой, батюшки, не могу больше! — Через какое-то время послышался её истошный вопль у самых дверей и, обернувшись, я увидел, как она рухнула на лавочку, а какая-то пожилая женщина, участливо нагнувшись к ней, говорит громким шёпотом. — Ну что вы так убиваетесь-то из-за сумки? Что там было?
— Ой, не спрашивайте меня ни о чём! — продолжала заливаться слезами незнакомка, и тут где-то впереди громко и пронзительно заплакал ребёнок, отчего вагон неожиданно погрузился в полную тишину. Потом рыдающая женщина сорвалась с места и побежала к противоположным дверям, резко затормозив и, не удержавшись, упав у последней лавочки, откуда вскоре приподняла шевелящийся свёрток, из которого снова раздался громкий плач. Почему-то я был уверен, что это именно голодный крик и с малышом всё в порядке. Мне даже на мгновение показалось, что вот сейчас незнакомка обнажит свою огромную, судя по вздувающимся на кофточке буграм, грудь и станет кормить, нежно укачивая ребёнка. И, может быть, споёт какую-нибудь колыбельную песенку. Но вместо этого женщина снова пошла по рядам, показывая пассажирам малыша и бубня. — Вот они, вещи-то, нашлись, слава Богу!
Я почувствовал, как внутри меня зреет возмущение и отторжение в отношении такой мамы, которая может забыть ребёнка в электричке, а потом разыскивать его, обзывая вещью. Как-то подобное не укладывалось в голове, пусть и моё первоначальное мнение относительно прихожанки соответствовало действительности. Даже и для воцерковленных граждан, это был бы явный перебор, хотя кажется, с ними уже ничего не способно удивить нормального человека.
Когда женщина добралась, наконец, до меня, то я собрался сказать ей в лицо что-то очень обидное и правильное, но протянутый мне малыш неожиданно громко завопил.
— Вот он я! А ты кого думал увидеть?
Его личико, кажется, мгновенно увеличилось в размерах, а нереально огромные глаза готовы были проглотить меня целиком, стремительно приближаясь и закручивая в какую-то ужасающую тёмную спираль. А внутри неё зрело нечто, сначала неразборчиво сверкающее жёлтым и напоминающее лимон, а потом постепенно приобретающее всё более чёткие очертания капсулы. Кажется, с неё как всё здесь начиналось, так и заканчивалось, а ребёнок стал пульсировать, резко уменьшаясь и увеличиваясь в размерах, словно дышащая жабрами рыба, которая долго пробыла без воды. При этом малыш постепенно скукоживался, его черты всё больше размывались и наконец вспыхнув, всё это исчезло, а я почувствовал в груди пронзительную ноющую боль. Быстро расстегнув рубашку, я обнаружил ту же самую капсулу, теперь болтающуюся у меня на шее на выкрученном чёрном шнуре, напоминающем телефонный провод из детства. Её жёлтые внутренности вытягивались по форме маленьких ручек и ножек и, прислушавшись, можно было даже расслышать отчаянный детский писк.
— Вот он я!
Это вызвало омерзение и желание поскорее избавиться от капсулы, которая вобрала в себя чью-то жизнь и сделала меня за неё ответственным. Или именно в ней и заключалось нечто, и мне видятся истинные безликие внутренности сущего? Я представил себе, как засыпаю, а маленькие ручки, шустро действуя сквозь оболочку, начинают сначала медленно, а потом всё проворнее и неумолимее приподниматься к моей шее, а потом цепляются за приоткрытый рот, переваливаются сквозь язык и падают внутрь, заставляя непроизвольно глотать. И вот теперь малыш мчится в мой живот по некоему безумному тоннелю, как водным горкам, крича от ужаса или удовольствия и предвкушая постепенное разложение внутри меня и наше странное единение. Интересно, душа может раствориться в желудочных соках или нет? А по ночам в тишине я буду теперь, несомненно, постоянно слышать его всхлипывания и глухие угрожающие слова, смешивающиеся с моим тяжёлым дыханием.
— Вот он я!
Вздрогнув, я открыл глаза и упёрся взглядом в чёрный дисплей ноутбука, на котором, кажется, ещё некоторое время отчётливо видел удаляющееся вопящее лицо ребёнка. Потом, когда кошмар немного развеялся, я перевёл глаза на наручные электронные часы и вскрикнул от удивления. Надо же — почти шесть часов! Ничего удивительного, что батарейка компьютера уже давно сдохла, а я, получается, проспал часов пять кряду. Никогда подобного со мной не случалось, тем более на работе, однако, наверное, всё-таки прошлой ночью, я так толком и не уснул, правда, несмотря на это, чувствовал себя замечательно. Что же — раз уж так получилось и рабочее время подходит к концу, я с удовольствием размял ноги, поднялся, захлопнул ноутбук и, подхватив стул, направился с ним к окну. Как видно, коллеги внимательно следили за всем, что происходило на крыше, так как окошко сразу же распахнулось и оттуда появились знакомые руки, чтобы принять стул. Вот такая трогательная предупредительность.
Через несколько мгновений я уже клал компьютер на стол и услышал тихий голос сидящего рядом вихрастого молодого человека, непривычно обратившегося на вы.
— Часа два назад подходил Вениамин Аркадьевич — интересовался вами. Мы сказали, что вы работаете на крыше, и он попросил вас зайти к нему, как только вы освободитесь.
— Ладно, спасибо. Сегодня уже, пожалуй, не стоит, а вот завтра утром — обязательно.
Эти мои слова вызвали шок на лицах коллег, которые не могли, видимо, даже представить себе, что на слова директора можно было отреагировать таким образом. Впрочем, ещё вчера утром, я, конечно же, сразу побежал бы в его кабинет, бросив все дела и без капли сомнений, что только так и можно поступить. Но не сегодня — после нашей непродолжительной встречи мне почему-то думалось, что вряд ли Вениамин Аркадьевич будет особенно недоволен тем, что я произвольно перенёс момент свидания.
