Джеффри Сэкетт - Клеймо оборотня
Пратт вырвал у нее бумаги, раздраженно заметив:
— Это документы личного характера, мисс!
Она не ответила. Вместо этого она посмотрела на Реймора и произнесла с видимым волнением:
— Доктор, вы должны перевести меня на этот проект, просто обязаны!
— Ну-ну, Петра, — начал Реймор, — здесь нужен более опытный специалист, имеющий особую подготовку в…
— Пожалуйста, доктор, прочитайте мое личное дело, — прервала она его. — Все мы прошли тщательный отбор, прежде чем были зачислены в штат, и я уверена, в моем деле вы найдете гораздо более сильные аргументы, чем я могу сейчас привести. Вы увидите, что я имею определенный опыт в области генетики. — Она помолчала. — Кроме того, вы поймете, что у меня есть личные причины для работы над этим проектом.
— Петра, я не могу вас отпустить, — твердо сказал Реймор. — Ваши обязанности здесь…
— …может с таким же успехом выполнять любой из имеющихся в вашем распоряжении химиков, — закончила она. — Доктор, я прошу вас, прочитайте мое досье. Ну, пожалуйста!
Несколько секунд Реймор в нерешительности раздумывал, затем сказал.
— Хорошо. Конечно… Вы не возражаете, профессор?
Пратт пожал плечами:
— Как вам угодно.
Как только Реймор вышел, Пратт повернулся к Петре:
— Мисс Левенштейн, должен вам заметить, что мне не нравится, как вы себя ведете с вашим непосредственным начальством.
Она опустила глаза:
— Кажется, я допустила грубость. Простите меня, профессор, я виновата. Но мне просто необходимо участвовать в этом проекте, понимаете, НЕОБХОДИМО!
Он скользнул по ней оценивающим взглядом, похотливо отметив безупречно чистую кожу и стройную спортивную фигуру. Затем он подошел ближе и сказал:
— Надеюсь, вы понимаете, что окончательное решение будет за мной.
— Да, я понимаю, профессор, — ответила она. — И я буду бесконечно признательна, если вы предоставите мне эту возможность. Меня всегда чрезвычайно занимал процесс мутации. К этой теме — как бы это сказать — у меня свой особый интерес.
Он понимающе кивнул и затем, без лишних предисловий прижал девушку к себе и начал суетливо водить правой рукой по ее ягодицам. Она вся окаменела, но не сделала попытки высвободиться.
— Да, да, конечно, — сказал он, — и я уверен, вы сумеете отблагодарить за это.
Левой рукой он грубо мял и тискал ее грудь. Петра с трудом подавила желание плюнуть ему в лицо и вымученно улыбнулась:
— О, да, профессор, конечно.
Она крепко закрыла глаза и изо всех сил старалась изображать удовольствие, в то время, как Пратт, навалившись на нее всем телом, прижался толстыми мокрыми губами к ее губам. Она почувствовала во рту его язык и ощутила перегар пива и несвежей пиццы.
Напрягая каждый мускул, она с трудом подавила рвоту.
Дверь открылась, и вошел Реймор, на ходу читая содержимое папки. Пратт немедленно отпустил девушку и отступил назад, поэтому когда Реймор поднял голову, он не заметил ничего необычного.
— Думаю, мисс Левенштейн нас вполне устроит, — сказал Пратт.
— Да, да, я склонен с этим согласиться, — кивнул Реймор. — Я предлагаю вам спуститься в мой кабинет, профессор, а через минуту я к вам присоединюсь. У меня есть бутылочка вина, припасенная специально к вашему приходу.
— Конечно, — согласился Пратт, вперевалку направляясь к выходу. — Я с нетерпением жду, когда мы будем работать вместе, мисс, — многозначительно сказал он, закрывая за собой дверь.
Повернувшись к девушке, Реймор сказал:
— Я, разумеется, знакомился с вашим личным делом, когда вы устраивались на работу, но никогда не придавал значения этим фактам, — в его голосе слышалось сочувствие И мать, и отец сразу…
— Да, доктор, — еле слышно произнесла она.
Он покачал головой:
— Ужасная смерть…
— Да, доктор. — Ее лицо превратилось в бесстрастную застывшую маску.
Он немного помолчал.
— Петра, но вы же понимаете, что здесь вряд ли есть какая-то связь. И потом, показания напуганного, пережившего психологическую травму ребенка…
— У меня совершенно отчетливые воспоминания об этом дне, доктор… В любом случае, есть ли здесь какая-то связь, или ее нет, я должна работать над этим проектом.
Он кивнула:
— Я прекрасно вас понимаю. Однако и вы поймите, что личные пристрастия ни в коей степени не должны мешать научной объективности и преданности своему долгу.
— Конечно, я понимаю, — сказала она с легким раздражением. — Я ведь ученый, в конце концов!
— Безусловно, — мягко сказал он.
Затем он закрыл папку, положил ее на стол и направился к двери.
— Будьте добры, проследите, чтобы здесь все убрали. А я пойду к профессору.
— Да, доктор, — сказала она. — Я немедленно этим займусь.
В обязанности лабораторного ассистента входила уборка трупов, нечистот и прочих следов агонии и смерти. Но сначала Петра Левенштейн проделала два других дела.
Прежде всего она взяла со стола свое досье и, вынув копию наиболее интересного полицейского рапорта, сложила ее и сунула в карман халата.
Затем она вышла из лаборатории и отправилась в уборную, где в течение нескольких минут энергично выполаскивала рот, стремясь избавиться от привкуса омерзительного поцелуя. «Жирная свинья,» — пробормотала она и сплюнула в раковину.
6
Гладкие, ослепительно белые стены камер третьего этажа Центра «Халлтек» крайне редко оглашались смехом. Бласко громко хохотал, слушая Луизу Невилл, которая пересказывала ему недавние события, потрясшие ее узкий семейный круг.
По возвращении в Маннеринг Брачер посвятил Невилла в подробности своей беседы с Халлом и рассказал о вновь созданном проекте «Ликантроп», строго настрого предупредив Невилла, чтобы тот держал язык за зубами. Невилл, с ужасом осознав, во что его втянули, тут же выложил все Луизе. Она в свою очередь, не обращая внимания на Бриггса, ворвалась в кабинет брата, и высказала ему все, что думала о нем и его планах. После этого Брачер вызвал Невилла и обрушил на него всю ярость, на которую только был способен.
Бласко рассмешило то, как Луиза описала ссору, растерянность Невилла, свой гнев и испепеляющий сарказм Брачера. Бласко сидел на стуле, являющимся единственным предметом мебели в камере, и, держа на коленях тарелку, ел похлебку с большим куском черного хлеба. Тем несчастным, которые попадают в руки изуверов-ученых Центра «Халлтек», редко удается хорошо поесть, чаще всего им приходится просто голодать. Но Бласко был нужен Брачеру для эксперимента, который должен состояться через несколько дней, и поэтому его скрепя сердце подкармливали черствым хлебом и похлебкой, представляющей собой чуть теплый бульон, в котором плавал кусок жесткого мяса сомнительного происхождения.
Впрочем для Бласко, которого жизненные обстоятельства приучили есть любую пищу, этого было вполне достаточно.
Луиза закончила свой рассказ, отметив про себя, что они с Бласко стали гораздо лучше понимать друг друга, несмотря на невообразимую смесь итальянского и романшского, на которой им приходилось изъясняться. Бласко доел похлебку, вытер тарелку кусочком хлеба и проглотил его.
— Grashia, donna, — сказал он. — Вечерами мы частенько сидим у костра и рассказываем разные истории, поэтому я сразу узнаю хорошего рассказчика. — Он улыбнулся. — Вам бы цыганкой родиться.
Луиза улыбнулась в ответ и едва заметно покачала головой:
— Вы еще можете смеяться, мистер Бласко? После всего что вы пережили, после того, как я вам рассказала об их замыслах, вы еще можете смеяться?!
— Донна, я жив, здесь тепло и дают еду. — Я-то думал в ту самую ночь, когда они заперли мня вместе с Яношем, что мне конец, но я до сих пор жив, мне тепло, и у меня есть еда. И когда я слышу смешную историю, почему бы и не посмеяться?
Он подумал о чем-то и добавил:
— И, пожалуйста, донна, не называйте меня мистером Бласко. Меня зовут Бласко и все.
Она снова улыбнулась:
— Очень хорошо. Но если вы — Бласко, то я — просто Луиз а.
Старик покачал головой:
— Нет, донна, нет. Мне не пристало говорить с вами как с ровней.
Луиза сердито воскликнула:
— Бласко, если вы хоть немного узнали меня за эти несколько недель, вы должны понимать, что я презираю эту богопротивную расистскую чушь, которую проповедуют здесь эти сумасшедшие!
— Донна… — начал было Бласко, слегка растерявшись от ее горячности.
— Мы все равны, Бласко! Все дети Господа нашего — братья и сестры!
— Pairei faviori, ma donna![8] — засмеялся Бласко. — Я ведь не имею ввиду ваш народ и мой! Просто вы замечательная женщина, медсестра, жена святого человека, а я всего лишь бедный странник. Мне и думать нельзя обращаться к вам по имени.
Луиза слегка покраснела:
