Карл Хайасен - Клинический случай
Она снова что-то набирает на клавиатуре, и экран гаснет. Она подходит к алюминиевым штативам и выдергивает из розетки осветительные лампы. Снимает очки и швыряет их на журнальный столик.
– «Будвайзера» хочешь? – спрашивает она.
– Хочу.
– Или что покрепче?
– Без разницы. Что сама будешь.
Мы перемещаемся на кухню – здесь значительно прохладнее. Дженет протягивает мне последнюю бутылку пива и открывает банку колы для себя.
– «Королева парковки». Стрип-шоу в Интернете, – говорит она. – Слышал про такие? У тебя ведь есть Интернет? Как я в это ввязалась? Ну, я искала работу, и одна моя подружка – мы с ней ровесницы – сказала, что можно заработать хорошие бабки просто… Ну, она раздевается до костюма Евы, понимаешь? А я только до белья. В общем, подружка помогла мне все тут установить, завести мой собственный веб-сайт и номер, начинающийся с 900, ну и все такое. Ее шоу называется «Монастырь»: она и еще три девчонки одеваются доминиканскими монахинями. Про них даже написали в «Салоне». – Дженет присасывается к банке и жадно пьет.
– Королева парковки – это интересно, – говорю я, чтобы ее поддержать.
Дженет кивает:
– Это была моя идея. Почти всем мужикам нравятся женщины в форме. Согласен?
– Я стараюсь не спать с представителями власти.
– Могу поспорить, ты бы запросто мог, – бесстрастно говорит Дженет, без тени намека. – В любом случае ты наверняка думаешь, что все это мерзко и недостойно.
– Я думаю, это не мое дело.
– Четыре бакса в минуту, Джек, – вот сколько эти идиоты платят мне, чтобы я выписала им штраф за неправильную парковку.
– В лифчике и трусиках.
– Да, но все равно…
– Неплохие бабки, – соглашаюсь я.
– Этот парень, Ларри, – Дженет бросает взгляд в сторону гостиной, – ему нравится, когда я выписываю ему квитанцию за то, что его лесовоз закрывает выезд с парковки массажного салона. Такие у него фантазии. Звонит аж с Аляски. Думаешь, меня волнует, что какой-то парень дрочит там у себя в Фэйрбэнксе, штат Аляска, когда видит меня в нижнем белье на экране монитора? Нет, Джек, не волнует. Пусть он хоть завязывает свой агрегат узлом или трахается с лосем – меня это не колышет, до тех пор пока он платит мне четыре бакса в минуту.
– Я б на твоем месте не стал ему это советовать.
Дженет смеется:
– Я стараюсь не думать о том, что у них там происходит, но половина этих парней времени даром не теряет. Они, наверное, учатся печатать одной рукой или типа того. Эй, ты чего пиво не пьешь?
– Я был на похоронах твоего брата, – говорю я.
– А. – Дженет поправляет игрушечную кобуру и садится на табурет у барной стойки. – Я не смогла себя заставить. Нарядилась во все черное, села в машину, но не смогла заставить проклятую колымагу поехать к церкви.
– Я понимаю, поверь мне. Хочешь расскажу, что там было?
– Надеюсь, Клио не стала петь?
– Мне жаль тебя разочаровывать.
Дженет стонет и прикладывает ладони к щекам:
– Только не эту песню, «Я»!
– Наверное, оно и к лучшему, что тебя там не было.
– Джимми бы стошнило. Больше ничего не рассказывай, ладно? – Дженет смотрит на настенные часы.
Я говорю:
– Я пришел к тебе насчет… – Пан или пропал. Без сестры Джимми мне ничего не светит. Я никогда не добьюсь того, чтобы газета этим занялась. – Насчет вскрытия, – продолжаю я. – Ты не хочешь подать в суд? Дать делу ход?
– Как? С чем мне идти в полицию? – качает головой Дженет. – Я не знаю, с какого конца подступиться.
– Я знаю.
Она улыбается благодарно, однако грустно.
– Знаешь, я не спала ни одной ночи с тех пор, как он умер. Не могу поверить, что все случилось так, как они говорят. Я не верю ни единому слову этой жадной бездарной твари.
– Думаешь, это она его убила?
– Что-то там не так, – тихо говорит Дженет. – Я не знаю, если честно. Ты же у нас журналист, что ты думаешь?
– У твоего брата были деньги?
– Ты хочешь сказать, оставил ли он наследство? Естественно. Джимми был не дурак. Даже в старые недобрые времена сколько бы он ни тратил на наркоту – всегда посылал столько же в «Смит Барни».[37] Для наркомана мой брат был очень дисциплинированным. Поэтому он и смог купить дом на островах.
– Кстати о доме – не хочешь туда съездить?
– Хорошая шутка, – саркастически фыркает Дженет.
В гостиной компьютер пробуждается к жизни и приветственно пикает.
– Черт! – бормочет Дженет. – Мой одинокий лесоруб.
– На Багамы. Вместе со мной, – не сдаюсь я. – Поговорим с копами, которые занимались несчастным случаем с Джимми.
– Ты серьезно?
Компьютер продолжает умоляюще попискивать.
– Джек, я не могу себе позволить поездку на острова.
– Я тоже, – легко соглашаюсь я. – Но для Рэйса Мэггада-младшего это пара пустяков.
– Это еще кто? – интересуется Дженет.
– Пожалуйста, поехали со мной. Это не будет стоить тебе ни цента. За все заплатит газета. – Я не стараюсь выпендриться, я пытаюсь убедить самого себя, что у меня получится. По объективным причинам вахта на ниве некрологов не предусматривает расходов. – Ну так как? – спрашиваю я.
– Черт, а ты по ходу не шутишь.
После пятого гудка она встает, чтобы ответить на звонок.
– Пожалуйста, – говорю я. – Если я поеду один, они пошлют меня куда подальше. Там, в Нассау, никогда и не слыхали про мою газету. Но ты его сестра, они обязаны с тобой поговорить.
– Это не значит, что они скажут мне правду.
– Иногда можно многое извлечь из вранья. Подумай об этом и позвони мне.
– Работы полно. После Ларри у меня еще доктор Дэннис из Энн-Арбор и семинарист Пол из Солт-Лейк. Мой первый мормон.
– Я поздно ложусь, – заверяю я.
Я задним ходом выезжаю со стоянки и вижу, что в гостиной Дженет зажигаются осветительные приборы. Шторы задернуты, лишь по краям занавески пробивается яркий свет. Из дома доносится музыка – сегодня королевы парковок танцуют под джаз.
Моя мать знает, когда умер мой отец, но отказывается сказать мне.
– Какая разница? Умер и умер, – говорит она.
Но я хочу знать, когда он опочил, чтобы самому не умереть в том же возрасте – боюсь до чертиков. Матери не нравится эта моя навязчивая идея, и поэтому она отказывается сообщать мне информацию о Джеке Таггере-старшем, который вышел из дома, когда мне было три года, и больше уже не возвращался.
– Отчего он умер? – Этот вопрос я задавал матери не один раз.
– Умер и умер, – обычно отвечает она. – И перестань трястись по этому поводу – это просто смешно.
Мать сохранила только одну фотографию, на которой есть мой отец. Он высокий, у него песочного цвета волосы; на фото он без рубашки и, на мой взгляд, светится здоровьем. Он обнимает мою мать загорелой рукой. Они щурятся от полуденного солнца на пляже в Клируотер – там они жили в то время. Я тоже есть на снимке – крепко сплю в коляске справа от отца.
Однажды я спросил мать, как отец зарабатывал на жизнь, и она ответила: «Плохо. В этом и была проблема». На фото ему лет двадцать пять – тридцать. Это значит, будь он жив по сей день, ему исполнилось бы по меньшей мере шестьдесят восемь, а может, даже семьдесят три. Но он умер – мать не стала бы лгать.
После того как Джек-старший слинял, жизнь для нас не остановилась. Мать как каторжная работала секретарем в суде, но у нее всегда оставалось время для меня и для общения. И хотя она серьезно встречалась с несколькими мужчинами, замуж вышла только после того, как я окончил школу. Я поступил в колледж, потом стал работать в газете и редко думал об отце, пока много лет спустя меня не перевели в раздел Смертей «Юнион-Реджистер». Вот тогда-то у меня и появился нездоровый интерес к смерти; к своей собственной, в частности. Поэтому я позвонил матери в Неаполь, штат Флорида (куда они с моим отчимом переехали, потому что для гольфиста там рай земной), и спросил, жив ли еще мой отец.
– Нет, – спокойно ответила она.
– Когда он умер?
– Почему тебя это интересует?
– Просто так, – сказал я.
– Я точно не уверена, когда это случилось, Джек.
– Мам, пожалуйста. Вспомни.
– Это не важно. Умер и умер.
– Как это случилось? Что-то наследственное?
– Ради бога, неужели ты думаешь, что я бы тебе не сказала! – воскликнула она. – А теперь давай, пожалуйста, сменим тему. Это случилось много лет назад.
– Но, мам…
– Джек!
Много лет назад. Это меня подкосило. Когда мать говорит «много лет назад», она имеет в виду по крайней мере лет двадцать – из чего, согласно моим расчетам, следует, что, когда отец умер, ему было не больше пятидесяти трех, а может, даже всего… Вот это был вопрос, от которого сводило кишки и яйца.
Тридцать пять? Сорок? Сорок шесть?
Однажды я раскрыл карты и спросил у матери:
– Он был старше или младше меня, когда умер?
– Оставь это свое нездоровое любопытство, – попеняла она.
