Карл Хайасен - Клинический случай
Бакминстер нагло продвигается впереди втискивается во второй ряд, сразу за Клио Рио и бывшими «Блудливыми Юнцами». Дэнни Гитт встает и прокладывает себе путь на сцену. Он рассказывает несмешную шутку про то, почему у группы было два басиста – типа, они по очереди лечились в реабилитационной клинике. Аудитория вежливо смеется. Дэнни Гитт продолжает выступление и рассказывает несколько историй про Джимми Стому: про его необычное чувство юмора, невоспетую щедрость и любовь к живым выступлениям. Я записываю пару цитат – исключительно ради Аякс и Марии, которые время от времени на меня поглядывают. Я жду перерыва, чтобы расспросить их о последнем проекте Джимми – это, несомненно, тот самый секретный незаконченный альбом, про который говорила его сестра…
По толпе прокатывается рокот, я поднимаю глаза и вижу Клио Рио: прямая как струна, она стоит перед алтарем. На ней прозрачное черное платье до щиколоток и микрофон на голове, как у Мадонны.[34] Бритый головорез, которого я видел у нее в квартире, перепрыгивает через ограждение и подает ей акустическую гитару. Клио ждет, пока телевизионщики перестанут толкаться.
– Господи боже, – говорит Аякс Марии.
А вдова Джимми бренчит и поет:
Кто тебя встречает вечером с работы?Кто с тебя любовью снимает все заботы?Я, у тебя есть я.
К кому ты бежишь, когда на сердце тоска?Кто тебя обнимет, чтоб жизнь казалась легка?Я, тебе нужна я.
Голос у Клио слабый и бесцветный; в конце каждой строчки он дребезжит, словно ржавая пила. По-моему, она играет всего на трех аккордах: ля минор, фа с баррэ и соль мажор – но и они даются ей с трудом. В припеве аккорды те же, только в обратном порядке, а Клио теперь выкрикивает почти злобно:
Я, это я, а как же я?Ты свое получил, а как же я?Гляну в зеркало – меня больше нет,Остался лишь бледный след.
Я слышу, как Мария говорит:
– Ты только посмотри, какая херня.
Да, это на удивление вульгарно – вдова Джимми Стомы превращает похороны в рекламную акцию. Парни из звукозаписывающих компаний наверняка на ушах стоят.
– Сука, – бормочет Аякс.
– Шлюха, – соглашается Мария.
Вдовья манера исполнения раздражает – хвала господу, у нее всего один хит. Когда она издает наконец последний вопль из «Себя», в церкви воцаряется тревожное молчание. Потом Тито Неграпонте начинает хлопать, а к нему нерешительно присоединяются остальные «Блудливые Юнцы». Вскоре аплодирует вся церковь. Полагаю, все рады, что сольное выступление Клио закончено.
Правда, она все еще держит гитару.
Она прочищает горло и отпивает воды из стакана, который вложил в ее ухоженную ручку шкафоподобный телохранитель. Она говорит:
– Есть песня…
– Господи, помоги нам! – стонет вполголоса Аякс.
– Есть песня, – говорит тем временем Клио, – которую мы с Джимми написали всего пару месяцев назад. Она стала заглавной в моем новом альбоме, но я, типа, очень расстроена, потому что песня просто супер, а он не услышит, как я ее пою.
– Повезло ему, – шепчет Мария своей подружке. – Надо сваливать.
Аякс качает головой:
– Подождем еще минутку.
Я и сам подумываю выйти на воздух, но какое-то извращенное любопытство заставляет меня остаться и послушать «Сердце на мели». Вдова Стомарти начинает петь:
Ты накатил штормом, и вот теперь отлив,Я села на мель, а ты умчался, позабывМое сердце на мели, сердце на мели.
Мелодия приятная и ласкает слух; я бы, наверное, смог ее полюбить, если бы услышал целиком, но, очевидно, сегодня этого не случится. Клио Рио повторяет один и тот же куплет снова и снова, а это означает, что либо она забыла остальные слова, либо их не существует – то есть песня не закончена.
Аякс толкает меня в бок:
– Вы все это записываете? Это же, блядь, абсурд.
– Может, она просто нервничает, – предполагаю я.
– Ха!
Я жду своей очереди, чтобы принести соболезнования вдове Джимми, стоя между Зигги Марли и гитаристом Майком Кэмпбеллом из первоначального состава «Хартбрейкерз».[35] Видимо, Зигги заметил блокнот, торчащий у меня из заднего кармана, – так или иначе, люди вокруг в основном помалкивают.
Пожимая пухлую руку Джея Бёрнса, я называю себя и говорю, что мне хотелось бы встретиться с ним и поговорить, потому что я пишу про Джимми. Он что-то бормочет в знак согласия – странно. И тут я понимаю, что он под кайфом: глаза полузакрыты, из уголка рта сочится слюна. Завтра он и не вспомнит, что согласился на интервью; ему еще повезет, если он вспомнит свое имя.
Когда наконец подходит моя очередь, я замечаю, что Клио вставила черные контактные линзы – очевидно, в знак скорби. Она здоровается так, будто впервые меня видит.
– Джек Таггер, – напоминаю я, – из «Юнион-Реджистер».
– Ах да.
Я обнимаю ее и говорю:
– Нам надо поговорить еще раз.
Клио вырывается.
– Нет-нет, не сейчас, – успокаиваю я. – Не сегодня.
– Я, типа, завтра улетаю в Лос-Анджелес, – говорит Клио. – А о чем вы хотели поговорить?
– О рыбной похлебке. О халтурном вскрытии, – улыбаюсь я. – Всего пара вопросов. Я не отниму у вас много времени.
Клио как будто в живот хоккейной шайбой заехали.
– Вы… н-н-нет, уб-убирайтесь отсюда, на хер, – заикаясь, бормочет она.
– Вы расстроены. Мне жаль…
Клио оборачивается, ища бритоголового типа:
– Джерри? Джерри, пусть эт-этот ч-человек уйдет…
Но я уже направляюсь к двери. Кажется, бесполезно спрашивать, нельзя ли мне прокатиться на яхте вместе со всеми, чтобы развеять прах Джеймса Стомарти.
На парковке я нагоняю Аякс и Марию, они садятся в арендованный «сатурн» с откидным верхом. Они говорят, что им официально запрещено распространяться о том, над чем они и Джимми Стома работали в студии.
– Мы подписали – как там его? – обязательство о неразглашении. Я бы рада помочь, но не хочу, чтобы меня за-несли в черный список. Мне еще там работать, – говорит Мария.
– Та же фигня. Мне дочь надо кормить, – соглашается Аякс.
– Тогда забудьте об этой записи. Расскажите мне о Джимми. Что он был за человек?
Церковь Св. Стефана быстро пустеет, водители лимузинов покидают тень старого баньяна, швыряют на землю окурки и спешат к своим машинам.
– Джимми был крут. Приятный мужик, – делится Аякс.
– А Клио? Мария едко смеется:
– Без комментариев, chico.[36]
– Я тоже промолчу, – с отвращением добавляет Аякс. – О чем тут спрашивать? Вы видели эту сучку своими глазами. Она здесь ради «Себя».
– Как думаете, он ее любил?
Аякс фыркает и заводит машину. Мария машет мне рукой.
– Вас немного заносит, – беззлобно говорит она. – Мы просто бэк-вокалистки. Ага?
Я смотрю, как они отъезжают. Затем иду к своему «мустангу», швыряю блокнот на переднее сиденье и врубаю кондиционер. Меня будто пропустили через мясорубку – после похорон мне всегда паршиво. Но сцена, которую я наблюдаю через ветровое стекло, заставляет меня довольно ухмыльнуться: вдова Стомарти, сжимая в руках бронзовую урну, дает интервью Тимми Бакминстеру.
Я опускаю все стекла, врубаю «Блудливых Юнцов» на полную и с легким сердцем выезжаю с парковки.
Запевай, Джимми.
8
Дженет Траш открывает дверь:
– А. Это вы.
– Можно войти?
– Послушайте, дайте мне объяснить…
– Вы не обязаны.
– Мой наряд, – робко продолжает она, – я хочу объяснить…
На Дженет хэллоуинский костюм полицейского: начищенные до блеска черные сапоги, темно-синие брюки с серыми лампасами, накрахмаленная белая рубашка с дешевым оловянным значком на груди и кобура с игрушечным пистолетом. За ворот рубашки заткнуты пластиковые зеркальные очки с голубыми стеклами. Из заднего кармана торчит пачка квитанций. Не хватает только наручников.
– Извините, – говорю я. – Не знал, что вы не одна.
– Я одна. То есть не совсем.
Она машет мне рукой, чтобы я заходил, и знаками просит говорить потише.
Маленькая гостиная освещена ярко, как телестудия, каковой она, очевидно, и является. Дженет показывает куда-то в угол и шепчет:
– Всего пару секунд.
Она надевает очки и проводит рукой по волосам. Затем встает под лампы, подбоченивается и смело поворачивается лицом к видеокамере размером не больше точилки для карандашей. Камера установлена на журнальном столике рядом с компьютером. На экране то и дело появляются новые строчки, но я сижу далеко и не могу прочитать.
Дженет склоняется над клавиатурой и печатает сообщение своему виртуальному приятелю. Затем выпрямляется и объявляет:
– Ларри, ты все еще под арестом, так что не вздумай делать глупости. Перезвони мне через двадцать минут.
Она снова что-то набирает на клавиатуре, и экран гаснет. Она подходит к алюминиевым штативам и выдергивает из розетки осветительные лампы. Снимает очки и швыряет их на журнальный столик.
