Дин Кунц - Ложная память
Наконец, вдоволь насладившись психологическим превосходством, полученным в результате беседы в дверях, Клодетта сделала шаг в сторону, без слова или жеста предложив гостям войти.
— Один сын появляется с э-э… гостем почти в полночь, другой с женой, и ни тот, ни другой даже и не думают предварительно позвонить. Я знаю, что оба посещали курсы хороших манер, но, очевидно, деньги были потрачены впустую.
Дасти решил, что, говоря об еще одном сыне, она имела в виду Младшего; тому было пятнадцать лет, и он жил здесь. Но когда они с Марти прошли мимо Клодетты, им навстречу по лестнице, чуть ли не кубарем, скатился Скит. Он казался более бледным, чем был при их последней встрече, еще сильнее исхудал, темные круги под глазами стали больше, но он был жив.
— Ух-ух-ух! — воскликнул Скит, обнимая Дасти, а затем повторил ту же речь, обнимая Марти.
— Но мы думали, что ты… — пробормотал ошеломленный Дасти.
— Нам сказали, что ты… — подхватила Марти.
Прежде чем кто-то из них смог закончить фразу, Скит вздернул свой пуловер и рубашку, заставив мать содрогнуться от отвращения, и продемонстрировал свой голый торс.
— Пулевые раны! — с удивлением и странной гордостью объявил он.
Его впалую грудь и тощий живот украшали четыре страшных синяка с уродливыми багрово-черными серединами и бледнеющим к краям ореолом.
Воспрянувший к жизни при виде Скита, но тем не менее донельзя озадаченный, Дасти переспросил:
— Пулевые раны?
— Ну, — поправился Скит, — это были бы пулевые раны, если бы я и Пустяк…
— Пустяк и я, — поправила мать.
— Да, если бы Пустяк и я не надели кевларовые бронежилеты.
Дасти почувствовал, что ему необходимо сесть. Марти тоже была потрясена. Но они примчались сюда потому, что чувствовали: время не терпит, и потеря его теперь могла оказаться смертельной ошибкой.
— А что вы делали в бронежилетах?
— Хорошо, что вы не захотели взять их в Нью-Мексико, — сказал Скит. — Я и Пустяк… — он виновато взглянул на мать, — Пустяк и я решили тоже сделать что-нибудь полезное, и сели на хвост доктору Ариману.
— Вы что?
— Мы следили за ним в грузовике Пустяка…
— Который я заставила их поставить в гараж, — вставила Клодетта. — Я не желаю, чтобы такой автомобиль видели на моей дорожке.
— Это прекрасный грузовик, — возразил Скит. — Так или иначе, мы надели жилеты, просто так, на всякий случай, и поехали за ним, а он каким-то образом обнаружил нас и сам принялся следить за нами. Мы думали, что потеряли его, и поехали на пляж. Когда мы там пытались вступить в контакт с одной из плавучих баз, он просто-напросто подошел к нам, выстрелил в каждого из нас по четыре раза.
— Боже мой! — с трудом выговорила Марти.
Дасти затрясло; его переполняла масса эмоций, которые он не мог ни поименовать, ни даже разделить. Однако он заметил, что глаза Скита ярче и яснее, чем за все время, прошедшее с того праздничного дня, когда, более пятнадцати лет назад, они вдвоем наполнили коробку собачьим дерьмом и послали его Холдену Колфилду-старшему, которого Клодетта отвергла в пользу Дерека.
— На нем была лыжная маска, так что мы не смогли бы верно описать его в полиции. Мы даже не ходили в полицию. Подумали, что от нее не будет никакого толку. Ну и что, все равно мы знали, что это был он. Ему не удалось нас одурачить. — Скит весь сиял, как будто они задержали психиатра на месте преступления. — Он два раза выстрелил в Пустяка, потом четыре раза в меня. Это было все равно, как если бы мне прямо по кишкам колотили молотком; из меня все дыханье вышибло, я чуть сознание не потерял; хочу глотнуть воздуху, и не могу, потому что даже за воем ветра он мог услышать меня и понять, что я на самом деле не мертв. Притворился убитым. Пустяк тоже. Так вот, прежде чем повернуться к Пустяку и выстрелить в него еще два раза, этот парень говорит мне: «Твоя мать шлюха, отец мошенник, а у отчима свиное дерьмо вместо мозгов».
— Я никогда даже не встречалась с этим штамповщиком псевдопсихологического бреда, — ледяным тоном сказала Клодетта.
— Потом я и Пустяк, Пустяк и я, мы оба поняли, что Ариман поспешно удрал, но мы еще полежали там, потому что были перепуганы. И некоторое время просто не могли двигаться. Словно нас парализовало. Чуете? А потом, когда мы смогли шевелиться, приехали сюда, чтобы выяснить, почему он считает мою мать шлюхой.
— Вы были в больнице? — взволнованно спросила Марти.
— Нет, со мной все прекрасно, — беззаботно ответил Скит, опустив наконец свитер.
— У тебя могло быть сломано ребро, внутренние повреждения.
— Я говорила ему то же самое, — сказала Клодетта, — но безуспешно. Ты же знаешь, Шервуд, что собой представляет Холден. У него всегда было больше энтузиазма, чем здравого смысла.
— Отправиться в больницу — очень хорошая идея. А сделать это не поздно и сейчас, пока травмы совершенно свежие, — обратился Дасти к брату. — Это будет прекрасная улика на тот случай, если нам удастся доставить этот кусок говна в суд.
— «Ублюдок», — наставительно заметила Клодетта, — или «сукин сын». И то и другое годится, Шервуд. Бессмысленная вульгарность не впечатляет меня. Если ты считаешь, что слово «говно» шокирует меня, то подумай, прежде чем употребить его снова. Но мы, в этом доме, никогда не считали, что Вильям Берроуз имеет отношение к литературе, и не собираемся менять свою точку зрения.
— Мне нравится твоя мать, — сообщила Марти мужу.
Глаза Клодетты почти незаметно прищурились.
— А как там, в Нью-Мексико? — спросил Скит.
— Край очарования, — ответил Дасти.
В конце вестибюля отворилась дверь, ведущая в кухню, и оттуда появился Дерек Лэмптон. Он приближался, развернув плечи, с прямой, как шомпол, спиной, выпяченной грудью, но, хотя его осанка была совершенно такой, какая подобает старому вояке, все же казалось, что он крадется мимо стоящих.
Скит и Дасти стали тайно называть его между собой Гадом с первого же дня после его появления, имея в виду, что он похож на пресмыкающееся. Но Лэмптон больше походил на норку. Он был таким же складным и гладким, с густыми и блестящими, как мех этого зверька, волосами и быстрыми, черными, осторожными глазками создания, которое успевает совершить пагубный налет на курятник, стоит фермеру лишь на минутку отвернуться. На руках у него (он не протянул руки ни Дасти, ни Марти) были более заметные, чем у большинства людей, кожистые перепонки между изящными пальцами, а ногти имели слегка заостренную форму, словно коготки на проворных звериных лапках. Норка из семейства куньих, близкая родственница ласки и хорька.
— Что, кто-то умер, и мы знакомимся с завещанием? — спросил Лэмптон. Он считал, что обладает исключительным чувством юмора, а произнесенная фраза была, вероятно, одним из самых изысканных приветствий, которые от него можно было ожидать.
Он осмотрел Марти с головы до ног, задержавшись на груди, укрытой свободным свитером, поскольку никогда не считал нужным скрывать свой интерес к привлекательным женщинам. Встретившись наконец с ней взглядом, он обнажил свои мелкие, острые, снежно-белые зубки. Он считал этот оскал улыбкой и, пожалуй, искренне верил в то, что его улыбка была соблазнительной.
— Шервуд и Мартина на самом деле побывали в Нью-Мексико, — сообщила мужу Клодетта.
— Неужели? — удивился Лэмптон, вздернув брови.
— Я же говорил вам, — вмешался Скит.
— Действительно, — подтвердил Лэмптон, обращаясь скорее к Дасти, чем к Скиту. — Он сказал нам об этом, но с такими яркими деталями, что мы предположили, что это были не столько действительные события, сколько одна из его болезненных фантазий.
— У меня нет болезненных фантазий, — возразил Скит. Он старался говорить твердо, но не решался встретиться взглядом с Лэмптоном и произнес свою протестующую речь, глядя в пол.
— Холден, не кидайся в бой, — успокоил его Лэмптон. — Говоря о твоих болезненных фантазиях, я вовсе не осуждаю тебя, точно так же, как не стал бы осуждать Дасти, если бы мне пришлось упомянуть о его патологическом отвращении к авторитетам.
— У меня нет патологического отвращения к авторитетам, — сказал Дасти, сердясь на самого себя за то, что не смог преодолеть потребности ответить. Но он старался, чтобы его голос звучал спокойно, даже дружественно. — Я питаю законное отвращение к мнению о том, что кучка представителей элиты имеет право указывать всем остальным, что они должны делать и что думать. Я испытываю неприязнь к самозваным экспертам.
— Шервуд, — заметила Клодетта, — ты ничуть не подкрепляешь свою аргументацию, используя неумышленный оксюморон, такой, как «самозваные эксперты».
— Клодетта, на самом деле это не был оксюморон, — с совершенно спокойным лицом ровным голосом сказала Марти. — Это был эвфемизм[60], и он использовал слово «самозваный» вместо более вульгарного, хотя и более точного определения «наглые говенные эксперты».