С. Тремейн - Холодные близнецы
– Привет, дорогая! – говорит Энгус Кирсти, когда та медленно вылезает из машины.
Она моргает от порывов ветра, прижимая, как всегда, Лепу к груди. Собака встряхивается, лает и выскакивает на бетонку вслед за моей дочерью.
– Здравствуй, Бино! – Энгус приветствует пса и расплывается в улыбке.
Он любит собаку.
Я довольна и пытаюсь не обращать внимания на грусть. Ведь я доставила сюда собаку и дочь живыми и здоровыми.
– Поздоровайся с дядей Джошем, дорогая, – говорит Энгус моей семилетке, которая глазеет по сторонам с полуоткрытым ртом.
Наша дочь вежливо и скромно произносит: «Здрасте». Энгус поворачивается ко мне, одаривая меня улыбкой.
– Неплохая получилась поездка, а? – спрашивает Джош.
– Два дня, и готово, – отвечаю я. – Я бы могла и еще за рулем посидеть.
– Ха!
– Энгус, а может, переберемся во Владивосток?
Энгус вежливо посмеивается. Он преобразился и выглядит настоящим шотландцем. Щеки разрумянились, щетина потемнела, и он уже не кажется чистюлей: более морщинистый, просоленный и мужественный. Розовый шелковый галстук и дизайнерский пиджак архитектора он сменил на свитер грубой вязки, теперь у него царапины на руках и капельки краски в волосах. Он прожил здесь уже три дня – «наводил порядок», создавал для меня и Кирсти пригодное жилье.
– Джош отвезет нас на своей лодке.
– Вам, ребята, ПРОСТО НЕОБХОДИМА лодка, – заявляет Джош, по-дружески целуя меня в обе щеки. – На Торране без нее будет туго, а приливы вас еще до ручки доведут.
Я изображаю на лице воодушевление.
– Спасибо, Джош, это как раз то, что нам нужно услышать в наш самый первый день.
Он по-мальчишески ухмыляется. И я вспоминаю, что мне нравится Джош. Из всех друзей Энгуса он вообще не пьет. Никогда. А значит, и Энгус будет меньше поддавать.
Держась за веревку, как заправские альпинисты, мы спустились с пирса в лодку Джоша. За нами побежал Бини, Энгус позвал его, и пес с неожиданной грацией прыгнул в лодку. Затем подошел черед Кирсти – она волновалась, но выглядела устрашающе спокойной – Лидия, когда волновалась, всегда была такой: без движения смотрит перед собой, как в кататонии, а глаза сияют от восхищения.
– Все на борт, якорь мне в глотку! Торран на горизонте! – восклицает Джош, чтобы порадовать Кирсти.
Она хихикает. Джош, отталкиваясь шестом, выводит лодку на глубину, Энгус быстро выбирает веревку, и мы отправляемся в очень важное плавание по волнам вокруг острова Салмадейр – более крупного, чем наш, – который расположен между Орнсеем и Торраном.
– Вон там живет крутой миллиардер.
Я успеваю смотреть и на Салмадейр, и на довольное личико Кирсти: ее нежно-голубые глаза с удивлением глядят на воду, на острова и на бескрайнее гебридское небо.
Я вспоминаю ее отчаянный крик.
Мам, мам, иди быстрее! Лютик упала!
Меня опять накрывает волна давней боли. Ведь это – действительно единственное доказательство того, что умерла Лидия, а не Кирсти. Но почему я поверила ее словам?
Потому что у нее не было очевидных причин для лжи. Ни тогда, ни когда-либо еще. Однако, возможно, она сама странным образом запуталась. И я даже способна понять, почему. Ведь в то роковое лето близняшки буквально жонглировали своими именами, чуть ли не менялись индивидуальностями. Они были одинаково одеты и одинаково подстрижены. В то лето они любили играть в эту игру со мной и с Энгусом. Мама, кто из нас я? Кто я, мама?
А если в тот вечер они как раз именно так и играли? И когда случилась беда, роковое смешение индивидуальностей застыло, подобно трещине во льду, и сделалось постоянным?
А вдруг Кирсти заигралась? Я ежусь от холода и от пронизывающего страха. Может, поэтому она и улыбается. Тогда она хочет сделать мне больно, наказать меня.
Но если и наказать – то за что?
– Приехали, – произнес Энгус. – Остров Торран.
6
Следующие пять дней прошли в работе, у меня не было времени отдышаться, да и подолгу раздумывать – тоже. Дом оказался в кошмарном состоянии, и лишь Бог знает, что здесь было до того, как Энгус «навел порядок» перед нашим приездом.
Базовая конструкция нашего жилья на Торране вполне симпатична. Два островерхих белых коттеджа построены в тысяча восемьсот восьмидесятые отцом Роберта Льюиса Стивенсона и объединены в середине двадцатого века в один большой дом. Но обследование комнат, проведенное в первый же час, ясно показало, что с тех пор никто тут всерьез не жил.
Кухня – вообще нечто неописуемое: холодильник изнутри покрылся черной плесенью. Надо его выкинуть. Плитой можно пользоваться, но она загажена до умопомрачения – с самого полудня и до заката в День Первый я возилась с ней, стоя на коленях, пока они не заболели, но когда стемнело – увы, очень рано – я отчистила лишь половину. А мне предстояла еще и раковина – глубокая, керамическая, которая пахла так, будто в ней разделывали морских птиц.
Хотя в общем-то сама кухня выглядит немного лучше. Из кранов над раковиной течет мутная невкусная вода: Энгус забыл сказать мне, что вода идет к нам с материка по пластиковой трубе, и при отливе трубу на дамбе даже видно. Она протекает, и из окна я могу разглядеть эти протечки – из трубы с шипением брызгают жизнерадостные фонтанчики, говоря небу «привет».
Хотя мы каждый раз кипятим воду, рыбный привкус чувствуется повсюду. Поэтому наша главная задача – починить водопровод, мы не можем постоянно горбатиться, таская бутилированную воду из супермаркета «Ко-оп» в Бродфорде, тратя силы и деньги. Пропускать воду через фильтр или очищать при помощи таблеток – слишком сложно и долго, в качестве постоянного решения это не подойдет. Но как нам выманить на наш остров водопроводчиков – для того, чтобы помочь троим людям, которые зачем-то решили уехать на абсурдно отдаленный островок в холодном море?
Может, когда водопроводная компания в конце концов явится к нам на помощь, они заодно сжалятся над нами и помогут избавиться от крыс?
Крысы стали моим кошмаром наяву. Когда я сплю, они будят меня – царапаются в стенах, играют, кувыркаются, пляшут и громко пищат. Из-за них нам приходится хранить еду в проволочных корзинах, подвешенных на толстой металлической проволоке для сушки белья.
Я бы убрала пищу в кухонные шкафы, но они сырые и прогнившие. Когда я впервые открыла дверцу буфета, то нашла там только плесень, грязь и пустоту. Ну и маленький белый хрупкий скелетик землеройки, лежавший точно посередине полки.
Он был похож на симпатичный музейный экспонат из коллекции антиквара: странный, изящный и удивительный. Я попросила Энгуса выкинуть его в море.
Сегодня – День Пятый, и я сижу здесь совсем одна, грязная и уставшая, посреди сгущающейся темноты при свете лампочки и позволяю ароматным пылающим дровам трещать впустую. Я люблю смотреть на умирающие языки пламени. Энгус храпит в нашей спальне на старой постели с деревянным каркасом, он зовет ее «Адмиральская кровать», и я не знаю, почему. Моя дочка тоже спит у себя в комнате со своим замечательным ночником – в другом конце дома.
Огонь выплюнул огромную искру на ковер. Я даже не пошевельнулась, ведь ковер – хоть и турецкий – настолько сырой, что не загорится. Я примостила на колене блокнот и начала сочинять список Важных Дел. Он уже длинный до безобразия, а я все еще строчу в полумраке.
Нам нужна лодка. Энгус каждый день общается с потенциальными продавцами, но они ломят несусветно дорогую цену. А покупать дешевую скорлупку, которая может в любой момент затонуть, нельзя.
Еще нам надо починить телефон: в столовой на приставном столике стоит черный аппарат шестидесятых годов в бакелитовом корпусе, он весь заляпан краской, и на днище у него подпалины. Думаю, что в свое время его водрузили на раскаленную печь. Возможно, тогда нежданные гости острова Торран напились в хлам, пытаясь защититься от ветра и забыть о крысах.
Но как это не объясняй, а телефонная трубка шипит и трещит, как оголтелая. Я едва могу разобрать, что говорят на другом конце провода. Боюсь, что повреждена сама линия – разъело морской водой. Похоже, покупкой нового телефона теперь не отделаешься. Интернета на острове, разумеется, нет, и сотовый не ловит. Изоляция полнейшая.
И что мне делать?
Закончить список.
Дом смотрителя маяка скрипит, сотрясаясь под не такими уж и сильными порывами ветра с пролива Слейт. Я слушаю треск пламени, в котором неохотно прогорают просоленные дрова. Вся моя одежда пропахла дымом.
Что у нас дальше в списке? Мы еще не распаковали посуду и стекло. Джош, Энгус и грузчики с большим трудом переправили ее в коробках, и так они до сих пор и пылятся, а мы пьем красное вино из баночек из-под варенья.
Я подчеркнула слово «коробки» и огляделась по сторонам.
Кое-где на стенах нарисованы жутковатые картинки: танцоры, русалки, шотландские воины, скорее всего, их намалевали «временные жильцы», которые незаконно обитали в доме из года в год. От граффити тоже надо непременно избавиться. Дровяной чулан позади кухни еще хуже – там царит вековой беспорядок, с этим пусть разбирается Гас. Просторный сарай на улице почти развалился и загажен чайками, а чтобы привести в порядок обнесенный стеной садик, потребуются годы – он завален камнями и водорослями.
