Джон Бердетт - Бангкок-8

Музыка и рев голосов из бара вдруг оглушили. В желудке горело, от прогорклого вкуса во рту тошнило. Я проковылял вниз по лестнице и оказался в баре.

Было двадцать минут первого — время, когда в большой игре наступает наивысший момент. Застенчивые мужчины, весь вечер отвечавшие «нет», внезапно ощущают желание, подогретое спиртным и неусыпным вниманием почти обнаженных женщин. Внезапно их начинает пугать перспектива возвратиться в отель одному — это кажется более безнравственным и преступным против самой жизни, чем связь с проституткой. Девушки умело создают в западном сознании мир фантазий, мир, от которого до странности трудно избавиться. Но и у них самих есть свои фантазии: найти такого фаранга, который содержал бы их всю жизнь или увез на Запад на год-два и хоть на это время избавил от необходимости сводить концы с концами, не говоря уже о дурной славе их ремесла. Бар был переполнен.

В темном зале сидела компания диковатых на вид юношей: бритые головы блестели, как розовые кокосовые орехи, истыканные железками уши смахивали на подушечки для иголок, из-под маек синели татуировки. Исполнялся номер с красками. Они завороженно следили за сценой. Девушки танцевали совершенно обнаженными, если не считать несимметрично намалеванных вдоль всего тела люминесцентных полос. Ультрафиолетовый прожектор создавал жутковатый эффект: красные и лиловые силуэты эротически колебались под тайскую поп-музыку, которую сопровождали ударные. Еще одна компания мужчин, окруженная внимательными девушками, сидела в кабинетах и смотрела представление. В зале было много англичан — они сообщали друг другу, что это самый дешевый бар в Пат-Понге. Проходя один из кабинетов, я услышал оттуда диалог:

— Я хочу увести тебя с собой. Я заплачу за тебя пеню.

— Не знаю, уж слишком большой у тебя член.

— Так и вознаграждение будет большое.

— Ну хорошо, пошли.

На улице было так же многолюдно — удивительная концентрация самых разных слоев общества. Неутомимо бодрые из-за разницы во времени, впервые оказавшиеся на Востоке семьи совершали набеги на многочисленные вещевые торговые ряды. Женщины и девушки охали и ахали, переводя цены в свою валюту, а мужчины без устали крутили головами. Казалось, что откровенная подделка известных брендов нисколько не беспокоила респектабельную буржуазную совесть покупателей, когда они расхватывали пластиковые пакеты с майками от Кельвина Кляйна и джинсами от Томми Багама и «Ролексы».

— Слушай, Терри, — с горечью говорила мужу дородная женщина, держа за руку удивленно таращившегося по сторонам мальчугана лет семи, — уж если тебе так невтерпеж, иди расслабься. Только не забывай предохраняться и не надейся, что мы станем ждать тебя в гостинице, пока ты кончишь.

— Я вовсе не сказал, что мне невтерпеж, — отвечал ей такой же плотный лысеющий мужчина с загнанным выражением лица. — Я хотел сказать, что теперь понимаю, отчего другие сходят с ума.

— Ну, положим, не вижу здесь ничего особо соблазнительного, — заметила женщина. — Я ненавижу расизм, но это же третий мир!

Я поспешил покинуть эту полную печальных воспоминаний улицу, хотя и знал, что отсюда нечего и пытаться убежать. Район был забит туристами, ночь была чересчур жаркой, музыка слишком громкой, десять тысяч экранов телевизоров так и лезли в глаза. Все это определяло своеобразный ритмический настрой, скорее сомнамбулический, чем расслабляющий, словно по улицам бродили не люди, а их фантомы, а сами хозяева мирно спали под крахмальными простынями на окраинах чистеньких западных городов. Наконец я вышел на Силом, где прилавки тянулись не меньше чем на милю, и подозвал такси.

Потребовалось больше часа, чтобы в плотном потоке транспорта добраться до Каошан-роуд. Там музыка звучала еще громче. Такси не смогло пробиться сквозь толпу. Люди накачивались пивом, потягивали виски и бродили между прилавками в поисках пиратских CD. Я расплатился с шофером и, протиснувшись меж горячих, влажных белых тел, нашел узенькую сой, где, окутанный темнотой, стоял дом из тика.

Я мысленно увидел, как тот чернокожий проделывает то же самое: бежит от безумного саундтрека Каошан-роуд, от света, от города и, облегченно вздыхая, оказывается в своем совершенном мире ностальгического прошлого. На площадке первого этажа я скинул ботинки и толкнул дверь. Она подалась, и я, словно тень, проскользнул внутрь.

Я не сразу понял, что внутри включен свет. Он был настолько мягким, будто горела одна аварийная лампочка. В темном углу, поджав под себя ноги, сидела старуха и что-то тихонько бормотала.

Наверное, она одна осталась в живых из всех своих сверстников из той деревни, где родилась и выросла — где-нибудь на севере, неподалеку от лаосской границы, в районе Исаан, — и теперь разговаривала с ушедшими в мир иной друзьями и родными. Они казались ей совершенно реальными — даже больше, чем живые. Женщина так поступала каждую ночь, мечтая соединиться с близкими и освободиться от бремени жизни, которую никогда не понимала и не поймет. Я вынул из кармана ключ и, выскользнув из передней двери, поднялся по внешней деревянной лестнице на второй этаж, окунувшись в двадцать первый век.

Компьютер, как я его и оставил, стоял включенным с погашенным экраном. Я нажал на клавишу, зажег экран и прочитал:

«Спасибо, детектив, поздравляем с тем, что добрались сюда раньше нас. Тысяча долларов — малость крутовато, но Дядюшка Сэм переживет. Мы бы хотели, чтобы вы как можно скорее познакомились со специальным агентом Кимберли Джонс.

Я одобрительно кивнул, по достоинству оценив любезный тон представителей сверхдержавы, и занялся изучением содержимого компьютера Брэдли. Поначалу мне показалось трудным разобраться в мозаике тем — уж слишком эклектичным был покойный морпех. Но постепенно стала вырисовываться неожиданная картина. Наряду со словарем Уэбстера хозяин компьютера пользовался тремя медицинскими словарями, причем каждый из них был полнее предыдущего, словно Брэдли начал с простого, а затем перешел к более сложному. Так же обстояло дело с тремя программами по анатомии человека — самая сложная была объемом в три гигабайта. Я открыл ее и наткнулся на поразительные иллюстрации, демонстрирующие все аспекты строения человеческого организма — от составляющих скелета до мускулатуры и цветных изображений отдельных органов. Судя по тому, как Брэдли организовал программу, его любимой страницей была схема женского тела. Можно было подвести курсор к любому органу и, щелкнув мышью, ознакомиться сего строением и функциями. Я щелкнул на левом ухе и немедленно получил то же изображение, но цветное и в гигантском масштабе. Внизу экрана давались детальные объяснения, как действует слух, и предлагалось ознакомиться с подробностями строения органа. Я удивленно смотрел на наружное ухо размером с гору и цвета львиной шкуры. Оно было безжалостно рассечено, чтобы продемонстрировать закрашенную под шкуру леопарда височную кость, лиловую барабанную перепонку и похожую на змею переднюю часть ушного лабиринта васильковых тонов.

И тут меня осенило. Я проверил закладки, нашел несколько штук, дважды щелкнул на одной, и передо мной предстала превосходно раскрашенная женская грудь. Сама она была песочного цвета, а разрез — ярко-огненным, и из его глубин к соску вели вулканические молочные капилляры. В сноске говорилось, что все это располагается между вторым и шестым ребрами грудной клетки. Снизу сквозь доски пола донесся тихий глухой стук.

Я закрыл компьютер, выключил свет и вышел из кабинета в коридор. Шаги по деревянной лестнице были бы неслышны, если бы не две скрипучие ступени, которые я заметил, когда поднимался наверх. Я скорее ощутил, чем услышал человека по другую сторону двери, а в следующее мгновение почувствовал ни с чем не сравнимый запах от бетеля.

Я распахнул дверь, пожилая дама влетела внутрь и сшибла меня с ног. Пытаясь подняться, я столкнул ее с себя, отпихнув по отполированным доскам подальше, перекатился, уклоняясь от удара, и вскочил на ноги. Топор для рубки мяса врезался под углом в пол, а его владелец, человек в кожаной мотоциклетной куртке и в шлеме с затемненным щитком, достал нож. Щиток явно мешал нападающему, он резко вздернул его вверх, и под ним обнаружилось лицо тайца.

Я все-таки сумел подняться на ноги, но человек прижал меня спиной к стене рядом с дверью. Мимоходом я профессиональным взглядом отметил, что нож имеет пилообразную часть на задней кромке, канавку для стока крови, чтобы при вытаскивании из тела не было вульгарного чмокающего звука, изящный, красиво отражающий свет изгиб к острию и лезвие длиной двенадцать дюймов. Выбор мой прост: если он бьет в сердце, я могу уклониться вправо и прожить на минуту дольше. Хотя вполне возможно, что, будучи профессионалом, он разгадает мои намерения и, сделав выпад влево, нанесет рану под углом в тридцать градусов, одним ударом поразив легкое, желудок и аорту. Мы словно прочитали мысли друг друга. Он с воодушевлением человека, который уже победил, я — с пресловутой ясностью осознания обреченности. Небольшое подергивание уголка его глаза подсказало мне, что в следующее мгновение он сделает выпад. Я поставил все на прыжок влево. От тяжелого скачка деревянный дом содрогнулся, нож воткнулся в панель стены, а щиток на шлеме нападающего захлопнулся. Теперь у него тоже возникли проблемы, хотя и полегче моих: ему предстояло решить, выдергивать ли нож из стены с опущенным щитком или предварительно его поднять. Я с изумлением увидел, что он попытался проделать и то и другое одновременно — левой рукой поднять надоедливый щиток, а правой вытянуть из стены нож. Но тот глубоко засел меж досок. Чтобы его извлечь, человеку в шлеме требовалось упереться в стену ногой, а для этого нужна вторая рука. Шлеп — и щиток снова на глазах. Возникло ощущение, что мне даровано больше времени, чем я рассчитывал. И решил нападать — сейчас или никогда. Оттолкнулся спиной от стены и взлетел в воздух. Это было ошибкой, так как, подпрыгнув, обнаружил, что не могу управлять полетом. Противник, презрительно хмыкнув, увернулся; я шлепнулся на пол, а он вернулся к своему ножу, который наконец поддался, оказавшись в его руке.