Хеннинг Манкелль - Мозг Кеннеди
Они припарковались на площадке, покрытой гравием. Высокие эвкалипты вздымались перед ними стеной. Вниз по склону вилась тропинка, исчезавшая вдали.
Они двинулись в путь, Арон впереди.
— Я ухаживаю за лесом, слежу, чтобы не было пожаров, чтобы никто его не загаживал. Дорога через лес до начального пункта занимает полчаса. Обычно я наблюдаю за людьми, совершающими такую прогулку. Многие, вернувшись, выглядят как прежде, некоторые меняются. В тропическом лесу скрывается немалая часть нашей души.
Тропинка круто пошла вниз. Время от времени Арон останавливался, указывая рукой — на деревья (говорил, как они называются, каков их возраст), на ручейки далеко внизу, под ногами, где журчала та же вода, что и миллионы лет назад. У Луизы возникло ощущение, что на самом деле он показывает ей собственную жизнь, происшедшие с ним изменения.
На самом дне долины в глубине леса стояла скамейка. Арон вытер сиденье рукавом куртки. Отовсюду сочилась влага. Лес стоял молчаливый, сырой, холодный. Луиза подумала, что полюбила его, как любила бескрайние леса Херьедалена.
— Я приехал сюда, чтобы скрыться, — сказал Арон.
— Ты ведь не мог жить без людей вокруг. И вдруг понял, что в силах оставаться в одиночестве?
— Кое-что произошло.
— Что?
— Ты не поверишь.
Между деревьями, ползучими растениями и лианами что-то затрепетало. Какая-то птица взмыла вверх, к далекому солнечному свету.
— Я что-то потерял, когда осознал, что не могу больше жить с вами. Я предал тебя и Хенрика. Но в не меньшей степени предал самого себя.
— Это ничего не объясняет.
— А тут и объяснять нечего. Я сам себя не понимаю. Это единственная абсолютная истина.
— По-моему, ты пытаешься увильнуть. Неужели нельзя прямо сказать, в чем дело? В чем было дело?
— Я не могу объяснить. Что-то сломалось. Мне было необходимо уехать. Целый год я пил, блуждал в потемках, жег мосты, тратил деньги. Потом угодил в компанию этих сумасшедших, решивших спасти мировую память. «Защитники памяти» — вот как мы себя называли. Я пытался спиться, довести себя до смерти работой, ленью, рыбалкой, кормить красных попугаев, пока не умру на месте. Но выжил.
— Мне нужна твоя помощь, чтобы понять, что же, собственно, случилось. Смерть Хенрика — это и моя смерть. Я не могу вновь пробудиться к жизни, пока не пойму, что произошло на самом деле. Чем он занимался перед смертью? Куда ездил? С кем встречался? Что случилось? Он говорил с тобой?
— Три месяца назад он внезапно перестал писать. До этого я получал от него письма раз в неделю.
— Ты сохранил их?
— Все до единого.
Луиза встала.
— Мне нужна твоя помощь. Я прошу тебя просмотреть привезенные мной компакт-диски. Это копии документов с его компьютера, который я так и не нашла. Я прошу тебя сделать все возможное, покопаться среди единиц и нулей и выяснить, что там есть.
Они двинулись вверх по крутой тропинке к тому месту, откуда начали свою прогулку. Там как раз остановился автобус со школьниками, площадка заполнилась ребятней в разноцветных непромокаемых куртках.
— Дети доставляют мне радость, — сказал Арон. — Дети любят высокие деревья, таинственные овраги, ручьи, которые слышно, но не видно.
Они сели в машину. Рука Арона сжимала ключ зажигания.
— То, что я сказал о детях, относится и к взрослым. Я тоже способен любить ручей, который только слышно, но не видно.
По дороге к дому с попугаями Арон остановился у магазина купить продукты. Луиза прошла с ним внутрь. Похоже, он всех здесь знал, что удивило ее. Каким образом это уживалось с его стремлением быть невидимым, чужаком? Она спросила его об этом, пока они ехали вверх по крутой горной дорожке.
— Они не знают, как меня зовут и где я живу. В этом состоит разница между тем, чтобы знать человека и узнавать его. Они спокойны, видя знакомое лицо. Я тут свой. Больше им, собственно, ничего не требуется. Довольно и того, что я появляюсь здесь регулярно, не хулиганю и оплачиваю покупки.
В тот же день он приготовил обед, опять рыбу. «У него полегчало на душе, — подумала Луиза. — Точно сбросил с плеч какую-то тяжесть, не горе, нет, а что-то связанное со мной».
После обеда он попросил ее еще раз рассказать о похоронах и о девушке по имени Назрин.
— Он никогда не писал тебе о ней?
— Нет. Если и упоминал про девушек, то они оставались безымянными. Он мог описывать их лица или тела, но имен не называл. Хенрик во многих отношениях был странный парень.
— Похож на тебя. В его детские и отроческие годы я считала, что он похож на меня. Теперь я понимаю, он походил на тебя. Я верила, что если он проживет достаточно долго, то, сделав круг, вернется ко мне.
Она заплакала. Арон встал, вышел во двор и высыпал остатки птичьего корма на стол.
Ближе к вечеру он положил перед ней две пачки писем.
— Я на некоторое время уеду, — сказал он. — Но я вернусь.
— Да, — отозвалась она. — На этот раз ты не исчезнешь.
Даже не спрашивая, Луиза поняла, что он отправился в гавань на рыбалку.
Она начала читать письма и подумала, что он уехал, чтобы оставить ее одну. Он всегда проявлял уважение к одиночеству. В первую очередь к своему собственному. Но, возможно, теперь он научился считаться и с потребностями других людей. За чтением писем она провела два часа. Это оказалось мучительным путешествием в неизвестную страну. Страну Хенрика, о которой она — это ей становилось все яснее, чем глубже она проникала в содержание писем, — мало что знала. Арона она вообще не понимала. А сейчас осознала, что сын тоже был закрыт от нее. Она видела лишь то, что лежало на поверхности. Без сомнения, он искренне любил ее. Но свои мысли по большей части скрывал. Боль, вызванная этим открытием, напоминала приглушенную ревность, которую ей никак не удавалось подавить. Почему он не говорил с ней так же, как говорил с Ароном? Ведь именно она воспитала его, взвалила на себя ответственность, пока Арон пребывал в своем пьяном угаре или в мире, сосредоточенном на компьютерах.
Волей-неволей пришлось признаться себе: письма причинили ей боль, пробудили гнев на покойного.
Так что же она обнаружила, о чем раньше не подозревала? Что заставило ее осознать, что она знала одного Хенрика, а Арон — другого? К Арону Хенрик обращался на неизвестном языке. Пытался рассуждать, но совсем не так, как в письмах к ней, описывать чувства, свои озарения.
Луиза отодвинула письма в сторону и вышла из дома. Далеко внизу плясало свинцовое море, на эвкалиптах застыли в ожидании попугаи.
Я тоже разделена. Перед Василисом я была одной, перед Хенриком — другой, перед отцом — третьей, перед Ароном — бог знает кем. Тонкие шерстинки связывают меня с самой собой. Но все ненадежно, как дверь, висящая на ржавых петлях.
Она вернулась к письмам. Они охватывали период в девять лет. Сначала Хенрик писал редко, потом — все чаще. Рассказывал о своих путешествиях. В Шанхае на знаменитом приморском бульваре он пришел в восхищение от ловкости, с какой китайцы вырезают силуэты. Им удается так вырезать силуэты, что становится зрима внутренняя сущность человека. Интересно, как такое возможно? В ноябре 1999 года он побывал в Пном-Пене, по пути в Ангкор-Ват. Луиза порылась в памяти. Хенрик никогда не говорил об этой поездке, только упомянул, что путешествовал по Азии вместе с подругой. В двух письмах к Арону Хенрик описывал ее — красивая, молчаливая и очень худая. Они вместе ездили по стране, их поразила великая тишина, воцарившаяся там после всех ужасов. Я начал понимать, чему хочу посвятить жизнь. Сократить страдания, сделать то немногое, что в моих силах, увидеть великое в малом. Порой он становился сентиментальным, чуть ли не патетичным в своей боли от того, что творится в мире.
Но нигде в письмах к Арону Хенрик не обмолвился об исчезнувшем мозге президента Кеннеди. И ни одна из его девушек или женщин не соответствовала облику Назрин.
Самое примечательное — то, что ранило Луизу больше всего, — в своих письмах он ни разу не упомянул о ней. Ни слова о матери, ведущей раскопки под жарким солнцем Греции. Ни намека на их отношения, на их доверительность. Он молчаливо отказался от нее. Она понимала, что его молчание было, наверно, проявлением деликатности, но все равно восприняла это как предательство. Молчание терзало ей душу.
Она заставила себя продолжить, читала, распахнув разум и чувства, пока не дошла до последнего письма. Пожалуй, именно этого она подсознательно и ожидала — конверт с различимой маркой. Лилонгве в Малави, май 2004 года. Хенрик рассказывал, как в Мозамбике его потрясло посещение места, где ухаживали за больными и умирающими. Катастрофа настолько невыносима, что теряешь дар речи. Но прежде всего она вызывает ужас; на Западе люди не понимают, что происходит. Они покинули последний оплот гуманизма, даже не подумав защитить этих людей от заразы или помочь умирающим достойно прожить оставшийся им срок.
