Олег Андреев - Телевидение
Итак, сегодня два дела — Гуровин и жена. Ну о жене потом, а Гуровин — вот он, слышен из-за двери его кабинета железный голос Загребельной, — значит, кого-то вызвали на ковер. Сам Гуровин никогда и никого не отчитывал. В худшем случае он мог сорваться и накричать. Но чтоб методично, иезуитски выговаривать — никогда. Глаза начинал прятать, сбивался, махал рукой: дескать, идите, потом.
Эту грязную работу за него делала Галина Юрьевна Загребельная. Должность ее на студии была какой-то могучей тайной. Могучей потому, что никто даже не решался ее разгадать. Галина Юрьевна была, пожалуй, заместителем начальника по идеологической работе, замполитом, комиссаром — других функций она не исполняла.
Крахмальников толкнул ногой дверь и вошел в кабинет.
Огненные стрелы Загребельной были направлены на Ирину Долгову. Та стояла, гордо глядя в окно, Гуровин делал вид, что ищет что-то в столе, а Загребельная прохаживалась между ними, закругляя давно, очевидно, начатое предложение:
— ..Заслуженный с таким трудом нашим коллективом и теперь по вашей милости подвергшийся риску в один момент превратиться в ничто, в обидные словечки “утка”, “желтая пресса”, “журналюги”, “акулы пера и объектива”.
На входящего Крахмальникова обернулись все. И мизансцена тут же изменилась.
Долгова воззрилась прямо в лицо Гуровину, Загребельная села в уголок, а Яков Иванович махнул рукой:
— Ладно, Ирина, идите…
— Да нет уж, останьтесь, — сказал Крахмальников.
Долгова была его лучшим редактором. Он завтра же мог оставить на нее свой информационный отдел. Гуровин об этом прекрасно знал. Они давно договорились — есть на студии “священные коровы”, которых никто трогать не смеет. Если Ирина лажанется, с ней поговорит сам Крахмальников. А тут вон какая картинка — “Допрос партизана”. Ну что ж, тем лучше, это еще один повод выдать Гуровину все.
— Что случилось, Яша? Садись, Ирина, что это тебя, как девочку, поставили на ковер? — Крахмальников и сам опустился в кресло.
Долгова выразительно посмотрела на Загребельную и села рядом с Крахмальниковым.
— Лень, а я тебя так жду, — хлопнул пухлыми ладошками Гуровин. — Давай мы это потом обсудим. Сейчас есть дела поважнее.
— Давай, Яша, будем обсуждать по очереди. Ирина здесь. Вы, кажется, ее отчитывали? Я хочу знать, в чем провинился работник моего отдела, — нажал на слове “моего” Крахмальников.
— Ну ладно, — тяжело, вздохнул Гуровин и бросил взгляд на Галину Юрьевну. Загребельная приосанилась.
— Понимаете, Леонид Александрович, наш канал всегда славился тем, что давал только строго проверенную информацию. Мы еще не проиграли в суде ни одного дела по защите чести и достоинства. А в сегодняшних утренних новостях был подан сюжет о ленинградском пожаре. Почему-то его поставили первым, дали десять минут…
— Нет такого города, — поправил Крахмальников.
— Что? — не поняла Загребельная.
— Нет города Ленинграда.
— Ну да. Петербург. Так вот в этом сюжете…
— А что за пожар?
— “Бобохины палаты” сгорели, — пояснила Долгова.
— Сильно, — усмехнулся Крахмальников. — И что?
— И там еще глухо так, с непонятными намеками прозвучала информация о поезде метро.
— Что за поезд?
— Первый утренний поезд…
— Дескать, он пропал.
— Что? Поезд пропал? — завертел головой Крахмальников.
— Да в том-то и дело! — вскинул руки Гуровин. — Мне тут Никитин звонил, есть у него какие-то подозрения. Я ему сказал: пошустри, разузнай. А он прислал сюжет, где уже и прямым текстом.
— А Долгова этот сюжет выдала в эфир! — воскликнула Загребельная.
Крахмальников уже не слушал. Он посмотрел на часы, вскочил и забегал по кабинету, заглядывая под бумаги, книги, бесцеремонно отодвигая Загребельную.
— Ты что ищешь? — спросил Гуровин.
— Сенсор где? У тебя телевизор работает? Сейчас на РТР новости пойдут.
Гуровин вынул пульт из ящика стола и включил “Сони”.
Крахмальников в это время уже нажимал кнопки телефона.
«…Но сначала об основных событиях дня, — раздался голос дикторши РТР. — Чрезвычайное происшествие в Петербурге…»
— Алло, Валера? Это Крахмальников. “…Визит немецкого канцлера в Москву…"
— Да, Леонид Александрович.
— Что накопал?
— Много интересного. Я сейчас еду перегонять вам новый сюжет.
— Когда получим картинку?
— Двести человек там, Леонид Александрович. А картинка будет минут через десять.
«…Скандал в Северо-Атлантическом блоке…»
— Что случилось? Тебе люди нужны?
— Пока не знаю…
«…Сегодня в пять часов утра отправившийся со станции “Северная” поезд Петербургского метрополитена…»
— Я перезвоню, Валера.
Крахмальников бросил трубку и уставился в экран.
Тут же обернулся к Ирине:
— Закажи мне монтажную и приготовь никитинские сюжеты. Он сейчас перегонит свежак. Долгова побежала исполнять.
— Гуровин кивнул Загребельной: дескать, исчезни. Та тоже умчалась.
Когда сдержанная информация про катастрофу закончилась — на РТР она заняла всего полторы минуты, причем видеоряда не было никакого, — Крахмальников выключил телевизор и снова схватился за телефон.
— Погоди, Леня, — остановил его руку Гуровин. — Чего ты порешь горячку? Давай все обсудим. Сядь.
Крахмальников присел на краешек кресла.
— Я думаю, надо туда бригаду послать и дать им спутниковую тарелку.
— Леня, — внушительно произнес Гуровин, — ты ОХ…Л?
— Еще раз…
— Ты знаешь, под кого мы копаем?
— Под кого?
— Станция “Северная” — это была предвыборная акция питерского мэра.
— И что?
— А президент ему руку жал. Крахмальников застыл с разинутым ртом. Потом закрыл рот, взял трубку и набрал номер Никитина:
— Валера, это опять Крахмальников. Значит, так, высылаем тебе в помощь людей. С ними будет спутниковая тарелка. Готовься к прямым эфирам в семь и в десять. Понял? Копай, Валера, глубже копай!
Гуровин вскочил и ловко вырвал трубку из рук Крахмальникова.
— Леня, ты идиот! — зарычал он. — Ты нас погубишь! Ты знаешь, что мы на ладан дышим?! Ты знаешь, что Дюков спит и в гробу нас видит?! Что президент нас поминает недобрым словом на всех углах?! Мы завтра с тобой на улице будем!
— Яш-ша, — пытался забрать трубку Крахмальников, — я тебе не дам нас угробить. Подумай, что сейчас люди делают. Они наших новостей ждут, потому что никто им правды, кроме нас, не скажет…
— Дурак! Им на правду наорать! Им на нас насрать! Когда мы по миру пойдем, они и не поглядят в нашу сторону!
Борьба за телефон приобретала комический характер. У Крахмальникова в карманах лежало два мобильника, но дело, собственно, уже было не в телефоне.
— Они только и ждут, что мы лапки кверху! — шипел Крахмальников. — Нас на вшивость проверяют.
Гуровин выпустил аппарат и бессильно повалился в кресло:
— Делай что хочешь.
Крахмальников подержал ненужную теперь трубку и положил ее на место.
— Что с тобой, Яша? — спокойно сказал он.
— Я тебе все сказал.
— Знаешь, в чем наше спасение?
— На паперть идти.
— Не-а. Оставаться собой.
— Да слова это все, Леня, пустые, глупые слова! Ля-ля, тополя! Базар-вокзал! Ты что, романтик? Ты романтик, я тебя спрашиваю?
— Я не циник, — ответил Крахмальников.
— А я циник. Мне полтысячи человек кормить надо.
— Что-то еще случилось? — спросил после паузы Крахмальников. Гуровина он не узнавал. Никогда, никогда Яков Иванович не резал острые материалы. Он сам их острил, если недостаточно было. Может, и ему позвонил Дюков? Может, наобещал чего? — Ты с Дюковым разговаривал?
Гуровин вскинулся:
— Ты с ума сошел?!
— Так в чем дело? Я тебя не узнаю, Яша. Мы же “Дайвер”! Мы глубоко нырять должны. Гуровин опустошенно смотрел в стол.
— Устал я, Леня, нервы сдают, — наконец соврал он.
Вот тут бы Крахмальникову и сказать: уходи, раз устал.
Но он не сказал. Пожалел Гуровина.
Успеется. Потом как-нибудь. Через неделю. Ну дня через три. Завтра.
Питер
Даже первые шаги от дверей, из которых вышли Денис с “афганцем” на спине и виолончелистка, до следующих заняли не секунды, которые требуются в обычной жизни при переходе из вагона в вагон, а минут десять. Двигаться с живым грузом по скользкой жиже, залившей узкую бетонную дорожку, вдоль стены из рваного металла было почти цирковым номером. Пару раз Славе даже пришлось ухватиться рукой за кабели на обшивке тоннеля, иначе они оба слетели бы в узкую щель на рельсы.
— Слав, а там нет.., напряжения? — спросил, кряхтя от усилия, Денис.
— Откуда? Раз света нет, значит, автоматы все вырубили. И надо еще очень захотеть подлезть под контактный рельс. Так что не боись, ноль восемь киловольта нам не грозит.
Стоя напротив сцепки, Хованский посветил фонариком вперед вдоль следующего вагона, и увидел, что тот находится в неестественном положении, словно перед внезапной остановкой он решил улететь на волю и врезался в верхний свод тоннеля. Денис щелкнул вспышкой, и она высветила всю картину.
