Хизер Гуденкауф - То, что скрыто
Чарм думает: «За всю свою жизнь я совершила один хороший поступок. Благодаря мне у малыша нормальный дом и полная семья». Эта мысль греет ее, утешает. Джошуа никогда не узнает, какую боль способна причинить мать.
Бринн
Я просыпаюсь от телефонного звонка, и в голове щелкает: наверное, снова звонит Эллисон. Я сажусь. Во рту до сих пор привкус алкогольного коктейля, одежда провоняла табачным дымом. Хорошо, что я не стала ждать до утра; сейчас я ни за что не добралась бы до дому на машине. Долго смотрю на будильник, не понимая, который час. Прищуриваюсь. Половина десятого! Я пропустила первую пару, которая начинается в восемь. Просто отлично! Я бреду в туалет, и мне кажется, будто меня тащат по грязи. Голова до сих пор раскалывается. Жду, что бабушка позовет меня и скажет, что звонит Эллисон. Но бабушка молчит. Может, сказала ей, что я еще сплю? А может, звонила и не Эллисон. Нет, я чувствую: это она, потому что меня подташнивает, как всегда, когда она звонит. Шестое чувство? Надо снова поговорить с бабушкой, попросить ее сменить номер. Я уже просила ее об этом, но она всегда отвечает, что не может вычеркнуть Эллисон из своей жизни, что она тоже ее внучка. Я наклоняюсь над унитазом, и меня тут же начинает тошнить. Из горла вырывается хриплый лай, но ничего не выходит; во рту горечь от желчи с привкусом клубничного коктейля.
Когда мне было шесть лет, родители возили нас с Эллисон в зоопарк Миннесоты. Я была на седьмом небе от счастья, хотя отец двигался чуть ли не бегом: ему хотелось скорее вернуться в отель и проверить электронную почту. Я плелась за ним, нарочно еле волоча ноги, и старалась запомнить каждого зверя. Помню, мы попали в замечательный отдел «Экосистема тропических лесов». Только что мы стояли на Среднем Западе, но перешагнули через порог – и очутились в самом центре джунглей! Там было жарко и влажно; нас окружали огромные деревья и цветы. На коже сразу же выступила испарина. Мы шли по шатучему подвесному мосту, и я слышала рев водопада.
У меня никак не получалось впитать все сразу – запахи, жару, зверей, которые носились по деревьям и по земле. Первое время я никак не могла решить, на что смотреть. Над нами, на искусственном дереве с толстыми ветвями, сидела паукообразная обезьяна с белыми усами и длинными узкими лапами. Мне показалось, что она держит маленькое одеяло, обернутое вокруг головы, как капюшон супергероя. Я со смехом ткнула в нее пальцем.
– Смотри! – сказала я маме, которая зажимала рукой нос, стараясь не вдыхать пряные лесные запахи. – Посмотри на эту обезьяну!
Она посмотрела наверх, поспешно разжала нос и схватила меня за руку.
– Не смотри, Бринн, – тихо сказала она. – Тебе не понравится.
– Что там? – спросила я. Мне стало еще любопытнее. – Что?
Наконец, я разглядела. То, что я приняла за одеяло, оказалось безжизненным трупиком еще одной обезьяны. Та, что покрупнее, – наверное, мать – осторожно сняла с плеч мертвого детеныша, положила его на ветку и ткнула длинным пальцем. Детеныш не шелохнулся.
Я ахнула и застыла на месте. Мать подхватила младенца тонкой рукой и закинула себе на спину. Трупик все время сползал набок, но мать не выпускала детеныша; она встряхивала его, тыкала пальцем, перекладывала. Хотя я тогда была маленькая, я понимала, что мать не верит, не может смириться со смертью своего детеныша. Я горько заплакала.
– Не смотри, – сказала мама, стараясь одной рукой прикрыть мне глаза, а другой волоча меня прочь.
Эллисон даже не обернулась. Презрительно наморщила нос и зашагала по мостику с отцом.
Через девять лет, когда Эллисон было шестнадцать, произошло то же самое. Все самое страшное увидела я. Я увидела младенца с синими губками и безжизненными ручками; ее головка заваливалась набок. Да, тогда я все видела и страдала, а сестра не желала признать тот факт, что произвела на свет ребенка. Я расплачиваюсь до сих пор. Ночь за ночью мне во сне является крошечная девочка. Ее головка болтается на теле мертвой обезьяны, руки обнимают мать за шею, беспомощно хлопая ее по спине.
Я принимаю душ, одеваюсь. Похоже, и на вторую паруя опоздаю. Сбегаю вниз. Мокрые волосы бьют по плечам. На бегу целую бабушку в щеку. Лезу в сумку за лекарством; достаю бутылку с водой из холодильника. Уже в машине выуживаю из флакона таблетку, потом другую, запиваю обе глотком воды. Мне хочется, чтобы лекарство скорее попало ко мне в мозг и заблокировало мертвых младенцев – обезьяньих и человечьих.
Пусть в тюрьму посадили Эллисон, в заточении оказалась я, и я никогда не буду свободна.
Эллисон
Да, я любила Кристофера больше всего на свете. Наверное, какая-то часть моей души до сих пор любит его. Он был милым, красивым, рядом с ним мне казалось, что я самая красивая девушка на земле. Он был умен. Очень умен. Ему нравилось учиться; он с упоением рассказывал о том, как занимается деловым администрированием, радовался, когда ловко провел сделку на практике. И деньги у него водились; он всегда за все платил, размахивал крупными купюрами, покупал мне подарки. Когда мы отмечали неделю знакомства, он подарил мне золотой браслет – на вид очень дорогой. Кристофер застегнул его на мне, кончиками пальцев погладил по тыльной стороне запястья, и я задрожала.
– Только браслет, – шепнул он мне на ухо. – Я хочу, чтобы на тебе был только браслет, и больше ничего! – Он начал раздевать меня. – Дай полюбоваться на тебя… Хочу посмотреть!
Я не смутилась, не застыдилась. Огонь в его глазах немного пугал меня, но и возбуждал тоже. Впервые в жизни я забыла о школе, о спорте, о родителях. Я чувствовала себя свободной, любимой… Нормальной!
А потом меня вызвала к себе школьный психолог. Она сообщила, что я уже не лучшая ученица в классе и если я не возьму себя в руки, то лишусь стипендии. Прежняя жизнь начала понемногу заявлять на меня свои права.
– У тебя какие-то проблемы дома? – спросила она.
Я заверила ее в том, что дома все как всегда.
– Может, мальчик?
Видя, что я не тороплюсь отвечать, она смерила меня пытливым взглядом.
– Ни один мальчик этого не стоит, – сурово заявила она. – Неужели ради какого-то мальчика ты готова свести на нет все, ради чего так трудилась? Ты в самом деле хочешь остаться в Линден-Фоллс на всю жизнь?
Этого я не хотела.
– Тренер Геррик тоже волнуется за тебя. Поговори со своим приятелем, скажи, что тебе нужно уделять больше внимания учебе и спорту. В общем, скажи ему что угодно, но пересмотри свою систему ценностей. Эллисон, следующие два года тебе предстоит много трудиться. Сделай верный выбор!
В тот вечер, когда я порвала с Кристофером, я сказала родителям, что поеду готовиться к контрольной к своей подруге Шоне и останусь у нее ночевать. Кристофер отвез меня за город. Мы сидели в его машине и смотрели на звезды.
– Ты сегодня какая-то тихая, – заметил Кристофер, теребя браслет у меня на запястье.
Я глубоко вздохнула.
– Родители что-то подозревают. Если они узнают про нас, то сто процентов запретят мне с тобой встречаться. Они скажут, что ты гораздо старше. – Я посмотрела на него, пытаясь понять, как он реагирует. Он тут же убрал от меня руку и как будто окаменел. Я продолжала: – У меня падает успеваемость. Психолог считает, что я потеряю стипендию, если…
– Эллисон, что ты хочешь мне сказать? – перебил Кристофер. В его голосе звенел лед.
– По-моему, нам лучше… – Я замолчала. Мне хорошо удавалось почти все, чем я занималась, но тогда мне было трудно. – По-моему, нам лучше притормозить. Реже встречаться.
– Ты этого хочешь? – Он положил обе руки на руль, сгорбился, опустил голову.
– Извини, – ответила я. Глаза жгли слезы.
– Убирайся, – прошептал Кристофер.
– Что? – Мне показалось, я не расслышала.
– Вылезай из машины! – в ярости крикнул он.
– Что? Ты бросишь меня здесь? – Я испуганно рассмеялась.
Он перегнулся и распахнул дверцу с моей стороны.
– Убирайся! – приказал он.
– Кристофер…
– Вон! – Он подтолкнул меня – не сильно, но все же подтолкнул.
Я кое-как выбралась из машины. Был ноябрь, довольно холодно. Он с шумом захлопнул дверцу и уехал.
Я проплакала целую неделю; пришлось заставлять себя не звонить Кристоферу, зато успеваемость быстро вернулась в нормальное русло. Я училась еще усерднее, тренировалась больше, еще упорнее стремилась стать лучшей в классе. Учителя перестали волноваться, родители перестали волноваться. Казалось, все наладилось.
Иногда мне не сразу удавалось вспомнить, как выглядит Кристофер. Я хорошо помнила его черты по отдельности: карие глаза, вздернутый нос, длинные, тонкие пальцы, манеру постоянно притоптывать ногой. Он всегда был в движении. Но целиком я никак не могла его представить. Иногда я сомневалась в том, что он мне не приснился, что мы с ним на самом деле встречались.
Мне давно следовало догадаться о беременности. И, если я буду с собой совершенно откровенна, несколько раз до родов такая мысль закрадывалась мне в голову. Но мне не хотелось быть беременной, поэтому я гнала от себя неприятные мысли. Я решила, что самый лучший, то есть единственный выход – не обращать ни на что внимания. Мне не хотелось становиться одной из таких девчонок, тупых дур, на которых все показывают пальцем. А в результате я испортила себе всю жизнь. С таким же успехом я могла покончить с собой и покончила бы, лишь бы не превратиться в слабое, беспомощное ничтожество, пустое место. Такие девчонки стайками бродят по школе – разодеты в пух и прах, накрашены, намазаны. На макияж и тряпки они тратят гораздо больше времени, чем на алгебру… Впрочем, о чем это я? Какая алгебра? Алгебра для них слишком сложна. В старших классах они выбирают облегченный курс общей математики, а на уроках глупо хихикают, потому что считают учителя, мистера Дорнинга, «крутым перцем».
