Эмили Локхарт - Виновата ложь
— Я всегда оптимален, — отвечает Джонни. — Просто не настолько, насколько хочет Миррен.
Гат улыбается, когда я говорю «неоптимальный», и хлопает меня по плечу.
Мы начали все сначала.
36
Играем в теннис. Мы с Джонни выигрываем, но не из-за моей отменной игры. Он хороший спортсмен, а Миррен больше сосредоточена на том, чтобы ударить по мячу и после этого заплясать от радости, не заботясь, возвращается ли он к ней. Гат смеется вместе с ней, из-за чего промахивается.
— Как тебе Европа? — спрашивает Гат, пока мы возвращаемся в Каддлдаун.
— Папа ел чернила кальмара.
— Что еще? — Мы входим во двор и кидаем ракетки на крыльцо. Затем вытягиваемся на газоне.
— Честно говоря, рассказывать особо нечего, — говорю я. — Знаешь, что я делала, пока папа ходил в Колизей?
— Что?
— Лежала на полу в туалете отеля, прижав лицо к плитке. Разглядывала основание голубого итальянского унитаза.
— Унитаз был голубой? — с любопытством спрашивает Джонни, садясь.
— Только ты мог больше заинтересоваться голубым унитазом, чем видами Рима! — стонет Гат.
— Каденс, — говорит Миррен.
— Что?
— Нет, ничего.
— Что?
— Ты просишь, чтобы мы не жалели тебя, но затем рассказываешь историю об основании унитаза! — выпаливает она. — Это правда вызывает жалость. Что мы должны сказать?
— И еще мы завидуем твоему путешествию в Рим, — продолжает Гат. — Мы-то там никогда не были.
— Я хочу в Рим! — кричит Джонни, ложась на спину. — Я так хочу увидеть голубые итальянские унитазы!
— Я хочу увидеть Термы Каракаллы, — говорит Гат. — И попробовать все сорта мороженого, которые там делают.
— Так поезжайте, — говорю я.
— Это не так просто.
— Ладно, но вы поедете, — говорю я. — После поступления или окончания колледжа.
Гат вздыхает:
— Я просто хочу сказать… Ты была в Риме!
— Хотела бы я, чтобы и ты был там со мной.
37
— Ты была на теннисном корте? — спрашивает мамочка. — Я слышала удары мячей.
— Просто развлекалась.
— Ты так давно не играла. Это замечательно.
— У меня ужасная подача.
— Я так рада, Кади, что ты снова взялась за теннис. Если хочешь попрактиковаться со мной завтра, только скажи.
Полный бред. Я не вернусь к профессиональному теннису только потому, что сыграла один разок, и никоим образом не хочу играть с мамой. Она наденет теннисную юбочку, будет хвалить меня, опекать и бегать вокруг, пока я не накричу на нее.
— Посмотрим, — говорю я. — Похоже, я потянула плечо.
Ужин проводится в японском саду. Мы наблюдаем за закатом в восемь часов, рассевшись группками за маленькие столики. Тафт и Уилл хватают свиные отбивные и едят их руками.
— Вы ведете себя, как дикари, — говорит Либерти, морща носик.
— И? — спрашивает Тафт.
— Есть такая штука, называется вилка, — отвечает девочка.
— Смотри, как бы она не угодила тебе в лицо, — говорит ей брат.
Джонни, Гат и Миррен могут есть в Каддлдауне, ведь они не инвалиды. Их мамы не контролируют. А моя даже не разрешает мне сидеть со взрослыми. Я делю столик со своими кузенами и кузинами.
Они все смеются и огрызаются друг на друга, болтая с полным ртом. Я перестаю слушать, что они говорят. Вместо этого я смотрю на маму, Кэрри и Бесс, собравшихся вокруг дедушки.
Я вспомнила один вечер. Должно быть, он был за две недели до моего несчастного случая. Ранний июль. Мы все сидели за длинным столом на газоне Клермонта. Цитронелловые свечи горели на крыльце. Малышня доела свои бургеры и кувыркалась на траве. Остальные ели жареную рыбу-меч с базиликовым соусом. Был салат из желтых помидоров и запеканка из цуккини под пармезаном. Гат прижал свою ногу к моей под столом. Я чувствовала головокружение от счастья.
Тетушки размазывали еду по тарелкам, молчаливые и серьезные на фоне криков малышни. Дедушка откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.
— Думаете, я должен отремонтировать дом в Бостоне? — спросил он.
Последовала тишина.
— Нет, папа. — Бесс заговорила первой. — Мы любим этот дом.
— Ты постоянно жалуешься на планировку гостиной, — сказал дедушка.
Бесс переглянулась с сестрами.
— Вовсе нет.
— Тебе не нравится дизайн, — настаивал дедуля.
— Это правда, — критично подметила мама.
— Мне кажется, это обсуждение немного неуместно, — сказала Кэрри.
— Я мог бы воспользоваться твоим советом, знаешь ли, — сказал дедушка Бесс. — Можешь приехать и прикинуть, что там поменять? Сказать, что думаешь?
— Я…
Он наклонился:
— Я ведь его и продать могу.
Все мы знали, что тетя Бесс хочет получить бостонский дом. Все тетушки его хотели. Он стоил четыре миллиона долларов, да и выросли они там. Но Бесс была единственной, кто жил рядом, и только у нее было достаточно детей, чтобы заполнить все спальни.
— Папа, — резким голосом произнесла Кэрри. — Ты не можешь его продать.
— Я могу делать все, что захочу, — ответил он, накалывая последний помидор в своей тарелки и закидывая его себе в рот. — Значит, Бесс, дом тебе нравится таким, какой он есть? Или ты хочешь его отремонтировать? Ну же, никому не нравятся мямли.
— Я с радостью помогу со всем, что ты захочешь поменять, папа.
— Ой, я вас умоляю, — резко сказала мама. — Только вчера ты рассказывала, как ты занята, а теперь помогаешь ремонтировать бостонский дом?
— Папа попросил нас о помощи, — ответила тетя.
— Он попросил твоей помощи. Мы тебе уже не нужны, папочка? — Мама была пьяна.
Дедушка рассмеялся:
— Пенни, расслабься.
— Я расслаблюсь, когда мы разберемся, кому достанется дом.
— Ты сводишь нас с ума, — буркнула Кэрри.
— Что такое? Не бормочи под нос.
— Мы все любим тебя, пап, — громко сказала Кэрри. — Я понимаю, год выдался тяжелым.
— Если вы сходите с ума, это ваша вина, — сказал дедушка. — Возьмите себя в руки. Я не могу оставить дом на безумцев.
Посмотрите на тетушек сейчас, летом-номер-семнадцать. Здесь, в японском саду Нового Клермонта, мама обнимает тетю Бесс, которая тянется, чтобы отрезать Кэрри кусочек малинового пирога.
Ночь прекрасна, и, действительно, мы — прекрасная семья.
Я не знаю, что изменилось.
38
— У Тафта тоже появился девиз, — говорю я Миррен. На улице полночь. Мы, Лжецы, играем в «Эрудита» в гостиной Каддлдауна.
Мое колено касается бедра Гата, но я не уверена, что он замечает. Доска почти заполнена. Мой разум устал. У меня дурацкие буквы.
Миррен рассеянно перестраивает свои фишки.
— Что-что у Тафта?
— Девиз. Ну, знаешь, как у дедушки. «Никому не нравятся мямли»?
— «Никогда не занимайте места в заднем ряду», — кривляется она.
— «Никогда не жалуйся. Никогда не оправдывайся», — говорит Гат. — По-моему, это фраза Дизраэли.
— Ой, он ее обожает, — кивает Миррен.
— А еще: «Нет — неприемлемый ответ», — добавляю я.
— Господи, Кади! — кричит Джонни. — Ты можешь просто сложить слово и позволить нам продолжить игру?
— Не кричи на нее, — говорит Миррен.
— Прости, — извиняется Джонни. — Не соизволишь ли ты проявить милосердие и сложить это гребаное слово?
Мое колено касается бедра Гата. Мне вправду тяжело соображать. Я складываю короткое, жалкое слово.
Джонни продолжает игру.
— «Наркотики нам не друзья», — провозглашаю я. — Вот девиз Тафта.
— Да ладно! — смеется Миррен. — И как ему пришло такое в голову?
— Может, им в школе читали лекцию на тему наркотиков. К тому же близняшки прокрались ко мне в комнату и рассказали ему, что у меня в комоде полно таблеток, и он хотел убедиться, что у меня нет зависимости.
— Боже мой. Что Бонни, что Либерти — ходячая катастрофа. Судя по всему, теперь они еще и страдают клептоманией.
— Правда?
— Они взяли мамино снотворное и бриллиантовые сережки. Понятия не имею, куда они собираются их надеть, чтобы мама не увидела. Плюс, девочек двое, а серьги одни.
— Ты говорила им, что знаешь об этом?
— Пыталась поговорить с Бонни. Но это бесполезно, — говорит Миррен. Она снова переставляет свои буквы. — Мне нравится мысль о девизе, — продолжает она. — Мне кажется, вдохновляющая цитата поможет пережить тяжелые времена.
— Например, какая? — спрашивает Гат.
Сестра делает паузу. Затем говорит:
— «Будь немного добрее, чем должен».
После этого мы все замолкаем. Не поспоришь.
— «Никогда не ешь того, что крупнее твоей задницы», — говорит Джонни.
— Ты ел нечто крупнее своей задницы? — удивляюсь я.
Он торжественно кивает.
— Ладно, Гат, а у тебя какой? — интересуется Миррен.
