Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Женщина села на причал, покрепче ухватила мешок, чтобы он точно никуда не делся, и принялась ждать.
Она знала, что держит, но притворялась, будто это что-то другое. Пыталась забыть только что виденное. Лицо ребенка, изорванное зубами другого человека.
Зубами человека, которые не предназначены для того, чтобы причинять вред.
Вита Берген
Рано утром она уже сидела в своем домашнем кабинете за компьютером, глядя на экран.
Лассе жив, думала она.
Адрес был тот же самый – Польнесвэген, она даже узнала, что он продолжает ездить в командировки. Его имя нашлось в списке участников конференции в Дюссельдорфе, проходившей три недели назад.
Она заметила, что смеется. Он, конечно, предал ее, но убивать его за это – нет, этого она не делала.
Теперь, когда она получила решающее доказательство, все казалось таким банальным. Она придумала альтернативную жизнь не только для себя, но и для других тоже и вовлекла их в свой внутренний упадок. Лассе жив – может быть, он живет двойной жизнью, совсем как раньше, с какой-нибудь другой женщиной. Жизнь продолжалась вне ее собственного замкнутого мира. И она была рада этому.
Процесс развивался.
Ей все еще надо многое сделать, прежде чем она позволит себе несколько часов сна. Она попала в струю и должна воспользоваться этим по полной. Она чувствовала, что сосредоточилась, шум в голове был целительным.
У двери кухни стояли два мешка, набитых бумагами. Она начала убирать в тайной комнате и скоро избавится от всего. Но пока еще она не закончила.
Всю ночь у нее в голове крутился вопрос: каково либидо серийного убийцы и может ли она обнаружить свое собственное, изучая либидо других? Крайние случаи, отклонения от нормы?
На кухонном столе лежало множество бумаг, а также биография Чикатило. Сев за стол, она вырвала страницы, которые до этого загнула уголком.
Она читала, что энзимам в мозгу требуется время, чтобы переломить прежний опыт и создать другое я. Это второе я не побоится выпотрошить кому-нибудь живот или съесть чью-нибудь матку, тогда как первое я дрожит от ужаса, едва представив себе подобное.
Андрей Чикатило был разделен, как клетка, которой не дает распасться клеточная мембрана идентичности.
Яйцо и клетки, думала она. Делятся.
Примитивная жизнь. Существование Рептилии.
Торт. Два яйца, стакан сахара, четыре столовых ложки какао, две столовых ложки ванильного сахара, сто граммов масла, полстакана муки и пол чайной ложки соли.
Еще одна статья лежала на столе. Про Эда Гейна, родившегося в 1906 году в Ла-Кроссе в штате Висконсин и умершего в 1984 году в Институте психического здоровья Мендота в Мадисоне.
В тексте описывалось, как расследовавшие дело полицейские оказались дома у Гейна. Она подшила статью к изображению змеи, заглатывающей страусиное яйцо – самую большую в мире половую клетку.
Дом Гейна выглядел как выставка. Как музей.
Полиция нашла четыре носа, множество целых и фрагментарных человеческих костей, одну голову в бумажном пакете и еще одну в мешке и девять половых губ в коробке из-под обуви. Из остального сырья Гейн делал разные вещи: миски и столбики для кровати из человеческих черепов, стулья с сиденьями, обтянутыми человеческой кожей, маски из человеческой кожи, пояс из женских сосков и абажур из кожи, снятой с лица. Плюс к этому полиция обнаружила десять женских голов со спиленными теменными костями, а также губы, висящие на шнуре светозащитного экрана.
Здесь сошлись секс и зверская жестокость, вот почему она сшила вместе фотографию змеи, проглатывающей яйцо, и статью об Эде Гейне.
В картину также укладывалось презрение со стороны окружающих. Но что было сначала? Презрение к себе, к другим или к своему собственному полу?
В случае Чикатило люди скверно относились к нему, находя отвратительно женственной его манеру двигаться, его покатые плечи, весь его внешний облик; тошнотворной была его дурная привычка постоянно касаться своего полового органа. Он убивал свои жертвы и поедал фрагменты их тел, потому что иначе не мог достичь сексуального возбуждения. Он следовал своим рептильным, примитивным инстинктам. Главная проблема Эда Гейна состояла в его желании изменить пол и превратиться в собственную мать. Из кожи вырытых из могил трупов он изготовил женский костюм, который носил, чтобы стать женщиной.
В лежащей перед ней статье излагались материалы допроса, причем этот ритуал описывался как транссексуальный. На полях Виктория записала красной ручкой:
РЕПТИЛИЯ МЕНЯЕТ КОЖУ.
МУЖЧИНА СТАНОВИТСЯ ЖЕНЩИНОЙ. ЖЕНЩИНА СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ.
НЕЯСНАЯ ПОЛОВАЯ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ.
ЕСТЬ – СПАТЬ – ТРАХАТЬСЯ.
Потребности, подумала она, вспоминая, что читала в годы учебы о пирамиде потребностей Маслоу. Вспомнила, где находилась, когда читала книгу. В Сьерра-Леоне, точнее – на кухне дома, который они снимали возле Фритауна, за несколько минут до того, как вошла Солес. Виктория ела отвратительную, сваренную отцом кашу. Слишком много подслащенной корицы.
Притворяясь, что ест кашу, она вспоминает, что читала об иерархии потребностей, которая начинается с телесных. Потребности вроде пищи и сна – и как он систематически лишал ее их.
Дальше идет потребность в безопасности, потом – потребность в любви и принадлежности к группе, еще потом – потребность в одобрении. Все, чего он лишил и продолжал лишать ее.
На самом верху пирамиды – потребность в самовыражении. Слово, которое она не в состоянии даже понять. Она не знает, кто она, чего она хочет, самовыражение для нее недостижимо, потому что лежит вне ее, вне ее я. Он лишил ее всего.
Теперь она знала.
Она создала Рептилию для того, чтобы просто быть в состоянии есть и спать.
Позже она еще использовала Рептилию, чтобы быть в состоянии заниматься сексом. Когда они с Лассе ложились в постель, его тело принимала в себя Рептилия. Для нее-человека это был единственный способ получить удовольствие от мужского тела. Рептилия же участвовала в групповом сексе в ночном клубе в Торонто. Но когда она ложилась в постель с Жанетт – это была не Рептилия, она точно знала, и понимание этого наполняло ее счастьем таким сильным, что слезы наворачивались на глаза.
Но что еще делала Рептилия? Может, убивала?
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и задумалась о Самуэле Баи.
Она встретила его возле “Макдональдса” на Медборгарплатсен, привезла к себе домой и усыпила. Потом приняла душ, и когда он проснулся, вялый после снотворного, обнажилась перед ним, подманила к себе – и убила, ударив молотком в правый глаз.
Зверская жестокость Рептилии. Зверская жестокость убийцы.
Она наслаждалась ею.
Наслаждалась?
Она вскочила из-за стола так торопливо, что стул перевернулся, и почти побежала в гостиную. Диван, думала она, запятнанный кровью диван, который однажды чуть не увидела Жанетт. Кровь Самуэля.
Она буквально перевернула диван, осмотрела подушки и сиденья подробнейшим образом, но пятен крови не было. Пятен крови не было, потому что их не было там никогда.
Рептилия не была ее голодным пламенем. Рептилия – ложное, воображаемое либидо.
Она снова рассмеялась и села на диван.
Все, начиная с того момента, как она встретила Самуэля на Медборгарплатсен, и кончая моментом, когда она сидела здесь, выйдя из душа, сходилось. Но она не била юношу молотком.
Единственное, что она сделала, – выдворила его из дома, когда он вздумал лапать ее.
Вот так просто.
То, что потом кто-то выплеснул ему в лицо ведро соляной кислоты и повесил на потолке, не имеет к ней отношения. Расследовать его убийство – задача полиции. Не ее.
В последний раз она видела Самуэля, когда выпроваживала его на улицу. Теперь она была в этом уверена.
Она вернулась на кухню и открыла холодильник. Грязная волосатая свекла, несколько яиц. Она взяла два и какое-то время катала их на ладони. Две неоплодотворенные женские половые клетки, от которых холодно руке.
Она закрыла холодильник, открыла шкафчик над раковиной, достала алюминиевую миску и разбила яйца. Стакан сахара, четыре столовые ложки какао, две чайные ложки ванильного сахара, сто граммов масла, полстакана муки и пол чайной ложки соли.
Перемешала вилкой и принялась есть.
Рептилия – холоднокровное животное, она наслаждается тем, что она живое существо. Греется на солнце на прибрежном песке или на камне где-нибудь на летнем лугу. Не подвергает сомнению свое существование, не требует у Господа ответа на вопрос, зачем она живет, и наслаждается, когда ее кровь переносит остатки съеденных полевых мышей. Она помнила, как, словно ящерка, совала голову отцу подмышку, запах его пота давал ей чувство безопасности, и там, в подмышке, она ощущала, каково это – быть животным, без самокопания насчет чувств и поступков.
