Зухра Сидикова - Стеклянный ангел
«Бедняги, — подумал Миша, — холодно им в России. Холодно и одиноко. Совсем как мне».
Официантка поставила перед ним тарелку огненно-красного варева с расплывшимся пятном сметаны. Миша вдохнул чудесный запах, плотоядно щелкнул зубами и взялся за ложку.
— Плетнев? Ты? — кто-то похлопал его по плечу.
Михаил обернулся, неловко встал, чуть не опрокинув при этом тарелку с заветным борщом.
— Какие люди и без охраны! — воскликнул, раскинув руки, и самого аж передернуло от дурацкой заезженной фразы. «Только тебя, рыжий, здесь не хватало!» — подумал про себя, а вслух сказал:
— Здорово, Андрюха. Какими судьбами?
— С человеком одним должен был встретиться, видно, разминулись. А ты чего здесь?
— Да вот погреться зашел. Может, присядешь?
— Нет, извини, тороплюсь! Ты где сейчас?
— А нигде! — неожиданно для самого себя сказал Миша, хотя Андрюха Рыжов был последним человеком, которому следовало знать, что он, Михаил Плетнев, в полном ауте. Бывший сокурсник и вечный соперник — более удачливый, как это ни прискорбно. Работает на Главном Новостном, не то, что Миша — поскакушка на побегушках…
— Как это нигде? — Рыжов поджал тонкие губы. — Я ведь тебя видел на каком-то канале, не помню, правда, на каком…
Не преминул все-таки поддеть, это уж обязательно — по правилам давней игры.
— Турнули, — сказал Миша, — только что.
Ну, понеслось. Нашел перед кем откровенничать, но есть в нем такая особенность характера — если уж вожжа под хвост попала, считай все. Случалось с ним такое.
Рыжов не стал спрашивать, за что турнули с работы его друга Плетнева Мишу, вместо этого сделал озабоченное лицо и взглянул на часы.
— Слушай, мне некогда — спешу! Звони, если что, увидимся, — пожал руку, пошел к выходу.
Миша сел доедать борщ. Борщ остыл, покрылся неаппетитной жирной пленкой. Миша поглядел на нее задумчиво и откинулся на спинку стула.
Африканцы за соседним столиком совсем загрустили, похоже даже обилие на столах русской водки не спасало их от осенней хандры.
— Послушай, Миха! — кто-то опять постучал по плечу, Плетнев повернул голову: это Рыжов вернулся. Может, хочет заплатить за остывший борщ?
— Вот моя визитка, возьми. Ну, возьми же. Даю тебе сроку две недели — у нас на канале открывается вакансия штатного фотожурналиста. Если за это время подготовишь и принесешь что-нибудь стоящее, составлю тебе протекцию. Приличный оклад, командировки в Европу. Второго декабря в 9.00. Адрес, надеюсь, знаешь. Две недели, слышишь? Время пошло!
Рыжов уже исчез за дверью, а Михаил все сидел с повернутой в сторону ушедшего приятеля головой. Было неудобно, затекла шея. В голове громко ворочались мысли. О чем это говорил Андрюха — о командировках в Европу?
Миша поборол ступор, который ранее поборол его, медленно встал из-за стола, мысленно попрощался с так и не попробованным борщом, потом — мысленно же — с грустными африканскими студентами, и, так и не поужинав, с завывающим вслух желудком вышел в холодный осенний вечер — сырой и неуютный.
Чернокожий именинник стоял на крыльце и на чистом русском языке вдохновенно материл кого-то по телефону.
* * *Прошло два дня, а Миша так ничего и не придумал. Бесцельно шатался по городу, утром второго дня даже сел в электричку и ехал до последней станции, наблюдая, как за окном уныло тянутся бесконечные серые поля и теряющие листву перелески. Две недели на то, чтобы достать что-нибудь стоящее — где его достать стоящее-то? Люди вон вокруг какие — скучные, предсказуемые, обычные. Тетки с сумками, плохо пахнущие мужики, безвкусно одетые девчонки. Ясень пень он не там ищет, но доподлинно знает, убеждался не раз — где-нибудь на тусовке в верхах тоже самое: тетки с сумками, вонючие мужики, и безвкусно одетые девчонки — только мишуры побольше да понтов гламурных.
В городе зарядили дожди — поздняя осень, самое мерзкое время года: слякоть, голые деревья, куцые унылые дни. Сам воздух серый, тусклый, неприятно влажный. Казалось, изморось оседает на легких мутной слизью. Скорее бы зима, скорее бы насыпало снега, прикрыло сияющей белизной эту черную грязищу, эти мокрые неопрятные крыши, этот асфальт с намокшими комьями липкой земли и бурыми пузырчатыми лужами, отражающими свинцовое низкое небо.
Мама все беспокоится, все расспрашивает, что с ним, почему такой расстроенный, почему не ходит на работу, все заглядывает к нему в комнату с озабоченным лицом: Мишенька, может быть, чаю? Мишенька, может быть, бульончика? Мишенька, может, котлет? Он раздражался и даже заорал один раз, чтобы она оставила его в покое. Бедная мама расстроилась, задрожала лицом.
Какой он все-таки подлец! Нельзя так с ней. Маму все время жалко, все время хочется сделать что-нибудь для нее. С тех пор, как он себя помнил, он знал, чувствовал: мама несчастна, и он ничего не может с этим поделать.
Он старался: был примерным сыном, хорошо учился, не шлялся вечерами с дружками, не бухал пиво во дворе, не водился с испорченными девчонками. В общем, не делал ничего такого, что могло бы огорчить маму.
Разве может он сейчас сказать, что его уволили? Что он не знает, как ему быть, что делать. Что у него нет средств к существованию, и он не может придумать, чем теперь он будет зарабатывать на жизнь.
Не везло ему в профессии, явно не везло, а ведь так все хорошо начиналось: школа с золотой медалью, институт с красным дипломом. Но все было впустую. Все это оказалось никому ненужным. В этой профессии нужны связи, а связей у него как раз и нет. Он перебивался, переходил с места на место — внештатником, фрилансером. Неудачник с красным дипломом, светлая, но невостребованная голова.
То, что предложил Андрюха Рыжов, — огромный шанс, огромный… ему бы только попасть туда, только зацепиться! А дальше все пойдет как по накатанной, он-то знал, был твердо уверен: ему нужен только шанс — один единственный! — оказаться в нормальном месте, повариться в нормальном деле, тогда он сможет себя проявить. У него для этого есть все: мозги, внешность, грамотная речь, креативность. Все, о чем пишут в требованиях к претендентам — а потом прокатывают без зазрения совести, потому что объявление об открытой вакансии служит всего лишь прикрытием для высшего начальства, требующего принимать по конкурсу, а на самом деле местечко уже заготовлено для кого-то своего. Отсюда на экране повсеместно эти совершенно несимпатичные рожи с явными проблемами дикции.
Где найти материал? Что придумать? Что предпринять?
К концу второго дня, он так измучил себя этой постоянно прокручивающейся в голове мыслью, что почувствовал, что если не отключится, просто не выдержит — крыша съедет. Решил расслабиться. В кино сходить что ли? Может, пригласить кого-нибудь? Он зашел в новый торговый центр, взглянул на афишу. Шел какой-то американский боевик. Ну что ж самое то. До сеанса час, позвонить Катюшке — должна успеть, если захочет. С последним, то есть хотением, могут, конечно, возникнуть проблемы — он не звонил ей уже недели три, но стоит попробовать — одному идти в кино как-то совсем неприлично.
— Катюша, привет!
— Привет, — Катин голос не предвещал ничего хорошего.
— Слушай, ты извини, я не звонил давно — дела были.
— Ну?
— И в тот день, когда ты мне звонила, я не мог разговаривать. У меня планерка была.
— Ну?
— Извини, говорю, — Миша почесал голову. Похоже, разговор зашел в тупик.
— Дальше.
— В общем, я хотел тебя в кино пригласить.
— Да ну?
Миша помолчал. Он конечно никогда не заблуждался насчет Катюшкиных умственных способностей, — красивым девушкам это где-то даже мешает, — но чтобы вот так?
— Ты прямо как Эллочка-людоедка, — сказал он.
— Какая еще Эллочка? — с угрозой в голосе спросила Катя.
— Я тебя в кино приглашаю… от всей души… — решил не нарываться Миша. — А после сеанса мы могли бы к тебе зайти. Твоя подружка еще не вернулась из отпуска?
— А не пошел бы ты? — почти дружелюбно спросила Катя.
— Куда? — спросил Миша, хотя уже догадывался.
— Хочешь, я тебе адрес пришлю эсэмэской? — великодушно предложила Катя.
— Нет, спасибо, — вздохнул Миша и нажал отбой.
Боевик был настолько кровавым, что Мишу затошнило. Герой подстреливал всех налево и направо, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Похоже, это просто доставляло ему удовольствие. Миша этого удовольствия не разделял, поэтому встал и пошел к выходу. На него зашипели и зашикали. Кому-то он отдавил ноги, и этот кто-то так в отместку двинул кулаком ему по колену, что он громко ойкнул и хотел уже затеять драку в темноте, но тут подошла тетечка, проверяющая билеты при входе, и строгим голосом попросила его выйти из зала.
Миша решил не связываться и, прихрамывая на одну ногу, заковылял к выходу.
