Вячеслав Энсон - Эра беззакония
— На полчасика. Поправлюсь пивком.
Но в машине приключилась метаморфоза. Отъехав от дома на пару кварталов, почему-то не остановился у знакомой пивнушки. И головная боль отпустила. Решил: «Дотяну до открытой веранды. Там пиво лучше и воздух свежей…». На перекрестке не успел перестроиться в нужный ряд и проскочил поворот. Поток понес его к центру. От езды голова прояснилась окончательно, слабость тоже прошла. «Остановлюсь, где понравится…»
Мелькали пивные, буфеты и рестораны, а нога все жала на газ. Уже прочесал дорогие кварталы на Невском, вернулся на Московский, куда-то свернул в боковую улицу. Потом еще в одну, еще… Жал на газ и поворачивал где придется, пока не уткнулся колесом в поребрик тротуара в незнакомом безлюдном месте. Вдаль уходил кирпичный забор, через который свешивали голые руки-ветви огромные липы.
Он заглушил мотор, вышел из машины. Самочувствие улучшилось настолько, что сознание, освободившееся от регистрации симптомов похмелья, начало замечать кое-что и во внешнем мире.
Тишина. Благодать… Солнце яркое, как вчера, и воздух с ледком. Но ветер утих. День неподвижно-прозрачный, будто отлит из стекла. Таких больше двух за осень не выпадает. И не каждый год. Морозно. Воздух застыл и позванивает слегка, как висюльки хрустальной люстры: «Динь-динь…»
Калмычков огляделся вокруг. Место что-то напоминает. Этот забор он видел раньше. «Если вернуться немного назад…» Щелкнул сигналкой и прошел метров двести в ту сторону, откуда приехал. Забор свернул на перпендикулярную улицу. Правильно! Заглянув за угол, Калмычков узнал и место, и улицу.
«Это кладбище», — понял он. Здесь лежат умершие десять лет назад родители. «Надо же, занесло», — удивился факту. Как-то слабо удивился, без сопротивления. Будто сам собирался подъехать, да все дела не пускали.
Он вернулся к машине, объехал забор по периметру и припарковался у главного входа. Машин на стоянке не было, и люди, лишь изредка, встречались на аллеях. Калмычков помнил дорогу. Каждый год, в родительскую субботу они с Валентиной приезжали сюда. Вот и знакомая оградка.
Две скромные плиты. Мама не любила роскоши. Когда схоронили отца, купила два одинаковых памятника. Так дешевле. Друзья отца выхлопотали участок на двоих. Папа умер в начале года, зимой. Мама ушла за ним осенью.
«Какое сегодня число?» Взглянул на календарь часов и ахнул: «Годовщина! Опять пропустил!» Сколько раз заставлял себя чтить эти скорбные даты, и всегда в суете забывал. «Прости меня, мама!»
Он поправил цветы (ее любимые хризантемы) и только тут заметил, что могилки аккуратно прибраны. Цветы свежие. В стопке у отцовского изголовья еще не выпита бомжами водка. «Валюта приходила…» — подумал он.
Жаль, что у них не сложилось таких отношений, как в родительской семье. Жаль…
За папой была работа. Все, чем полнился дом, от него. Квартира, «жигуль-шестерка», дача под Сестрорецком. Прочие следы материального благополучия. Старался, как мог. Мать никогда не лезла в его дела.
А мама создала саму их счастливую семью и держала ее на хрупких плечах. Медицински вылизанный быт. Порядок и место для каждой вещи. Вкусный ужин, уютные вечера. Ровные, доброжелательные отношения. И никаких ссор при ребенке!
Ребенок мыл посуду. Ненавидел процесс, но что еще мог внести в копилку семейного счастья? Бегал в гастроном. Помогал убирать. Но главной обязанностью оставалась учеба. Мать шутила: «Один ты у нас, кормилец, будешь в старости. Заканчивай хороший институт, чтобы взяли на хорошую работу. Мы привыкли жить в достатке. Дворником нас не прокормишь…»
Мама ленинградка. В двадцатые годы ее родители приехали большущей семьей из Бердичева. Она не застала блокаду, родилась после войны. Выучилась на врача-гинеколога и всю жизнь проработала в районной женской консультации.
А папа приезжий. Из Сибири. Они никогда не ездили на его родину, и Калмычков забыл, из какого отец города. Знал, что после срочной остался шоферить на стройке. В шестьдесят восьмом рабочие руки были нарасхват.
Никто не помнит: мама заставила отца закончить заочно институт, или сам он принял такое решение. Об этом всегда спорили на семейных застольях, как и о том, кто кого пригласил танцевать на новогоднем балу в ДК строителей, где они познакомились.
Образование пригодилось отцу. Умный и добросовестный, он не спеша поднимался по служебной лестнице и карьеру закончил начальником транспортного цеха одного из подразделений «Светланы». Что такое «Светлана» в семидесятых-восьмидесятых годах, никому в Ленинграде объяснять не надо. Маму его карьера не вдохновляла. «Слушал бы умных людей…» — ворчала изредка. Но отец бросал на нее строгий взгляд, и она умолкала. В конце концов, транспорт — прибыльное дело.
Колиным воспитанием занималась мама. Учила правильно вести себя на людях. Не выпячиваться. Соблюдать свой интерес. Он сначала не понимал, как это? Потихоньку освоил: думать надо, прежде чем говорить. Мама разрешала идти погулять, давала карманные деньги. Родительские собрания тоже посещала она. Отца не принято было тревожить по пустякам. И все же не мать заложила основы калмычковского мировоззрения.
Случилось это так. Пятый класс начался для Коли с неприятностей. Большие мальчишки: шести-семиклассники, распространили на него свой террор с вымоганием мелочи. Раньше обходилось, а в этом году прямо с первого сентября подвалили втроем и давай выворачивать карманы.
Он сопротивлялся, пытался вырваться, но справиться с тремя лбами, каждый из которых в одиночку легко побил бы его, не мог. Возня пацанам понравилась. Такой строптивый еще не попадался! Через пару недель они оставили в покое свои «вялые» жертвы, а на него объявили ежедневную охоту. Все меньше времени уделяли отбору денег. Поглумиться, повыкручивать руки. Или двое держат, а один бьет под дых.
Мать плакала, обрабатывая его синяки. Бегала в школу, называла фамилии вымогателей — ничего не менялось. Только били сильнее.
Отец терпел. И синяки, и материны упреки. Как-то вечером, перед сном, он присел на краешек Колиной кровати. «Почему они бьют тебя?» — спросил, поправляя одеяло. Коля пожал плечами. «Потому, что они сильнее. Остальное несущественно. И прекратить это можно, только став сильнее их. Если придумаешь как, начнут бояться и уважать».
Отец ушел, а Коля полночи ворочался. Все искал, но так и не нашел альтернативу отцовским словам. Бесполезным хламом ворочались в памяти наставления учительниц младших классов: «Пионер — всем ребятам пример… Честный, добрый, прилежный…» Мама тоже про доброту твердила: «Не делай людям того, что не хотел бы получить от них сам…» Умные все, слова говорят правильные. Это не их каждый день колотят. А что делать мальчишке? Серьезная задача для неполных двенадцати лет: не спрячешся, не убежишь, не договоришься… И Коля решил ее верно.
Днем, после школы, когда его, пробирающегося домой за гаражами, выследили и остановили трое мучителей, он окончательно согласился с отцом.
Поставил спокойно портфель, поднял с земли половинку кирпича и без слов опустил ее на голову предводителю шайки. Столько крови он еще не видел! Уже не владея собой, но стараясь все сделать без суеты, он поднял портфель и пошел своей дорогой. В прихожей, как только захлопнул дверь, его начал бить озноб. Опустился на пол, и сидел так, пока приступ рвоты не погнал в туалет.
Вечером они с отцом впервые узнали, как выглядит детская комната милиции. Коля односложно отвечал на вопросы, отец сурово молчал. Родители забинтованного семиклассника наперебой трещали о том, какое золотое у них дитя, и требовали посадить в колонию распоясавшегося хулигана Калмычкова. А хулиган, почти на голову меньше своей жертвы, в синяках и ссадинах, никак не вырастал в протоколе до требуемой величины и жестокости.
На первый раз Колю решили отпустить, хотя мать пострадавшего причитала и грозила неприятностями. Тогда Колин папа подошел к отцу семиклассника и громко сказал: «Еще раз ваш сын или его приятели хоть пальцем тронут моего Кольку!.. Приду к тебе домой и при твоей жене буду делать с тобой то, что вытворяли с моим сыном. Может, тогда поймете, кого вырастили…» Опять вопли, слезы.
Но больше ни разу, ни пальцем в этой школе его никто не тронул. Грозились поначалу: «За Петрова!..», но видно кишка тонка. Через полгода Коля спросил у отца: «Они, что — все такие трусливые?» «Почти все, сынок… — ответил отец. — Только часто их бывает слишком много».
Воспитывала Калмычкова мать, но человеком его сделал отец.
И юрфак университета одобрил. И решение пойти работать в милицию. Колиных мозгов хватило бы на учебу и на мехмате. В аттестате — пятерки, кроме нескольких четверок по гуманитарным. Но кем он станет после мехмата? Учителем математики? Тяги к науке нет. А в милиции дополнительные преимущества. Бонусы, как теперь говорят. Это понимали и в те годы.
