Дин Кунц - Чейз (Погоня)

Была тому еще и другая причина: в комнате сидели два репортера, и если он скажет что-нибудь девушке, они тут же узнают, кто он и что здесь делает. Тогда ему не избежать очередной фотографии на первой полосе и подробного рассказа о всех его последних действиях. Они могут подать информацию либо прямо, либо недомолвками (вероятнее всего, второе, если они пообщаются с полицией и с доктором Ковелом), но, так или иначе, допускать этого нельзя.

— Ну, — спросила Гленда, — с чего вы начнете? Прежде чем он успел ответить, один из репортеров у аппарата для чтения микрофильмов поднял голову и сказал:

— Гленда, можно мне взглянуть на все ежедневные выпуски между 15 мая и 15 сентября 1952 года?

— Минуточку, — сказала она, гася свою невыкуренную сигарету. — Этот джентльмен первый.

— Ничего, ничего, — сказал Чейз, воспользовавшись случаем. — У меня уйма времени.

— Точно? — спросила она.

— Ага. Принесите ему то, что он просит.

— Я вернусь через пять минут, — пообещала девушка.

Она прошла через маленькую комнату и вышла в широкую дверь архива; и Чейз, и репортер наблюдали за ней. Хоть и высокая, она вовсе не выглядела неуклюжей и двигалась с чувственной, кошачьей грацией, из-за которой казалась хрупкой.

Когда она ушла, репортер сказал:

— Спасибо, что согласились подождать.

— Ничего.

— Мне в одиннадцать нужно закончить материал, а я еще даже не начал собирать источники сведений. — Он снова повернулся к своему аппарату и стал читать последнюю статью. Чейза он, по всей видимости, не узнал.

А тот воспользовался случаем и вышел из комнаты. До этого столь удачного перерыва он боялся, что ему принесут запрошенные материалы и придется тратить время, просматривая их, чтоб до конца сыграть роль, которую он себе придумал.

Вернувшись к машине, Чейз открыл свой блокнот и просмотрел список, но добавить к нему было нечего, да кроме того, он не видел никакой логической связи между восемью пунктами, которые уже записал. Захлопнув блокнот, он завел мотор и поехал на шоссе Джона Ф.Кеннеди.

Через пятнадцать минут он уже мчался по четырехрядному междугородному шоссе за пределами города; спидометр показывал семьдесят миль в час, ветер со свистом врывался в открытые окна и шуршал в волосах. Чейз думал о Гленде Кливер и едва замечал оставленные позади мили.

После школы Чейз отправился учиться в столицу штата, потому что тамошний университет имел несколько преимуществ перед более отдаленными университетами. Он располагался всего в сорока милях от дома, и мать была рада, что сын сможет приезжать домой чаще, нежели только на рождественские и весенние каникулы, хотя для него это было совсем не так важно. Чейз остался в штате, потому что в этом случае мог пользоваться отцовским прекрасно оборудованным гаражом для ежемесячного технического обслуживания своего “доджа”. Он унаследовал любовь к автомобилям от отца, и ему становилось не по себе, когда он долго не имел доступа к хорошему механическому оборудованию. (Во время войны механизмы приобрели для Чейза совсем иное значение, и он потерял всякий интерес к возне с железками.) К тому же находясь так близко к дому, он мог по-прежнему поддерживать отношения с девушками, с которыми встречался раньше, учившимися в школе на класс или два младше, чем он. Если девушки в столице штата окажутся слишком искушенными, чтобы обращать на него внимание, то он знал: дома найдется несколько всегда готовых юных девиц, с которыми можно будет встречаться хоть каждый выходной. (Во время войны его мужской шовинизм слинял, сменившись, что, на его взгляд, было гораздо хуже, полным безразличием, глубочайшей скукой.) Теперь, остановив машину у административного корпуса университета, Чейз чувствовал себя чужим здесь, как будто вовсе и не он провел четыре года жизни в этих зданиях и их окрестностях, исходил вдоль и поперек эти дорожки под раскидистыми кронами ив и вязов. Эта часть его жизни была отторгнута от настоящего времени войной, и чтобы проникнуться ее настроениями и воспоминаниями, нужно было вновь пересечь реку войны, чтобы выйти на берег прошлого, а этого он не мог позволить себе проделать из чистой сентиментальности. Он чужой в этом месте — чужим и останется.

Чейз нашел отдел регистрации студентов, существовавший в одном и том же месте уже более пятидесяти лет, и узнал в лицо почти всех его сотрудников, хотя никогда понятия не имел, как их зовут. На этот раз, обращаясь к заведующему отделом, он решил, что лучше всего сказать правду. Он назвал свое имя и вкратце объяснил цель визита.

— Я вас не узнал, а между тем, видимо, мог бы и узнать, — посетовал заведующий, маленький, бледный, нервный человек с аккуратно подстриженными усиками и в старомодной белой рубашке с воротником апаш. Он все время переставлял предметы на столе с места на место. Звали его Браун, и он сказал, что рад встретиться с таким выдающимся выпускником.

— Знаете, в последние месяцы десятки человек справлялись о вас, с того самого момента, как было объявлено о награждении. Должно быть, вам не раз предлагали отличную работу.

Чейз сделал вид, что не заметил косвенного вопроса, и спросил:

— А вы записываете имена и адреса тех, кто спрашивает архивные данные о выпускниках?

— Конечно! — ответил Браун. — Мы даем информацию только бизнесменам.

— Прекрасно, — сказал Чейз. — Я ищу человека, который приходил во вторник, в прошлый вторник.

— Одну минуточку. — Браун принес регистрационный журнал, положил его на конторку, затем снова взял и стал пролистывать. — Был только один джентльмен, — сказал он.

— Кто же?

Браун показал Чейзу адрес и прочитал его вслух:

— Эрик Бренц, таверна “Гейтуэй Молл”. Это в городе.

— Я знаю, где это, — сказал Чейз. — Он что, предлагал вам работу?

— Нет.

— А я так понял, что он вам досаждает предложениями, — сказал Браун. Он взял авторучку, лежавшую на конторке, бесцельно повертел в руках и снова положил на прежнее место.

— Да, но не по поводу работы.

Браун посмотрел на гроссбух, все еще не понимая, как можно использовать ценную информацию не для того, для чего она предназначена.

— На вашем месте, мистер Чейз, я не стал бы принимать никаких его предложений, сколь бы высоким ни был оклад.

— Да?

— Мне кажется, с ним не очень-то приятно работать.

— Так вы его помните?

Браун снова взял ручку, повертел, положил.

— Конечно, — сказал он. — К нам в основном обращаются по почте. Не так часто потенциальный работодатель сам приходит за информацией.

— И как же выглядел Бренц?

— Почти вашего роста, хотя вовсе не крепкого сложения, очень худой и сутулился.

— Сколько ему лет?

— Тридцать восемь — тридцать девять.

— А лицо?

— Очень аскетические черты, — сказал Браун, — и быстрые глаза. Взгляд перебегал то на одну сотрудницу, то на другую, то на меня, как будто он не доверял нам. Щеки впалые, цвет лица нездоровый. Нос большой, но не восточный, тонкий нос, такой тонкий, что ноздри похожи на вытянутые овалы.

— Волосы темные?

— Нет, светлые, — сказал заведующий.

— Вы сказали, что с ним, наверное, неприятно работать. Почему вы так подумали?

— Он довольно резко разговаривал со мной и, похоже, не мог бы стать любезным, даже если бы очень захотел. Все время хмурился. Одет весьма аккуратно, башмаки начищены до блеска. Прическа — волосок к волоску, как будто он пользовался лаком для волос. А когда я спросил его фамилию и служебный адрес, он взял у меня ручку, повернул к себе гроссбух и сам все записал, потому что, как он сказал, его имя всегда пишут с ошибками, а он хочет, чтобы здесь оно было записано правильно.

— Педант?

— Похоже.

— А почему вы запомнили его в таких подробностях? — спросил Чейз.

Браун улыбнулся, взял ручку, тут же положил ее, бесцельно подвигал гроссбух:

— По вечерам в выходные, особенно летом, мы с женой устраиваем спектакли в городском театре “Рампа”. Я играю роли почти во всех постановках и постоянно изучаю людей, чтобы иметь в запасе выражения лица и повадки.

— Вы, наверное, очень хороший постановщик, — сказал Чейз. Браун слегка покраснел.

— Не очень, — сознался он. — Но эта страсть не отступает, она уже в крови. Театр не приносит нам больших денег, но пока он окупается, я могу себе позволить это удовольствие.

На обратном пути Чейз пытался представить себе Брауна на сцене, перед публикой: руки дрожат, лицо бледнее, чем обычно, потребность трогать разные вещи обострена обстоятельствами. Где уж тут удивляться, что театр “Рампа” не приносит большой прибыли.

В машине Чейз открыл блокнот и просмотрел свой список, пытаясь найти хоть какое-нибудь подтверждение тому, что Судья — это Эрик Бренц, владелец бара.

Наоборот, факты, как показалось ему, противоречили этому умозаключению. Прежде всего, у человека, обладавшего правом на продажу спиртного, должны были брать отпечатки пальцев. К тому же владелец преуспевающего заведения едва ли стал бы ездить на “фольксвагене”. Конечно, по первому пункту, вполне вероятно, он мог и ошибаться. А “фольксваген” мог оказаться запасной машиной Бренца или даже взятой напрокат.