А. Й. Казински - Последний праведник
— Да, так вот, возвращаясь к делу… — начал было Нильс, но Амундсен его перебил:
— Это вообще единственный способ привезти сюда людей. И мы стараемся помочь всем, кому можем.
Нильс подождал немного, чтобы непрошеные объяснения Амундсена улеглись.
— Как я уже сказал, вы не должны беспокоиться. Просто звоните мне, если столкнетесь с чем-то необычным: кражей, хулиганством, взломанными замками, загадочными телефонными звонками.
— Я ни с чем таким не сталкивался. Это ужасно странно звучит. Кому может понадобиться убивать хороших людей?
Амундсен отреагировал на звук паркующейся за окном машины.
— Это дети. Подождете минутку?
Амундсен исчез раньше, чем Нильс успел ответить. В окно ему было видно, как глубоко беременная жена Амундсена возится, извлекая из машины двоих маленьких детей. Нильс бросил взгляд в коридор и увидел глаза Амундсена. Азиатская девушка стояла рядом с ним и казалась рассерженной. Он успел прошептать ей что-то, прежде чем открылась входная дверь. Веселые дети, улыбки, искренние объятия. Нильс снова потратил время ожидания на разглядывание фотографий побед Амундсена. На стене висела статья в рамке: «Амнистия спасает йеменцев от высылки домой».
— Извините. — Амундсен появился в дверях, держа на руках ребенка. Запутавшийся человек, отчаянно пытающийся совместить инстинкты и страсти со стремлением своего суперэго вершить добро во всем мире. Нильс улыбнулся мальчику.
— Ничего страшного. Как я уже сказал, звоните мне, если заметите что-то необычное. Ну и нет никаких поводов волноваться.
Амундсен взял протянутую Нильсом визитную карточку.
— Я и не волнуюсь. Хотите совет?
— Да?
— Вы ищете не там, где нужно.
— В смысле?
— Хороших людей нужно искать не в моей отрасли. Здесь слишком много эгоизма и желания привлечь к себе внимание средств массовой информации.
— Но моя задача — не отыскать хороших людей. Я должен просто предупредить тех, кого потенциальный сумасшедший может считать «хорошими».
Амундсен колебался, потом спокойно посмотрел Нильсу в глаза:
— Вы в этом уверены?
* * *После ухода полицейского Амундсен какое-то время в одиночестве сидел в кабинете. Не самый приятный получился визит, этому человеку словно бы удалось увидеть его жизнь без прикрас. Всю эту ложь. И почему он не рассказал ему об анонимных звонках? О том, как ему звонят ночью и бросают трубку? О том, как о входную дверь разбили бутылку? У Амундсена в ушах до сих пор стоит грохот, с которым она разлетелась на тысячи осколков, оставив глубокую вмятину на двери. Среди осколков он нашел этикетку с горлышка, Amarula Cream. Марка была ему прекрасно известна, это сливочный африканский ликер, сладкая дрянь со слоном на наклейке. Как-то раз он ужасно напился им в Сьерра-Леоне — или это было в Либерии? Возможно ли, что разбитая о его дверь бутылка имеет какое-то отношение ко всем этим делам? Сьерра-Леоне — предбанник ада: жестокие преступления, нищета, голод, болезни, коррупция, сумасшедшие диктаторы и отвратительная судебная система, которая усложняет работу Амнистии. Невозможно избежать неверных шагов, работая в таких уголках земного шара. А с каждым неверным шагом ты наживаешь врагов.
Особенно его впечатлил один случай. Вместе с некоторыми руководителями других секций Амнистии он пару лет назад ездил в Сьерра-Леоне, где им предстояло создать кризисный центр для детей-солдат. Там, в камере для смертников, Амундсен встретил двоих мальчиков, осужденных за зверские убийства в собственной деревне. Один из мальчиков застрелил своего младшего брата. Младшему брату было десять лет, самому мальчику — двенадцать. Родственники потребовали казни мальчика. Амундсен никогда не встречал настолько одинокого человека. Страна, похитившая его армия, семья, социальные службы — если их вообще можно так назвать, — все оставили его умирать. Амнистия собрала больше ста тысяч подписей. Амундсен лично передал их президенту тамошнего Верховного суда. Это был чистый фарс, зал суда располагался в бывшем актовом зале заброшенной гостиницы. Одному Богу известно, где их угольно-черный судья умудрился раздобыть свой идиотский белый парик — а Бог давно отвернулся от Восточной Африки, оставив этот земной ад на попечение Амнистии, Красного Креста и Врачей без границ.
За вторым мальчиком по-прежнему стояла его семья. Его похитили в восьмилетнем возрасте, когда Амундсен с ним познакомился, мальчику было десять. За два месяца его превратили в робота-убийцу. Они тренировались на детях. Тренировались, стреляя в других детей, которые были похищены так же, как и они сами. Если ты сам не решишься нажать на курок, тебя пристрелит взрослый сержант. Майк, как называли мальчика, быстро понял принципы действия наркотиков, понял, как важно притуплять чувства. Без наркотиков он сошел бы с ума и застрелился. Амундсен никогда не забудет своей первой встречи с мальчиком. Он подозревал, что дело плохо, но действительность оказалась ужаснее всех ожиданий. Перед ним сидел мальчик, который стал наркоманом, чтобы выжить в аду. Маленький мальчик, который, потея и дрожа у себя в камере, не мог ни думать, ни говорить ни о чем другом, кроме следующей дозы. Амундсен близко общался с семьей мальчика. Может быть, он сам виноват, что внушил им надежду. Обоих мальчиков расстреляли в грязном тюремном дворе. Ну да. Все сьерра-леонские истории заканчиваются смертью.
Мать обвиняла Амундсена. В том, что он недостаточно старался, в том, что теперь он может просто уехать домой. Он до сих пор помнит, как она крикнула ему вслед:
— Смерть моего сына — это твоя зарплата!
Амундсен нередко думал об этом, ее слова намертво врезались ему в память. Он частенько говорил себе, что несправедливо увязывать эти вещи. Его работа состоит как раз в том, чтобы внушать надежду. Но мать этого не понимала, и ее слова продолжали преследовать его.
— Смерть моего сына — это твоя зарплата!
18
Центральный Копенгаген
Нильс снова сверился со своим списком. На очереди Северин Розенберг, предпоследний. После него остается только Густав Лунд, выступающий здесь в роли джокера, математик, нобелевский лауреат. Нильсу даже нравилось, что в деле фигурировали не только избалованные вниманием любимчики прессы, но и темная лошадка. Это усиливало ощущение, что он действительно изо всех сил пытается найти хороших людей, тех, кто хочет и может помогать другим, понимая, что для этого необязательно участвовать в демонстрациях и факельных шествиях на Ратушной площади.
У Нильса не было сегодня времени на какие-то дополнительные изыскания, так что он шел на встречу, зная о своем визави то же, что знает любой датчанин, регулярно читавший газеты в течение последней пары лет, а именно: Северин Розенберг не раз давал приют тем, кому было отказано в политическом убежище. В прессе его называли «пастырем беженцев», часть политических правых сил (а с ними и существенная доля населения) его ненавидела. Но Северин Розенберг не сдавался и продолжал отстаивать свою точку зрения: любовь к ближнему — это любовь к ближнему, и ее невозможно проявлять частично, охватывая только светловолосых и голубоглазых. Человек обязан помогать тем, кто попал в беду. Нильс часто видел священника в телевизионных дебатах, где тот производил впечатление человека талантливого, но немного не от мира сего, идеалиста, который готов пройти огонь и воду, защищая свою веру. Две тысячи лет назад его бы швырнули на растерзание львам в Колизее вместе с другими христианами, которых преследовали за их уверенность в том, что земные блага и любовь можно поделить на всех. В Розенберге было нечто наивное, и Нильсу это нравилось.
Церкви же в целом Нильс находил скучными, считая, что если ты видел одну — ты видел их все. Он всегда так к ним относился, но Катрине, питавшая слабость к большим божественным пространствам, однажды затащила его в церковь Святого духа в Ночь музеев. Какой-то хор пел там латинские гимны, а писатель с длинной бородой рассказывал об истории церкви. Нильс запомнил из рассказа только одно — что в этой церкви когда-то располагался больничный монастырь. Когда в Средние века Копенгаген начал считаться европейской метрополией, в него стали стекаться приезжие: рыцари, богачи и купцы. Такое оживление означало больший приток проституток и рост незаконнорожденных детей. Младенцев часто убивали спустя секунду после рождения. Церковь Святого духа была расширена и получила статус больничного монастыря именно для того, чтобы матери поневоле могли отдать куда-то своих детей.
Нильс припарковался на тротуаре и поднял голову, рассматривая церковь. Прошло шестьсот лет, но жители Копенгагена продолжают отдавать сюда своих детей: на месте монастыря теперь располагаются ясли.
