Кристоффер Карлссон - Невидимка из Салема
Водителя машины, потерявшей управление впереди нас, осудили за грубое нарушение правил дорожного движения, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью. Он получил шесть месяцев условно. Я никому об этом не рассказывал, но годом позже я нашел его квартиру и, когда он открыл дверь, ударил его кастетом. Он не сопротивлялся.
Со смертью Виктора в наших отношениях появилась серьезная трещина. Мы продержались еще год. Все ухудшалось, мы дергались как на иголках и стали ссориться. Слово за слово, летящие друг в друга фарфоровые тарелки, спина к спине в кровати. Бурное выяснение отношений по поводу и без оного. Мы старались наладить отношения с помощью секса, но только усугубили ситуацию.
Сэм всегда была моим прибежищем, первым человеком, к которому можно было обратиться в нужде, и она знала все темные уголки моей души. И я чувствовал ее. Я знал, как она боится темноты. В ее тату-студии висели постеры к фильмам «Бойцовский клуб», «Крестный отец» и «Дилер»[15], но самый любимый – «В джазе только девушки». Я знал, что на внутренней стороне ее бедра – татуировка в виде двух голубей, так высоко, что одно из крыльев касается ее промежности. Я знал, что отец Сэм избивал ее мать.
Чтобы не думать о Викторе, мы оба ушли с головой в работу. То, что раньше мы жили довольно уединенно и обособленно от остальных, создавало теперь дополнительные проблемы. Сэм принадлежала к низшим слоям общества и многое слышала. Когда поползли слухи, что она живет с полицейским, контингент ее клиентов ухудшился, и ей стали угрожать. Сэм принимала невозмутимый вид, но я знал, как она дергалась. Я тоже нервничал, воспринимая все как мою вину.
– Тебе нужно закрыть салон, – говорил я. – Займись чем-нибудь другим.
– А почему я должна прекратить работать? Может, лучше ты уволишься?
– Тебе проще.
– И вовсе нет, – шипела она. – Ты не любишь свою работу. А я люблю свое дело.
– Тебе нравится делать татуировки преступникам? – орал я в ответ. – Достойная профессия, Сэм!
– Ты переиначиваешь все, что я говорю, – ее голос дрожал от злости и вызова.
Так и продолжалось – днями, неделями, месяцами.
– Вы же не расстанетесь? – спросил как-то в перерыв один из друзей Сэм.
– Не сегодня, – отвечала она.
Мы расстались спустя две недели после того, как я подарил ей маленькое ожерелье с черными кубиками, пытаясь помириться. На шее Сэм оно казалось больше петлей, нежели украшением, но ей понравилось. Я переехал обратно на улицу Чапмансгатан в Кунгсхольмене и через год влип в «Готландское дело».
Она позвонила мне после того, как увидела сообщение в прессе, и спрашивала, как я справляюсь. Тогда я не хотел разговаривать, но позже перезвонил. Тот разговор перемежался молчанием и двусмысленными фразами. Возможно, поэтому я набрал ее еще раз через несколько дней. В тот раз я был пьян. Сэм первая закончила разговор, и я не звонил еще пару дней. Потом опять позвонил. Думаю, я хотел услышать вновь ее голос. Его звуки напоминали мне о том, как просто и многообещающе все было когда-то. Я отпраздновал свое тридцатилетие без каких-либо особых происшествий, но только к этому моменту ощутил себя взрослым. По ночам мне снился Виктор.
– Сэм, – коротко ответила она на мой звонок.
Я не знал, что говорить, и просто молчал. Меня захлестнул стыд.
– Алло? – устало сказала она. – Лео, прекрати мне звонить. Ты пьян?
– Нет.
– Я кладу трубку.
– Подожди.
– Лео, что ты хочешь?
На заднем фоне кто-то зашумел, и обнаженный мужчина в кровати попытался заставить свою подругу прекратить общаться с человеком, который, вероятно, все еще любит ее. По крайней мере, я рисовал себе такую картину.
– Я скучаю по тебе, – низко сказал я.
Она ничего не ответила, и меня это обожгло.
– Не говори так, – пробормотала она.
– Но я скучаю.
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Прекрати звонить сюда, Лео.
– Я не пьян. Я завязал.
Сэм фыркнула.
– Как же.
– На самом деле.
– Чего ты хочешь?
– Я же сказал. Я скучаю.
– Не думаю, что могу ответить тем же.
Мы выдохнули одновременно. Интересно, что это могло означать?
– Мне бы встретиться с тобой, – сказал я.
– Зачем?
– Мне нужна твоя помощь.
– Но в чем?
Я замялся.
– Ты слышала про женщину, убитую в «Чапмансгордене»?
– Да.
– Мне не нравится это дело. И, надеюсь, ты могла бы мне помочь.
– Ты это серьезно?
– Серьезней некуда.
– Завтра в двенадцать, может? – проговорила Сэм с сомнением. – У меня клиент в десять, а раньше я не успею.
– Спасибо. Договорились.
– Хорошо, – сказала она.
Страсть как хотелось прочесть ее мысли.
– Ты счастлива? – спросил я под конец.
Сэм оборвала разговор, и я не перезвонил.
Сейчас поздний вечер и вокруг темно. С балкона я наблюдаю дом, в котором находится БАР, и думаю об Анне, которая просила позвонить ей. Возможно, мне следовало бы так поступить. Для меня так было бы лучше. Потом я подумал, что мне следовало съездить в Салем еще раз, но одна эта мысль наводила тоску. В новостях по радио передавали ход расследования. Родителей Ребекки Саломонссон уведомили о гибели дочери. Как они восприняли это сообщение? Всегда больно терять близких.
На балконе холодно, и я курю последнюю сигарету. Захожу в квартиру, и тут в кармане начинает вибрировать мобильный телефон: текстовое сообщение с неопределившегося номера.
Я вижу тебя, Лео.
Ложусь на кровать и отсылаю ответ:
Кто это?
Слышал, ты ищешь убийцу.
Скажи, кто это.
Нажимаю на блистер, достаю таблетку «Собрила», проглатываю и делаю глубокий вдох.
Угадай, – следует ответ.
Это шутка?
Нет.
Внизу на улице кто-то повернул ключ зажигания в замке автомобиля. Я снова выхожу на балкон и смотрю, как он уезжает, как городские огни отражаются на матовой черной крыше, горящие красные стоп-сигналы, и слабое свечение мобильного телефона в кабине.
Мне двенадцать. Папа называет меня своим единственным настоящим другом, а все остальные – против него. По телевизору идет сериал «Беверли Хиллз». Папа говорит, что я похож на Дилана. Я не понимаю, что это значит, но мне хорошо от его слов. Он обнимает меня. Мы дома вдвоем. Потом мы садимся в машину. Мы никуда не собираемся, просто катаемся. Слушаем музыку, светит солнце. Стоит весна. По дороге нас прижимает к обочине полиция. Папа вынужден пройти алкотест. Мы выходим и едем на полицейской машине обратно домой. Папа уговаривает полицию остановиться, не доезжая до дома, чтобы мы смогли дойти до него пешком. Я не знаю почему.
Мама не ругается. Она ничего не говорит. Она никогда ничего не говорит. Следующей весной папа добровольно ложится в клинику на полугодичное лечение. Возвращается домой спустя три месяца, утверждая, что он теперь в порядке. Мы больше не разговариваем, потому что я больше ему не верю, и он знает об этом. Однажды я сказал ему об этом прямо. Он бросил в меня стул. Я убегаю в свою комнату и запираю дверь. Папа стоит за ней, хочет зайти и поговорить. Злится, когда я так и не открываю. Я прибавляю громкость магнитофона, чтобы не слышать его голос. Папа стучит кулаком в дверь. Он бьет так сильно, что на дешевом дереве остается дыра. Щепки глубоко режут ему руку, и он вынужден взять такси и поехать в больницу, чтобы наложить швы.
Что ты делал, пока я сидел в машине с отцом? Где ты был в это время? Один? Сейчас я часто один, вспоминаю раннее детство, то время, когда мы с тобою еще не встретились. Времена, когда мы были чужими друг другу…
IX
Уже наступает утро, а я все сижу в квартире, усталый, с красными от бессонницы глазами. По радио звучит какой-то безумный джаз. Его, видимо, пустили в эфир специально, чтобы разбудить тех, кто забыл выключить радио перед сном. Музыка тяжелая, какая-то злая, и кажется, что она никогда не закончится – лишь стихает, чтобы потом опять заиграть чересчур громко. Сэм. Мне нужно встретиться с Сэм. Ее голос все еще в моей голове после вчерашнего разговора. А ведь казалось, что я забыл, как грубо и в то же время мягко он звучит.
Я смотрю на телефон.
Я слышал, что ты ищешь убийцу.
Кто-то хочет заявить о себе. Я должен выяснить, кто за мной наблюдает.
Психолог, которого я посещаю уже некоторое время, – довольно известная личность. Его часто показывают по телевизору. Не имею понятия, кто направил меня именно к нему и кто оплачивает эти сеансы. Вначале я посещал психолога, специализировавшегося на лечении травм полицейских, но через какое-то время меня перенаправили к другому врачу. У него загорелая кожа, короткая щетина с проседью и острый подбородок. Он много рассказывает о будущих проектах: участие в телесериале о психическом здоровье, лекции в старших классах, книга о своем детстве, которую он хочет написать.
– Как дела? – неожиданно спрашивает он.
