Светлана Гончаренко - Продается дом с кошмарами
Пустые, почти без мебели комнаты Боголюбовых в самом деле выглядели серо. Застарелая духота пахла тленом. Уныло желтели полосатые шторы. Нетронутые круги паутины пристроились в самых неожиданных местах и были удивительно правильны. По ним, мелькая острыми коленками, в панике бежало к потолку несколько разномастных пауков.
— Здесь лучше ни к чему тут не прикасаться, — вздыхала Ирина, размазывая по белоснежным одеждам липкую пыль. — До чего место поганое! И вообще весь этот Копытин Лог… Не будь муж под подпиской, жарилась бы я теперь на солнышке в Дубае.
Даже представить страшно, как она загорела бы в южных краях!
— Ну вот, обошли все комнаты, и нигде никаких признаков жизни, — сделал вывод Костя, когда они вернулись к выходу.
На душе у него стало легко. Значит, страшная рука, задёрнувшая штору, всё-таки примерещилась!
— Есть ещё полуподвал, — вдруг вспомнила Ирина.
Костя только отмахнулся:
— Да ну его! Кто туда полезет, когда в комнатах такой простор?
— Вы сейчас полезете. Или вы такой же слизняк, как мой муж, нет?
Костя не пожелал числиться слизняком. Вместе с Ириной он ступил на неприветливую лестницу, которая круто спускалась вниз.
— Смотрите-ка, от задней двери тут кто-то дорожку протоптал, — вскрикнула зоркая Ирина, тыча пальцем в ступени.
Костя пригляделся и тоже заметил, что справа, у стены, пыли на ступеньках меньше. Спускаться в неизвестные потёмки расхотелось.
— Чего вы встали, как бревно? — поинтересовалась Ирина и ткнула Костю в спину необыкновенно крепким кулаком.
— А если там кто-то есть?..
— Не думаю; но если кто-то на вас нападёт, я его стукну вот этой лопатой. Я её специально в сенях захватила. Хватит болтать, вперёд!
И она снова подтолкнула Костю. Как выяснилось, орудовала она не кулаком, а черенком лопаты.
Пришлось спуститься в полуподвал. Там было так же пыльно, паутинно и уныло, как повсюду у Боголюбовых, и даже ещё сумрачнее из-за малого размера окошек, по-тюремному прорезанных под самым потолком.
За этими окошками лесом стояла дворовая трава, а небо даже не угадывалось.
Но всё-таки скудного света хватило, чтобы разглядеть: помещение обитаемо. Пахло курящим человеком. Пыльный пол был основательно истоптан. В углу высилась какая-то куча. При ближайшем рассмотрении она оказалась постелью. Подушкой служила красная детская куртка, набитая тряпьём, а одеялом — дамское пальто с облезлым воротником из норки. В ногах валялось несколько позапрошлогодних номеров журнала «Максим».
— Чьё-то логово! А вот тут он жрёт, — объявила Ирина, приблизившись к столу.
Она брезгливо тронула пальцем пустую, даже, кажется вылизанную банку из-под ставриды в собственном соку. Рядом топорщился пакет с чипсами. Напитки были представлены пластиковой бутылкой, полной мутноватой воды. Вода явно была наточена из огородного водопровода. В грязном блюдечке целая гора окурков.
— Кто же тут живёт? — спросила Ирина.
— Судя по всему, какой-то Робинзон.
— Смотрите! Он был тут совсем недавно — даже вода на донышке стакана не высохла, — заметила Ирина. — Сырные корки тоже свежие. Куда же он делся? Где прячется?
Косте совсем не хотелось искать ответы на эти вопросы. Дом Боголюбовых снова стал таинственно обитаемым, угрожающим, страшным.
— Ага, так вот куда следы тянутся! — радостно воскликнула Ирина; зрение у неё было прямо-таки орлиное. — Он через заднее крыльцо сбежал! Глядите, там дверь не закрыта. Он в саду! Ну-ка выгляньте наружу, осмотритесь! Смелее; вы же мужчина, а не размазня, нет?
— Чтоб он меня по башке стукнул? — поёжился Костя. — Спасибо, лучше уж я буду считаться мокрицей. Да и к чему вам этот Робинзон? Вам же брат Артур нужен. Или, по-вашему, это он здесь скрывался?
Ирина огляделась и решительно тряхнула головой:
— Нет! Артур никогда не стал бы есть такие низкопробные консервы. И пить небутилированную воду! К тому же Артур пропал только вчера, а этот тип просидел в подвале порядочно — глядите, сколько банок и всякой дряни у него в мешке.
Неведомый Робинзон действительно употребил пять банок ставриды, пару коробочек детского творожка, ещё какие-то припасы, упакованные в целлофан. Весь мусор после этих пиршеств он аккуратно собрал в
большой пластиковый пакет и засунул в угол.
— Ясное дело, это не бомж, — сделала вывод Ирина. — Бомжи свинячат без зазрения совести. Этот же выносить мусор боится, но и там, где живёт, пакостить брезгует. Кто же это такой? Эй, куда вы?
Костя уже удалялся через парадный вход.
— Мне совершенно неинтересно, что тут происходит, — громко говорил он во дворе, не оборачиваясь и ступая по битой крапиве. — Мне надо работать над романом! Мне надоели дурацкие знакомства и нелепые происшествия! Меня здесь нет!
Он очень хотел бы сейчас увериться, что всё это — дом с полосатыми шторами, пропавший Артур, банки из-под ставриды — только сон. Снов бояться нечего! Но всё шёл и шёл он по безлюдной улице Мичурина. Улица была угрюма и очень реальна. Главное, она никак не кончалась.
Костя всё равно не сбавлял шаг. Впереди запестрела деревня. Это радовало: здесь водились хоть какие-то люди, работал магазин, и из одного окна доносился совсем домашний голос Аллы Пугачёвой.
Минуту спустя Костя остановился: Пугачёва пела в сопровождении баяна. Весь мир сошёл с ума, что ли? Но фокус оказался проще — Пугачёва голосила отдельно, из чьего-то радиоприёмника, а баян играл сам по себе, в руках той самой зловредной старухи, что вчера опоила Костю мятным чаем.
На баян Костя наткнулся, вынырнув из-за куста — не на один баян даже, а на целую группу копытинцев. Группу Костя признал бы живописной, если б не был так зол. Это было скверное дежавю: вчерашняя старуха музицировала, а вчерашний старик с сизым носом ловко плясал расходную. Одна из шептух (та, у которой прикрыт один глаз) тоже была здесь. Она держала наготове стопку беленькой.
Старик ухал и топотал, демонстрируя всякие хитрые коленца. Иногда он сипло выкрикивал непечатные частушки. Другой старик, совершенно лысый, с бровями в виде щёток, направленных щетиной к глазам, сидел рядом на бревне. Он быстро фиксировал услышанное на нотной бумаге. Ноты, похожие на укропное семя, так и сыпались с кончика его гелевой ручки.
Гармонист, гармонист,
Не смотри глазами вниз,
Смотри прямо на меня:
Завлекать буду тебя, -
заголосили вдруг обе старухи скрипучими голосами. Беленькая весело брызнула на бурьян из дрогнувшей стопки.
Костя не хотел мешать веселью. Он собрался незаметно скользнуть мимо, но кто-то схватил его за рукав и даже, кажется, подставил ножку. Он обернулся и увидел ещё одну старушонку, такую миниатюрную и полупрозрачную, что сначала он и не заметил её среди кустов.
Старушка приторно улыбалась. Костин рукав она не отпускала, хотя Костя видел её впервые в жизни. На копытинских старух она не походила. Одета она была в какой-то пёстренький крепдешин на пуговичках. Сложная причёска голубоватым нимбом сияла вокруг её лица. На её бесцветных губах алой помадой было изображено аккуратное сердечко.
— Вы писатель? — спросила старушка (голос был у неё крепдешиновой нежности). — Мы с мужем слышали, что у нас поселился писатель, и очень рады познакомиться.
Костя дёрнул плечом, но старушкина рука вцепилась в его рукав крепче всякого репья. Шёлковый голосок тоже не замолкал:
— Михаил Пантелеевич — это мой муж! — сейчас работает над циклом симфонических картин «В краю родном». Он собирается использовать редчайшие фольклорные мотивы, которые сохранились лдишь здесь, в Логу. Вы слышите, как выразителен этот рваный ритм?
Костя прислушался к топоту сизоносого. Тот в самом деле портил ритм пляски икотой невпопад.
— Я пойду, мне работать надо, — сказал Костя.
— Пойдёте, — согласилась старушка, — но сначала выпьете у нас чаю.
— Спасибо, я уже пил.
Старушка ревниво вскинулась:
— Где? У Шнурковых? Ничего не берите в рот в этом доме — там сплошные эрзацы. А я угощу вас отличным домашним вареньем. Его очень любил Пётр Первый. Миша! У нас сегодня будет писатель на файв-о-клок!
Лысый старик перестал заполнять нотную тетрадь. Он бодро вскочил с бревна, хлопнул чарку беленькой из рук шептухи и поспешил к жене.
Копытинские старожилы, как ни в чём не бывало, продолжили веселиться без него.
— Поразительно, Идочка! — сказал композитор. — Я записываю напевы Дудкина с одна тысяча девятьсот сорок восьмого года, и он ни разу не повторился. Это истинная сокровищница народной памяти!
Идочка проявила меньше восторга:
— Дудкин с сорок восьмого года в глубоком похмелье, вот и врёт, что попало. Но он очень музыкален, не отрицаю. Его импровизации так помогли тебе с кантатой «Боевая молодость», помнишь?
