Пионерская клятва на крови - Эльвира Владимировна Смелик
Коля замолчал.
– И всё, что ли? – удивился Яша Бауман.
– Нет – Коля мотнул головой. – Это только первая часть. – Улыбнулся. – А вот и вторая. Прошло несколько лет, сын охотника подрос и сам стал дичь добывать. И вот однажды спросил он мать: «А где мой отец?» Та и рассказала, что пошел он биться с великаном, да так и не вернулся. «Я его найду! – воскликнул юноша. – И отомщу великану». «Хорошо, – говорит ему мать. – Но сначала выстрели из лука, и если твоя стрела перелетит через весь лес, тогда можешь идти». Взял сын охотника лук, выстрелил, и его стрела перелетела не только через лес, но и через гору. Отправился он в путь, а когда шел берегом реки, тоже встретил старика. И у него старик спросил, далеко ли он собрался, а услышав про великана, тоже предложил проверить – вытащить с мелководья нагруженную лодку. Подошел к ней юноша, зацепил одним пальцем и легко выволок на берег. «Вот это сила! – воскликнул старик. – Иди ищи великана!» Долго ли, коротко ли, но добрался сын охотника до великаньего жилища и вызвал хозяина на бой. А тот рассмеялся и говорит: «Давай топнем ногой по скале, и если ты проделаешь яму глубже, так и быть, стану с тобой биться». Топнул ногой сам великан, и остался в скале большой след. Топнул сын охотника, и ушла его нога в скалу по самое колено. Начали они бороться, но сколько ни пытался великан скинуть в пропасть противника, ничего у него не получилось. Крепко упирается юноша и сам теснит великана все ближе и ближе к краю. И вот великан не удержался, полетел вниз и разбился о камни. А сын охотника вернулся в хижину за сокровищами, которые собирался людям вернуть, и нашел там в чулане человека с зашитым ртом. Освободил его и спрашивает: «Ты кто?» «Я охотник, – отвечает тот. – Несколько лет назад пошел с великаном биться, но он меня одолел. А ты кто?» – «А я – твой сын». Забрал юноша своего отца, привел домой. И потом всю жизнь его любили и уважали – за силу, за победу над великаном и за то, что никогда не хвастался.
– Странная история, – хмыкнул Паша.
– Почему? – поинтересовался Коля, искренне недоумевая.
– Получается, сиди и не высовывайся, если другие считают, будто ты не сможешь, не справишься.
– Паш, так ведь они не просто считали, – возразил вожатый. – Они из увиденного выводы делали. Прошел бы охотник испытания, никто бы не возразил. А у него больше слов, чем дела.
– Ну а у сына тогда откуда такая сила взялась? – не сдавался Паша. – Он ведь тоже обычный человек. Как отец и мать.
Коля дернул плечами.
– Может, и не обычный. Так ведь тоже бывает. Ты же слышал про русских богатырей? Илья Муромец, Добрыня Никитич. Они ведь тоже у обычных родителей родились. Но, скорее всего, дело не только в этом. Или совсем не в этом. Просто сын много тренировался, а не полагался исключительно на удачу и на то, что природа дала.
Паша больше не стал ни о чем спрашивать, с сосредоточенным видом закусил губы, воззрился на костер.
Глава 9
Пламя взвивалось вверх ярко-оранжевыми язычками и уютно потрескивало. Перед глазами, будто бабочки, плясали яркие искры. А совсем рядом, за деревьями, играя закатными бликами, поблескивала зеркальная гладь озера. Кое-где над ним взвивались вверх полупрозрачные струйки тумана, словно вода тоже горела, пуская дым, только своим особенным огнем, который не видно. Голову кружил аромат – неповторимый – юности, разнотравья, летнего вечера, жареного хлеба, терпкого дымка.
Шуметь, суетиться, громко смеяться и кричать совсем не хотелось. Или даже не получалось. Особая атмосфера действовала даже на таких толстокожих, как Мотя, и непоседливых, как Яша Бауман или сестры Быстровы.
На этот раз Коля гитару с собой не взял, но это не помешало девчонкам затянуть а капелла трогательного «Октябренка Алёшку»[7], а затем печальную «Девушку с оленьими глазами»[8], и никто не стал прикалываться над их слезливо-сопливым репертуаром. Все притихли, только иногда раздавался звонкий стук ложки, когда кто-то слишком увлекался вылавливанием из компотной смеси кусочка поаппетитнее.
Как всегда сидевшую чуть в сторонке Иру почти не удивляло, что кастрюля с сухофруктами раз за разом проплывала мимо. Однажды Ира попыталась ее перехватить, потянулась и даже почти дотронулась, но… одно неуловимое мгновение, и желаемое оказалось в других руках.
Ей бы и хлеба не досталось, если бы вожатый не утащил последний кусочек из-под самого Мотиного носа.
– Держи, – протянул он Ире и уже готовый прутик, и хлеб.
Осталось только насадить его, подойти поближе к огню и пожарить. Но она так и не сдвинулась с места, положила веточку на землю и, отщипывая от куска, стала есть.
Наверняка жареный был бы намного вкуснее, но зато так не пришлось ни к кому обращаться, просить пропустить. Иру вполне устраивало ее положение – вроде бы и есть она, но никто не обращает внимания, не выдергивает из общей толпы, не заставляет ничего делать, особенно что-то важное или трудное.
А вдруг бы у нее не получилось! То есть она убеждена, что точно не получилось бы. Именно потому Ира обычно всего лишь пристраивалась рядом с компаниями и проникалась, слушая чужие разговоры, смех, не участвуя в беседах. Будто играла, что просто еще не подошла ее очередь или пока не хочется. Ведь может же человек молчать по своей воле и ничего не делать. Вот как сейчас.
Обе песни Ира знала – слышала уже не раз, – но только время от времени беззвучно шевелила губами. У нее же ни слуха, ни голоса. Если бы она запела по-настоящему, наверняка бы все испортила. Хотя, когда мимо тебя проплывало вкусное угощение, становилось немножко обидно, но она и тут особо не расстраивалась – привыкла.
Подобное случалось довольно часто. И не только в мелочах, а вообще. Даже от мамы с папой Ире не досталось почти ничего: ни красоты, ни таланта, ни удачливости, ни умения легко заводить знакомства и ладить с людьми. Как шутили родители, природа на ней не просто отдохнула, а,
