Кристоффер Карлссон - Невидимка из Салема
Мы вместе смотрели фильм. Время от времени Юлия смеялась. Ее звонкий смех напоминал мне смех Грима.
– Куда бы ты отправился, если б мог путешествовать во времени? – спросила она.
– Ой, я не знаю, никогда не думал об этом.
– Ну, в прошлое или в будущее?
– В прошлое. Нет, в будущее. Нет, в прошлое.
Юлия прыснула.
– Не знаю, сложно сказать. А можно только один раз?
– Да.
– Должно быть, эта машина времени просто дурацкая, если путешествовать можно только один раз.
– Но это ведь бессмысленно, если можно путешествовать много раз.
– К динозаврам, – сказал я.
Она захохотала.
– Что?
– Говорят, они вымерли из-за огромного метеорита, но никто точно не знает. Я бы хотел убедиться.
– Класс, Лео. Ты можешь отправиться куда угодно, а ты выбрал каких-то динозавров… К тому же ты сам можешь умереть. А в то время можно было дышать? В те времена воздух не был ядовитым и опасным?
– Я бы взял с собой для безопасности кислородный баллон.
– И что бы ты там делал? – спросила она. – Стоял бы и смотрел на них? Или погладил бы?
– Ты дразнишь меня.
– Совсем чуть-чуть.
– А сама бы ты куда отправилась?
– Это просто. В будущее.
– Почему?
– Чтобы посмотреть, что будет, и перестать беспокоиться. Но, – продолжала она, – тогда ты просто возвращаешься в свое время и перестаешь беспокоиться, потому что знаешь, что все и так будет хорошо. А может, ты никогда и не сделаешь ничего важного для того, чтобы все действительно стало так, как ты увидел в будущем. Понимаешь?
– Я… Ну, думаю, да.
Я не имел ни малейшего понятия, о чем она толковала.
– Возможно, и не надо знать, как все будет. Тогда я все-таки вернусь в прошлое. Хотя, если в будущем все плохо, то есть шанс вернуться в настоящее и исправить что-нибудь; вот только знать бы, что именно… – Она поколебалась. – Я бы хотела посмотреть, что у родителей впереди. И у Йона. И у меня.
– Ты беспокоишься о будущем?
– Каждый, наверное, беспокоится. – Юлия ненадолго замолчала, и я услышал ее дыхание. – По-моему, папа вернулся.
– Тебе нельзя разговаривать по телефону?
– Да нет, можно, но я не хочу, чтобы он слышал. Одна стена в моей комнате – общая с их спальней.
Снова наступила тишина, но какая-то спокойная и теплая. Потом мы возобновили разговор о планах на лето, о музыке, фильмах и школе. Она спрашивала, что я знаю о «Святом»[9].
– Фильм с Вэлом Килмером[10]?
– Да.
– Он же сейчас идет в кино?
– Да. Я думала сходить, но со мной никто не хочет. Ты не хочешь посмотреть?
– С тобой? – спросил я и открыл глаза.
– Если хочешь, конечно. – Ее голос звучал неуверенно. – Не обязательно, если не хочешь. Просто так скучно идти одной.
– Нет, я просто… конечно.
– Йону ничего не говори.
Помню, что много думал о семье Гримбергов, об их положении и причинах происходящего. Внешне они ничем особо не отличались от любой другой семьи в Салеме, все мои знакомые жили примерно так же. Думаю, у них не обошлось без насилия. Юлия видела агрессию отца и матери, а Грим, как мог, держался в стороне. С детьми всегда так. В школе, дома, на отдыхе: одного не трогают, а другой попадает под перекрестный огонь. Грима отличало то, что он чрезмерно опекал Юлию, когда она угодила в беду. Впрочем, для меня многое все еще оставалось загадкой, несмотря на то, что я старался вникнуть изо всех сил.
– Иногда, когда я остаюсь один, у меня появляется чувство, что я исчезаю, – часто повторял Грим, и я толком не понимал, что он подразумевает под этим, но то же чувство было и у меня, когда я с ними общался. За них нужно было держаться, за Грима и Юлию, чтобы они не исчезли.
Их детство и юность прошли на моих глазах; с течением времени их образы становились все более двусмысленными, и они казались загадкой, какой, возможно, и были всегда.
В этом таился некий запрет. За достаточно короткое время мы с Гримом очень сблизились. По крайней мере, мне так казалось; не знаю, чувствовал ли он то же. Но мы ни разу даже не говорили по телефону. После первого разговора с Юлией я проводил как минимум час в день в кровати с телефоном, за беседами с ней. Между нами установилась близость, которая заставляла меня дрожать. Я чувствовал себя живым, как никогда прежде, как будто взгляд прояснился, а чувства оголились. Юлия Гримберг бесповоротно перевернула мою жизнь.
– Что на тебе надето? – спросила она по телефону накануне вечера кинотеатра.
Я засмеялся.
– А что?
– Я хочу знать.
– Почему?
– Просто хочу знать, вот и всё.
Я тихо проверил, закрыта ли дверь в мою комнату.
– Боксерские шорты.
– Это трусы.
– Трусы – ужасное слово.
– Но они так и называются?
– А на тебе? – спросил я.
– Что?
– На тебе какая одежда?
– Трусики. Это тоже ужасное слово?
– Нет.
– Мне нравится нижнее белье парней, – сказала Юлия таким голосом, как будто потянулась, и выдохнула в трубку.
– Ты – девственница?
Вопрос сам соскочил с губ и потряс меня. Мне захотелось повернуть время вспять.
– Нет, – ответила она. – А ты – девственник?
– Нет, – соврал я, уверенный в том, что она не поверила.
– Сколько лет тебе было? – спросила она.
– Пятнадцать. А тебе?
– Четырнадцать.
Я услышал, как она резко вдохнула.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– А как ты думаешь? – прошептала она.
Ее дыхание стало напряженным. Звук завораживал. Я напряг слух, чтобы слышать малейшие детали происходящего на другом конце провода.
– Потрогай себя, – сказала она с томностью в голосе, которой я раньше не слышал.
– Хорошо, – подчинился я, хотя уже сделал это.
– Что чувствуешь?
Что нужно ответить?
– Мне хорошо, – попытался я.
– Представь, что это моя рука.
Я уже был готов взорваться. Внезапно она тяжело задышала и потом еще долго приходила в себя.
– Я прикусила губу, – сказала она с фырканьем. – Думаю, там будет ранка.
Все кружилось перед глазами. Такого раньше я никогда не испытывал.
VIII
Наркодилер чем-то напоминает воробья своими близко посаженными глазками, острым носом и нервными движениями. Зачесанные назад волосы открывают его большой и бледный лоб. Он одет в длинное, черное пальто, которое развевается за ним как флаг. На тыльной стороне рук – по татуировке. Я показываю ему свой мобильный.
– Ты знаешь ее?
– Она мертва?
– Ты знаешь ее?
Он слабо улыбается и показывает кривые зубы.
– Ты же все еще отстранен, верно? Я могу тебе ни черта не рассказывать.
– Я снова на службе.
– Покажи тогда жетон.
Я оглядываюсь. Мы стоим на углу возле церкви Мариачуркан в районе Сёдермальм. Из близлежащих кондитерских доносится запах свежеиспеченного хлеба, в отдалении бурлит улица Хорнсгатан. День выдался погожим. Я делаю шаг ему навстречу.
– Сколько ты мне должен?
Улыбка слетает с его губ, и он смотрит на меня.
– Я не помню.
– Много, верно?
– Я все верну.
– Скажи мне то, что я хочу, и мы квиты.
Феликс – бывший доносчик. Несколько лет назад мы прекратили сотрудничество, потому что у него кончилась информация, и он был вынужден уехать за границу на какое-то время. По возвращении я предоставил ему возможность начать все с начала, и Феликс так и поступил, занимая деньги. Его вполне могли убить, и то, что он продолжал жить, само по себе было чудом, но такие крысы, как Феликс, обладали способностью выживать.
– Ты это серьезно?
– Серьезно.
Феликс рассеянно смотрит на экран телефона.
– Должно быть, важная птица?
Я подталкиваю его в тень церкви.
– Ты знаешь, как ее зовут?
Феликс облизывает кончиком языка уголок рта и смотрит на фотографию.
– Ребекка.
– А фамилия?
– Кажется, Симонссон. Или Саломонссон? – Он смотрит на меня. – Точно, Саломонссон. Ребекка Саломонссон. Это ее ведь убили в «Чапмансгордене», верно? Я читал в газетах.
– Откуда ты ее знаешь?
– Она была продавцом.
– Продавцом чего?
– А ты как думаешь?
– Все возможно, – сказал я.
Феликс удовлетворенно кивает.
– И то верно. Но Ребекка торговала наркотиками и сексом.
– Как случилось, что ты с ней знаком?
Он опускает взгляд, как будто взвешивая «за» и «против». На лбу появляются капли пота.
– Я знаю, выглядит паршиво, но, черт, клянусь тебе, Юнкер, это был не я.
– Рассказывай.
Он осматривается и припадает ко мне, сверкая широко раскрытыми глазами.
– Я снабжал ее товаром.
– И что ты имеешь в виду под словом «паршиво»?
– Я тебя не вывожу, и ты не делай этого, – вспыльчиво заявляет он, но снова собирается с мыслями. – Ты знаешь, что я имею в виду. Такое случается обычно по двум причинам. Или она кому-то должна была денег – и тогда под подозрение попадаю я, – или же была ненужным свидетелем. Но более вероятная причина – первая. И поэтому, – сказал он, вытаскивая сигарету из внутреннего кармана куртки, – для меня все выглядит довольно паршиво.
