Джон Адамс - Когда мертвые оживут

Таща на себе тяжеленный пулемет, словно какой-нибудь долбаный Джон Уэйн, Двадцать Четвертый шагнул на нижнюю ступень лестницы, а Игл все еще не догадался, как ее вытянуть наверх.

Он посмотрел на лежащих вокруг мертвых друзей. На мальчика с пистолетом в одной руке и куском пиццы в другой. Чердачная лестница полыхала. Игл взял коробку с недоеденной пиццей — с оливками, артишоками и анчоусами. Почему никто не любит анчоусы?

— Эй, Шерман, подожди. Это я, Игл, разносчик пиццы.

Он вытянул руку с зашитым под кожу чипом навстречу приближающемуся рейдеру. Но разве он достоин жить дальше, когда этих несчастных отравили газом в собственном доме? Разве этот Мастер-из-Подземелья, наблюдая за ним на экране компьютера, вообще видит в нем человека?

Двадцать Четвертый поднес пистолет к голове Игла и вдруг замер, глядя себе под ноги. Игл ощутил давление на сфинктер, на лбу выступил пот.

— Я не воюю с вами, — сказал он Двадцать Четвертому. — Никто здесь не собирался воевать. Они просто хотели есть.

Двадцать Четвертый осмотрел чердак. Рядом с кучей трупов возле лестницы стоял не представляющий опасности разносчик пиццы. Двадцать Четвертый оглянулся на тела рейдеров, затем повернулся к Иглу и снова навел на него пистолет.

— Эй, крутой чувак, хочешь кусочек? — Игл протянул ему открытую коробку.

Он хотел добавить: «Пожалуйста, если уж это так необходимо, стреляй, но только в голову». Это означало: «Я не хочу возвращаться».

Игл смотрел в передающую камеру встроенную в очки Двадцать Четвертого, прямо в его тусклые серые глаза. Он хотел просто оставаться человеком, просто говорить по душам с другими людьми. Делать единственное, что он по-настоящему любил.

Внутри Двадцать Четвертого что-то булькнуло, струйка слюны потекла по стальной челюсти.

— Ух ты… анчоусы… — буркнул он.

Ствол еще не успел опуститься, а Игл уже бежал прочь, одновременно плача и смеясь, восхваляя Бога за Его милость и благодать, в какой бы странной форме она ни выражалась.

А Мастер-из-Подземелья продолжал щелкать мышкой, возмущенно топая и сверля гневным взглядом игрушку, которая не повиновалась ему. Предавала его снова и снова, с каждым щелчком мышки.

Пятнадцать минут он безрезультатно давил на клавиши, потом на главном экране появилось текстовое сообщение: «Значительно лучше».

Хорошая новость. Приятно быть незаменимым. Он всегда получал благодарности, премии и льготы. Он заслужил все это, потому что был лучшим. И все-таки он ухватился свободной рукой за жиденькую бородку и дернул изо всех сил, чтобы боль прочистила ему мозги. Затем снова взялся за джойстик. На экране Двадцать Четвертый вдруг взглянул на рабочего из очистной команды и пустил очередь ему в спину, буквально разрезав надвое.

Остальные как ни в чем не бывало продолжали упаковывать тела в мешки и ставить цветные метки, на этот раз только зеленые. Нет, отказа оборудования определенно не было.

— Я велел тебе стрелять, — закричал Шерман. — Я отдал приказ, черт побери!

А на угловом экране все прокручивалась видеозапись того момента, когда Игл смутил его любимую машину смерти. Не выдержав, Шерман дал экрану пинка.

А-а-а! Нога! Ой, как больно!

Война — ужасно неприятная штука.

Сара Ланган

ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ЭТО И ЕСТЬ РАЙ?

Сара Ланган — автор романов «Хранитель» («The Keeper») и «The Missing», а последний ее роман, «Audrey's Door», в 2009 году получил премию Брэма Стокера. Ее рассказы печатались в журналах «Cemetery Dance», «Phantom» и «Chiaroscuro», в антологиях «Darkness on the Edge» и «Unspeakable Horror». Сейчас она работает над постапокалиптической молодежной серией «Kids» и парой «взрослых» романов: «Empty Houses» (под впечатлением от сериала «Сумеречная зона») и «My Father’s ghost» (под впечатлением от «Гамлета»),

Бенджамин Франклин однажды заметил: «Гости, как рыба, на третий день начинают дурно пахнуть». Долгая совместная жизнь представляет собой нелегкое испытание. Что же тогда говорить про наирискованнейшую человеческую игру — рождение ребенка? По сути, вы на несколько десятилетий принимаете в свою жизнь совершенно незнакомого человека, делаете его важнейшей составляющей своего бытия до самой смерти. Конечно, большинство неплохо справляется (или, по крайней мере, считает, что справляется), но есть исключения. Бывает, мы отчаянно стараемся сделать наших детей счастливыми, а они все равно убегают из дома либо встают на кривую дорожку. А родители мучаются, не понимая, как помочь беде. Быть может, стоит заявить: «Хватит»? Установить строгую дисциплину либо послать ребенка в школу для трудновоспитуемых, где режим — как в тюрьме?

А может, любить его, несмотря ни на что, поддерживать во всем и надеяться, что он когда-нибудь найдет свое место в мире? Хотя иногда кажется, что ничем помочь нельзя.

Наш следующий рассказ об отце, который оказался в таком вот нелегком положении и пытается найти заблудшую дочь посреди зомби-апокалипсиса. Он знает: его дочь вовсе не та, какой он хотел бы ее видеть, но все равно ее любит и готов защитить всеми средствами. Почти всеми. В конце концов, этот мир — жуткое место, полное чудовищ.

Полдневное солнце палит плечи Конрада Уилкокса, плавит асфальт. Вязкий гудрон проминается под ногами. Шоссе большое, широкое, с разделительной полосой. На ней цветут магнолии. По обочинам валяются разбитые либо оставленные машины, большинство ржавые. Осталось пройти еще три мили, а потом, если верить карте, на Эмансипейшн-плейс надо свернуть налево. Затем еще две мили, и он достигнет того, что осталось от женской исправительной тюрьмы штата Луизиана. Там Делия.

На заросшей травой обочине лежит содранный со столба зеленый плакат с надписью: «Добро пожаловать в Батон-Руж — настоящая Луизиана на каждом шагу!» Ниже краской из баллончика выведено: «Осторожно — инфекция!»

Морщинистой рукой, испещренной старческими пигментными пятнами, Конрад вытер пот со лба и поковылял дальше. Он прошел две тысячи миль, а страх свой похоронил еще в Томз-Ривере вместе с трупами. За страхом пришло отчаяние, затем безразличие, тоска, желание покончить с собой. В итоге Конрадом овладело глухое равнодушие ко всему, оно и удержало его среди живых. Но в конце пути, в шаге от желанной цели, казалось, что панцирь, защищавший его всю дорогу, растрескался и вот-вот развалится на куски, оставляя тело неприкрытым.

— Глэдди, я почти дошел, — сказал Конрад. — Ты уж не бросай меня, корова старая, помоги раскумекать, в чем дело, когда время придет.

— Я помогу, — ответил он сам себе сварливым голосом. — Только не надо звать меня старой коровой!

Еще четверть мили по городу, и он оказался перед магазином «Севен-элевен», сплошь заросшим пуэрарией. Это была первая не разграбленная и не разнесенная вдребезги торговая точка, увиденная Конрадом после «Хесс-стейшн» в Хоуэлле.

— Ха-ха, вот сейчас и водички раздобудем, — произнес Конрад визгливым голосом. — Я тебе говорила, все получится!

Он ковыляет к магазину, сгорбившись, бессильно свесив руки. Если смотреть сверху, то он похож на краба. Ему шестьдесят два, но по виду можно дать все восемьдесят.

В растрескавшемся стекле витрины медленно движется его отражение — силуэт седого измученного старика с впалой грудью и ввалившимися глазами. Но больше вокруг никакого движения нет: не стрекочут сверчки, не кричат дети. Все спокойно… даже слишком. Конрад хватается за кобуру, но вспоминает, что пистолет уже два дня лежит на дне реки Миссисипи. С тех пор Конрад без еды и воды.

— Это похоже на Беду. Беду с большой буквы, и все это происходит прямо здесь и сейчас, — сообщает себе Конрад визгливым голосом своей жены Глэдис.

Конраду одиноко, и потому он призвал на помощь ее призрак.

— Иди дальше, Конни, — советует голос жены.

Он знает, что Глэдис права, но жажда замучила. Язык распух, и если быстренько не найти воды, просто свалишься без сил. Потому он вздыхает, протискивается между осколками стекла, торчащими в двери, и вступает в магазин.

Этот «Севен-элевен» маленький: две узкие стойки с товарами, касса в передней части помещения. На товарах, словно нетронутый снег, лежит слой пыли. За кассой стоит жутко распухшая баба с клином черных волос на лбу и крашеными ногтями. Фиолетовый лак частично облез. В руках она держит окровавленный номер «Нэшнл инкуайрер» с кричащим заголовком на первой странице: «Нашествие зомби из гетто Батон-Руж!»

— Привет, — говорит Конни.

Баба роняет газету и ковыляет в направлении Конрада. Кто-то выел нижнюю часть ее живота, и за недели либо месяцы со времени смерти влажный климат не позволил ей высохнуть, но сделал гнездилищем плесени. Конрад представил, как из зияющей дыры лезут ящерицы, сверчки и даже нерожденные дети. На переднике бабы когда-то было написано: «Спасибо, Боже, за рай в нашем, „Севен-элевен“!» Осталось только «…рай… элевен».