Джей Эм - Ад Лабрисфорта
К тому же стоит подумать о насущном.
– Ральф, можно здесь достать какие-нибудь вещи? Зубную щётку, например?
– Достать можно всё: от ниток с иголкой до героина. Всё, кроме оружия. Джо со своей заточкой не в счёт. Само собой, можно и щётку. Вопрос в том, сколько ты заплатишь тем из наших боссов, которые занимаются торговыми делишками.
– А как с деньгами обстоит дело? – продолжал расспрашивать Флэш.
– Ты ничего не пронёс с собой? Можешь не опасаться, я не отношусь к шестёркам ни Джо, ни Берни.
– У меня ничего нет, на самом деле. Если честно, с трудом представляю, как такое можно провернуть.
– Есть способы. Напомни потом, расскажу тебе один… Сейчас, правда, уже без толку, но – так, от нечего делать.
– А как-то заработать здесь можно?
– Да. Некоторые варианты тебе вряд ли подойдут…
– А другие?
– Другие – от случая к случаю. И случаи эти зависят тоже от боссов. Иногда они какую-нибудь работу заказывают. Некоторые потом действительно платят.
– Что за работа?
– Да разное. Вот Филу один раз приспичило чётки заиметь, обязательно ручной работы. Он одному парню дал кучу деревянных заготовок и наждачку, и велел бусины для этих чёток вытачивать. Чтобы одинаковые и ровные. Тот долго корпел, но сделал. Заниматься-то тут всё равно особо нечем, времени вагон. Фил ему заплатил. Вот так. Может, и тебе со временем что такое подвернётся. А пока – обходись…
* * *Сказать, что тесная холодная камера сводила с ума, было бы преувеличением. Позволить себе так раскиснуть на третий же день нахождения в тюрьме – слишком большая слабость. Но всё же обстановка сильно угнетала, поэтому Флэш старался отвлечься, как мог. Хотя круг возможных занятий в Лабрисфорте был весьма невелик. Разговор с Фортадо, правда, дал много пищи для размышлений. Уэсли систематизировал в уме все полученные о тюрьме на острове сведения, фиксировал в памяти даже мелкие, незначительные факты. Дорого он дал бы сейчас за блокнот и ручку! Но рассчитывать приходилось лишь на собственные мозги.
Лабрисфортская тюрьма (II)
В следующие два дня Уэсли продолжал изучать лабрисфортскую жизнь. Разговаривал не только с Фортадо, но и с некоторыми другими арестантами. Все они, за исключением двух главных громил, Джо и Берни Оллза, и их ближайших шестёрок, отнеслись к Флэшу безразлично, без особенной враждебности. Быть может, потому, что у них был шанс убедиться: по отношению к Флэшу этой самой враждебности лучше не проявлять.
Большинство обитателей Лабрисфортской тюрьмы не любили разводить разговоры. Но встречались и исключения. Например, болтовню одного парня просто невозможно было остановить. Звали его Реджинальд Питер Филдингтон – сам он всегда называл себя именно так, без всяких сокращений. К такому имени тянуло добавить приставку «сэр». Как ни странно, во внешности его обладателя действительно проглядывало что-то аристократическое – несмотря на серую тюремную робу и на то, что он был наркоманом, подсевшим на иглу задолго до того, как попал в Лабрисфорт.
Однажды Уэсли спросил Филдингтона, сколько времени тот провёл в тюрьме – и тут же пожалел об этом. Реджинальд Питер, казалось, только и дожидался, когда с ним заговорят. Его точно прорвало: он извергал тонны слов в секунду – причём к вопросу Уэсли они имели мало отношения, и вообще были не особо связаны между собой по смыслу. Если бы Уэсли и захотел, не запомнил бы и одной десятой части из сказанного. По сравнению с Филдингтоном даже Норман Псих мог бы показаться рассудительным.
Когда «речь» наконец была завершена, и Реджинальд Питер заметил, что Флэш ещё стоит рядом, он был явно удивлён таким долготерпение слушателя.
С этим же человеком была связана история о пронесённых в Лабрисфорт немалых деньгах, которую Фортадо всё-таки рассказал Уэсли. Дело обстояло так. За день до суда в изолятор к Филдингтону пришла его подружка. Она знала, что если Питер загремит в тюрьму, без денег ему там долго не протянуть, поэтому на ту встречу принесла с собой небольшой свёрточек из крупных купюр, туго скатанных рулоном и герметично обёрнутых плёнкой и скотчем. Внутри свёртка была продета тонкая прочная нитка. Девушка очень натурально изобразила истерику, умоляя позволить ей на прощание обнять любимого. Охрана сжалилась над несчастной. Во время этих объятий девица ловко засунула свой прощальный подарок Филдингтону в задний карман штанов.
До поры до времени тот припрятал деньги в своей камере, а после суда, перед тем как покинуть изолятор, каким-то одному ему известным способом умудрился затолкать свёрток себе в глотку, а нитку привязал к зубу. В нутро к нему, ясное дело, никто не заглядывал, и в Лабрисфорте Филдингтон преспокойно вытащил своё богатство из желудка. Конечно, в этом был риск: ведь если бы нитка оборвалась, в тюрьме на острове никто не стал бы оперативным путём извлекать из пищеварительного тракта заключённого посторонний предмет, и Филдингтон загнулся бы в мучениях.
Громила Джо Питера не тронул. Продажа наркоты была источником его доходов, он выступал посредником между заключёнными и приторговывающими надзирателями. Поэтому терять лишнего потребителя дури для него было нежелательно.
Тому, что со временем эта история стала не просто всеобщим достоянием, а одной из здешних легенд, Уэсли не удивился: при патологической болтливости Филдингтона иначе и быть не могло.
Другой личностью, привлёкшей внимание Уэсли, был тот самый Мьют. Поначалу Флэш не мог уяснить, почему этот человек вызывает к себе такое чувство: брезгливый интерес, смешанный с отвращением и даже каким-то иррациональным страхом. Так тянет снизить скорость и обернуться, когда проезжаешь мимо места автокатастрофы на дороге. Немного понятнее сделалось после того, как он стал свидетелем разговора между Мьютом и небезызвестным Реджинальдом Питером. Кому ещё, кроме как полоумному Филдингтону, могло прийти в голову разговаривать с Мьютом, которого даже Джо и Берни предпочитали обходить стороной… Хотя, как ни странно, именно в тот раз Питер говорил абсолютно связно, и – по его, филдингтонским, меркам – находился во вполне здравом уме.
Мьют сидел на своём излюбленном месте – около ограды, в самом углу, отдельно от всех. Естественно, лыбился, думая о чём-то одному лишь ему известном. Филдингтон брёл по двору и жевал чёрствый кусок хлеба, припрятанный со вчерашнего ужина. Проходя мимо Мьюта, он остановился и явно собрался заговорить. Уэсли заметил это и, делая вид, что занят чем-то своим, приблизился на такое расстояние, с которого можно слышать слова.
Прожевав и проглотив то, что было у него во рту, Филдингтон сказал Мьюту:
– Слушай, про тебя столько всякого рассказывают… Врут небось, а?
– Что ты имеешь в виду, Пит?
Флэш впервые услышал голос Мьюта – вкрадчивый, почти ласковый.
– Ну, как – что… – Филдингтон ухмыльнулся. – Сам знаешь…
– Нет. Откуда мне знать?
Глаза Мьюта, до того прищуренные, внезапно распахнулись и уставились на Питера.
– Ну… – Питер сделал пространный жест рукой, – говорят, ты людей просто так убиваешь… ни с того, ни с сего.
– Конечно, врут. Я никогда никого не убивал без причины.
– А как же тогда болтовня про детей? – Филдингтон противоречил сам себе: ведь в начале разговора он высказал сомнение в правдивости слухов.
– Дети… – Мьют слегка покачал головой. – Все видят в них только детей. Но надо уметь смотреть и чуть подальше своего носа, да, Пит?
Филдингтон, не понимая, к чему клонит собеседник, пожал плечами.
– Я видел их сущность, – продолжал Мьют. – Мне достаточно посмотреть человеку в глаза, чтобы увидеть его сущность, Пит. Бывает, что сильные несут в себе тьму. А бывает – слабые… Трусливые, легковерные. Но особенно – гордые. Те, кто рвутся стать богами, богами на земле. А это неправильно, Пит. Совсем неправильно. Их надо останавливать, пока они не натворили бед.
– Значит, ты один видишь эту, как её – сущность? Ты один, и больше никто?
– Да, ты правильно понял. Я искал их, выслеживал. Не всегда это были дети. Я уничтожал всех, как сорняки… А потом – в огонь. Против них может помочь только огонь, только огонь, Пит. Иначе… иначе они не уходят.
– Но ты же сжигал не только убитых?
– Не только… От живых так можно отделаться сразу и наверняка. Но, знаешь, это меня и подвело. Те десять детей стали последними, от кого я избавил мир. Это всё их крики. Если бы они так не вопили, я услышал бы, как полицейские ломятся в двери, и ушёл бы вовремя. Но с теми десятью я всё-таки покончил. Правда, этого мало, Пит, очень мало.
– Слушай, – на лице Филдингтона отражалось какое-то напряжение, почти тревога, – ты что же, занимался этим у себя дома?
– Что ты. Естественно, нет.
– А где?
– В церкви. В своём приходе.
– Где?..
– В моём приходе. Я же священник, Пит.
Услышав это, Реджинальд Питер Филдингтон, наркоман, застреливший шестерых из-за суммы денег, которой ему едва хватило на одну дозу, поперхнулся хлебной коркой, от которой машинально продолжал откусывать на протяжении всего разговора.
