Питер Альбано - Атака седьмого авианосца
В полдень он опять услышал что-то подобное хриплому клекоту, донесшемуся с соседней койки, и уставился на летчика. Воздух со свистом проходил сквозь его трахею, застревая и булькая в скоплениях мокроты. Такии вдруг влажно, хрипло закашлялся — струя желтой слизи фонтанчиком брызнула изо рта. Санитары в то же мгновение оказались у его койки. «Откачивать!» — бросил Такеда. Каятани поспешно ввел пластиковую трубку в рот летчика, и Брент услышал слабый свист.
Весь день Такии не издавал ни звука, а ночью все началось снова. Сначала бульканье, потом шорох. Однако Брент уже был на ногах и склонялся над койкой летчика. Нечленораздельные обрубки слов, сливаясь воедино, звучали невнятно, и о смысле их приходилось догадываться, но все же это была человеческая речь. Такии говорил, и Брент понимал его.
— Брент-сан… ты слышишь меня?..
Брент придвинул губы почти вплотную к тому месту, где когда-то были уши Такии:
— Да, Йосиро-сан, слышу! Я слышу тебя!
— Брент… Друг… Убей меня…
Американец ошеломленно глядел на него, потеряв на миг дар речи.
— Не могу, — наконец выговорил он.
— Ты должен… должен это… сделать, — Такии смолк, и Брент подумал, что летчик вновь впал в беспамятство. Но вот опять послышалось: — Ты ведь… любишь меня, Брент-сан?
— Конечно, Йосиро, я твой друг.
— Тогда убей меня… Я хочу умереть… как самурай, а… не так… Помоги, как ты помог… Коноэ… Моим мечом. Одним ударом…
— Не могу!
— Прошу тебя… — Запеленутый в бинты кокон затрясся. Такии плакал. — Мне так… так больно… Во имя Будды, помоги… Мечом… Моим мечом… — голос его пресекся.
Брент медленно, как загипнотизированный, выпрямился. По щекам его катились слезы, могучие плечи ходили ходуном, он задыхался и ловил ртом воздух, словно шею его стягивала удавка. Глаза его метнули быстрый взгляд в дальний конец, где за стеклянной перегородкой ярко освещенной дежурки углубился в книгу санитар. Раненые, накачанные наркотиками, спали — никто даже не постанывал во сне. Брент вдруг понял, что на Такии болеутоляющие уже не действовали. Он, пересиливая невыносимые страдания, старался не стонать, чтобы ему не увеличивали дозу седативных средств, затемняющих сознание, — он хотел использовать момент просветления, чтобы убедить друга помочь ему умереть достойно.
Брент всем одеревенелым корпусом повернулся к изголовью, где висел меч. Потянулся, ухватясь одной рукой за ножны, а другой — за обтянутую кожей рукоять, снял меч, резко лязгнувший о спинку кровати.
Санитар оторвался от своего романа.
— Головой… к северу… — прошелестел Такии.
Брент кивнул, словно тот мог его видеть. Будда умер, обратясь головой в сторону севера, и лейтенант Йосиро Такии, как убежденный сторонник его учения хотел последовать его примеру, надеясь, что это поможет ему достичь райского блаженства в загробном мире — нирваны. Брент медленно развернул кровать, но одно из ее резиновых колесиков от неосторожного движения громко взвизгнуло, задев о линолеум.
Дневальный санитар, привлеченный необычным звуком, стал вглядываться в полутьму палаты.
Брент, крепко стиснув рукоять, потянул меч, и клинок с высоким поющим звуком, подобным звону малого храмового колокола, послушно вылез из ножен.
Санитар поднялся на ноги.
Брент, взявшись за эфес обеими руками, поднял меч к правому плечу и произнес заупокойную буддистскую молитву:
— Смерть мгновенна, как всплеск волны. Возрождение ждет тебя, друг. Ты пройдешь, Йосиро-сан, по Великому Пути, и Благословенный пойдет рядом. Ты обретешь постижение четырех благородных истин, а с ними — мир… — И, помедлив еще мгновение, добавил то, что помнил из «Хага-куре» не наизусть, но стараясь передать смысл: — Тела в горах, тела в морской пучине, я отдал жизнь за императора, и боги встретят меня улыбкой…
Санитар повернул выключатель, и в палате вспыхнул свет. Он взглянул в дальний конец госпитального отсека и, вскрикнув «нет!», кинулся к двери.
Брент, ощущая, как впиваются в ладони резные серебряные накладки рукояти, все выше и выше заносил над головой меч, принимая классическую позу сражающегося самурая. Самурай входит в мир по обряду синтоизма, покидает его так, как заповедал Будда. Такии сделал все, что было в его силах, и совесть его чиста. Брент глядел вниз, на жилистую и тонкую старческую шею. Это будет нетрудно. Перерубить ее легче, чем саженец бальсы. Шаги за спиной приближались. Снова послышалось: «Нет! Нет!»
Брент улыбнулся:
— Прощай, друг.
Вложив в удар всю свою силу, он описал мечом сверкающий полукруг. Девятислойный стальной клинок, изготовленный в семнадцатом веке прославленным оружейником Йоситаке, не уступал дамасским — откован на совесть, закален на славу, сработан тонко и точно, как драгоценное украшение, остер и направлен, как бритва, и — ничего лишнего, как в трехстишии хайку. Меч знал свое дело и запел в воздухе на высокой хищно-ликующей ноте, оборвавшейся глухим стуком и хрустом рассеченных шейных позвонков. Руки, направлявшие его, были так сильны, что меч не только снес голову Такии, но и пробил матрас до самых пружин.
Брент разжал пальцы, и меч упал на палубу. Секунду американец стоял неподвижно, глядя на убитого им друга, голова которого откатилась к правому плечу. Из перерубленных артерий и яремных вен хлестала кровь, тело содрогалось в последних конвульсиях.
— Покойся с миром, друг, — сказал Брент.
— Господин адмирал! Перед вами — убийца!
Старший фельдшер Хорикоси, вытянувшийся перед дубовым столом Фудзиты, был бледен как полотно, побелевшие губы поджаты, мохнатые седые брови сдвинуты, черные узкие глаза сверкали гневом.
Напротив, напряженно выпрямившись, стоял Брент в зеленой робе. Сам адмирал сидел за столом, по бокам которого помещались два глубоких кожаных кресла. Маленький круглый стол в центре салона окружали еще несколько стульев с жесткими сиденьями и прямыми спинками. В углу возле двух телефонов дежурил вахтенный, а у единственного входа навытяжку стояли часовые — двое коренастых матросов с пистолетами у пояса. За спиной адмирала на переборке висели портрет императора Хирохито на коне и карты Тихого океана и Японского моря. В салоне не было ни компьютеров, ни мониторов.
— Это было хладнокровное, преднамеренное, зверское убийство!..
Адмирал снял маленькие очки в стальной оправе и взглянул на американского лейтенанта. Он долго, храня полное молчание, рассматривал его, словно пытаясь проникнуть сквозь бесстрастную маску и прочесть мысли, лихорадочно крутившиеся в голове Брента. Тот был взволнован, но уверен в своей правоте и ни минуты не раскаивался в содеянном. Он не произнес пока ни слова — ему казалось, что объяснения и оправдания опорочат светлую память о Такии.
— Что ж вы молчите, лейтенант? — сказал наконец Фудзита.
— Считаю неуместным оправдываться и тем более просить снисхождения, господин адмирал.
— Разумеется. Вам не в чем себя винить, и нам вас обвинять не в чем, — Фудзита побарабанил по столу пальцами, похожими на высохшие корни. — Как я понимаю, лейтенант Такии попросил вас избавить его от мук и даровать ему смерть от меча. Верно?
— Так точно, господин адмирал, — вздохнув, негромко ответил Брент.
— Что за чушь! — вскричал Хорикоси. — Как он мог кого-нибудь о чем-нибудь просить, если ему нечем — понимаете, нечем! — было говорить?! Вам, лейтенант, просто надоело слушать его постоянные стоны и чувствовать рядом этот смрад!..
Адмирал поглядывал то на одного, то на другого, и этот странный, будто оценивающий возможности противников взгляд был хорошо знаком Бренту: он не раз уже замечал его, когда Фудзита разбирал тяжбы или конфликты, и порой ему казалось, что старику доставляет удовольствие обмен резкостями — если не ударами. Быть может, сорок два года ледового заточения научили его, что злость, обида и гнев не могут копиться под спудом, а непременно должны выйти, прорваться на поверхность, даровав облегчение и очищение. Потому он не только терпел, но и поощрял столкновения своих подчиненных. Так или иначе, на лице адмирала читалось явное удовольствие.
А Брент чувствовал, как раскаленная змея гнева бьется о его ребра, как нарастает в нем, требуя выхода, ярость. Он прямо глянул сверху вниз на Хорикоси, выдерживая его взгляд:
— Это ложь! Мой командир заслуживал участи лучшей, чем та, которую вы ему уготовили, хоть и делали все, что было в ваших силах, все, на что способна медицина! Я не мог допустить, чтобы боевой летчик гнил, как забытая в золе и обуглившаяся картофелина, — это было недостойно его! Я даровал ему смерть, которой он заслуживал! А если кому-то это не нравится — мне на это плевать!
— Еще бы не наплевать! — ядовито воскликнул Хорикоси. — Вы же воин! Вы «даровали ему смерть», смерть, достойную самурая! Скажите пожалуйста! А я считаю, что это слишком дорогой подарок! — Он выпятил челюсть и повернулся к Фудзите. — Мы сумели стабилизировать его состояние, он постепенно креп и мог бы жить еще годы…
