Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Это была высушенная, сморщенная, усохшая человеческая рука.
Лонгхольмен
Лонгхольмен – это остров в центре Стокгольма, представляющий собой отдельный район города. Остров в километр длиной и от силы полкилометра шириной долгие годы был островом-тюрьмой.
Прелестное имение Альставик, расположенное на острове, в один прекрасный день купила коммерц-коллегия, и его переделали в женскую тюрьму. За образец были взяты голландские работные дома, благодаря которым предполагалось убрать с улиц попрошаек и бродяг и дать им осмысленное занятие. Особенно следовало обратить внимание на женщин вольного поведения.
Одной из сидевших в Лонгхольмене была Ханна Хансдоттер, ставшая последним казненным в Швеции за колдовство человеком. Ее, пятидесяти пяти лет от роду и принадлежавшую к приходской бедноте, и раньше приговаривали к тюремному заключению за преступления против супружеской верности, совершаемые и с холостыми, и с женатыми мужчинами. По решению суда Ханну развели с мужем и выслали из дома, где жили супруги.
На Ханну смотрели как на пьяницу и скандалистку. Женщина до последнего отрицала, что она ведьма. Однако когда хозяин постоялого двора в Клёрупе Лундстен свидетельствовал, что заболел, съев предложенное Ханной яблоко, женщину приговорили к смерти через повешение за шею, после чего тело сожгли на костре. Мотивом посчитали то, что Лундстен однажды отказался налить Ханне водки.
Мадлен въехала на остров по мосту Польсундсбрун и припарковала машину позади морского училища. Она нашла это место, так как уже бывала здесь.
Несколько дней она ночевала в трейлерном кемпинге недалеко от моста Вестербрун, но там оказалось слишком много народу, к тому же у нескольких трейлеров были французские номера, а ей совсем не хотелось отвечать на вопросы любопытных туристов. Однако там было лучше, чем в гостинице “Шёфарт”, где ей постоянно казалось, что за ней наблюдают.
С тех пор как она вернулась в Мариехамн, она все время проводила в машине. Круглые сутки – ни минуты покоя с одной-единственной целью: найти свою настоящую мать. Полученную от Шарлотты фотографию она носила в кармане.
Она исполнила то, что когда-то задумала, и теперь ей хотелось наконец увидеть тело, из которого она родилась. Поначалу Мадлен не собиралась искать свою биологическую мать, но теперь желание увидеть ее стало ощущаться как важное. Все оказалось сложнее, чем она предполагала. Как выяснилось, никакой Виктории Бергман, которая могла бы оказаться ее матерью, не существует. Времени оставалось очень мало. Договор Мадлен с Вигго Дюрером приближался к завершению.
Мадлен вышла из машины и двинулась к краю причала. Вода здесь была такой же черной, как там, в Аландском море.
Мадлен надела наушники, включила радио и нашла промежуток между частотами. Слабый бессловесный шум обычно успокаивал ее, но сейчас она чувствовала только разочарование, так что переключилась на Клинта Манселла, музыку к фильму “Реквием по мечте”. Когда первые звуки Lux Aeterna загудели в ушах, Мадлен двинулась к зданию бывшей тюрьмы.
Дойдя до старой каменной стены, она остановилась и принялась рассматривать ее с каким-то уважением.
Она думала о людях, чередой проходивших перед ее мысленным взором. Понимала всю злость, которую вызывала эта работа – вырубать гранитные четырехугольники; в своей собственной груди ощущала ненависть, клокотавшую под грубой тюремной одеждой в груди первого заключенного, которого заставили строить стену своей собственной тюрьмы.
И Мадлен вспоминала ту минуту, когда решила: она никогда больше не будет жертвой.
прошлое
Не забирай у меня ненависть. Она единственное, что у меня осталось[152].
Солнце высоко стояло над гребнем горы, серпантин дороги вился по склонам, а в полукилометре внизу узкой бирюзовой лентой тянулась река Вердон. Перила по краям дороги были низкими, и смерть наступала почти сразу после секундного колебания и неверно принятого при встрече лоб в лоб решения. Над головой уходили в ярко-синее небо еще двести метров скал, предупреждения об обвалах сменяли друг друга, и каждому такому щиту, мимо которого она проезжала, она кричала, что идея быть погребенной под холодными камнями ей по вкусу.
Чтобы я смогла жить, думала Мадлен, им придется умереть.
Она не думала о мести как о способе оскорбленного остаться живым. Нет, ее заставляла дышать ненависть, которая удерживала ее в этой жизни со времен Дании.
“Закончится ли ненависть, когда они будут мертвы? – думала она. – Стану ли я свободной?”
Мадлен с самого начала знала, что эти вопросы не важны. Она была вольна выбирать, и ее выбор станет простым путем, с которого все начнется.
Во многих примитивных культурах месть – это долг, главное право, и ее цель – дать оскорбленному возможность снова стать уважаемым человеком. Сам акт мести маркирует окончание конфликта, и для примитивного человека право на месть очевидно, действие становится решением конфликта, и никому ничего не надо анализировать.
Она помнила, что учила в раннем детстве. Тогда она была еще неиспорченной и могла усваивать настоящие знания.
Она учила, что люди живут свою жизнь в двух разных мирах. Один – прозаическая жизнь, а другой – жизнь поэтическая, но лишь избранные способны перемещаться между этими мирами и проживать их как отдельно друг от друга, так и синхронно, в симбиозе.
Один мир – рентгеновское изображение, прозаический мир, а другой – обнаженное, живущее, поэтичное человеческое тело. Тот мир, в который она решила сейчас войти.
Дорога круто ушла вниз, и после поворота Мадлен закрыла глаза и отпустила руль.
Несколько мгновений, вместивших возможность полета прямо к низкому, плохо укрепленному ограждению и дальше, в глубокое ущелье, обернулись освобождающим наложением.
Жизнь и смерть одновременно.
Открыв глаза, Мадлен обнаружила, что все еще едет посреди дороги на безопасном расстоянии от обрыва, за второй полосой. Еще несколько метров в запасе.
Сердце сильно билось, она дрожала всем телом. Счастье – вот что она чувствовала. Ликование от того, что она не боится смерти, – и одновременно легкость.
Она знала, что, когда сердце перестает биться, человек не умирает. Когда мозг больше не связан с сердцем, возникает новое состояние, из которого уходит временной аспект. Время и пространство перестают что-либо значить, и сознание продолжает существовать в вечности.
Гнозис. Правда, идущая от примитивного человека.
Вопрос в том, как человек смотрит на собственное существование, как он смотрит на смерть. Если человек знает, что смерть – это не более чем еще одно состояние сознания, то перед лицом смерти он не испытывает смятения. Тебе суждено не прекратить существование – тебе суждено лишь перейти в новое состояние, вне времени и пространства.
Мадлен приблизилась к очередному повороту. На этот раз она сбросила скорость, но перестроилась во встречный ряд, прежде чем обогнуть скалу. Теперь она зажмурилась, оказавшись после поворота на прямом отрезке дороги. Встречных машин не было.
И смерти сейчас не было. Но жизнь и смерть – это краткий миг слияния.
То же внезапное счастье. Она почувствовала, что в глазах стоят слезы.
Гамла Эншеде
Они лежали в теплой постели. София не знала, сколько часов прошло с тех пор, как они влезли под одеяло.
– Ты изумительная, – сказала Жанетт.
Вот уж нет, подумала София. Процесс очищения отнимал у нее много сил, а ее заключение, что воспоминания больше не несут с собой потрясений, оказалось преждевременным. Все ее знания о себе встали на дыбы. Если бóльшая часть воспоминаний сконструирована из рассказов других людей, то где остатки ее собственного прошлого?
Откуда берутся такие воспоминания?
Почему они оказались настолько яркими, что она со всей серьезностью уверилась, будто убила нескольких детей и к тому же Лассе? Что еще в ее воспоминаниях ложно и насколько она вообще может полагаться на саму себя?
Может, лучше вообще не вспоминать?
Как только она снова окажется одна, она обязательно поищет Ларса Магнуса Петтерссона, это необходимая мера. Если он умер, она это узнает. В случае Самуэля оставалось только ждать, когда воспоминания вернутся.
София чувствовала себя совершенно выжатой, тогда как Жанетт была бодра, невзирая на проведенные в постели часы, – только тело блестело от пота, а лицо слегка покраснело. – О чем ты думаешь? Ты как будто немножко не здесь. – Жанетт погладила ее по щеке.
– Да ничего такого. Просто пытаюсь отдышаться. – Она улыбнулась.
Тело Жанетт – такое сильное, такое крепкое. Сама она хотела бы быть более округлой, более женственной, но знала, что никогда не станет такой. Сколько бы она ни ела.
