Алексис Леке - Хроника обыкновенного следствия
Я криво усмехаюсь. Он понимает. Что этот дурак может понимать?
– Отдохнуть, – говорю я. – Теперь у меня вся жизнь сплошной отдых, мадам Жильбер. Вы правильно сделали, что велели увести это собачье дерьмо. И плевать мне, подаст он жалобу или нет.
Она с трудом сдерживается, чтобы не возмутиться моей грубостью, потом опускает глаза и краснеет. Я показываю пальцем на дело.
– И пока вы здесь, выбросите это в корзину. Это следствие никому не нужно и безрезультатно.
Она тихо качает головой из стороны в сторону, не желая противоречить, как медсестра, выслушивающая бред больного.
– Вы считаете меня сумасшедшим? – спрашиваю я. – Думаете, что здесь каждого ожидает нервный припадок? Подождите результата вскрытия. Он поступит вечером или утром. И знаете, что в нём будет? Отсутствие события преступления и возврат дела полицейским. Если только эксперт не потребует заключения в психушку. Этот дурак способен на такое. Хотите пари?
– Отсутствие события преступления в убийстве жены и разрезании ее на куски? – восклицает мадам Жильбер. – Как вы можете утверждать такое, господин следователь?
Похоже, она раздражена, если осмеливается так говорить со мною.
– Вы не слышали, о чем я с ним говорил, мадам Жильбер? Вы думаете, я бредил? Вы не слышали слов обвиняемого? Он действительно нарезал ее на дольки, но НИКОГДА НЕ УБИВАЛ. Всё в этом. Он не способен убить жену, как, впрочем, и кого-либо другого. Это не убийца, а мошенник.
Она оторопело смотрит на меня.
– Да, да, – говорю я. – Это и была его тайна. Он хотел убить. Он медленно готовил свое преступление, но ему не хватило храбрости перейти к делу. Он колебался, колебался, он беспрестанно мечтал об этом убийстве. Надругание, насилие, пытки… Разом отомстить за четыре года унижений, вымышленных или действительных… Теперь вам понятно?
Она сглатывает, медленно кивает.
– Значит, можете понять, когда хотите… Быть может, однажды он бы и прикончил её. Быть может, он был уже готов к этому. И вдруг она внезапно умирает, лишив его разом и ненависти, и возможности совершить преступление. Ужасная, нечеловеческая фрустрация, внезапное исчезновение объекта ненависти… И тогда он убивает повторно. И убивает повторно с удесятеренной жестокостью, поскольку не смог убить её на деле – она ушла из его рук окончательно, нанеся напоследок еще одно оскорбление… Быть может, он уверил себя, что убил по-настоящему… А чтобы окончательно уверить себя в убийстве, постарался попасться, надеясь пойти под суд. Он воспользовался нами, чтобы влезть в шкуру вымышленного убийцы.
– Поэтому он и спрятал останки жены?
– Конечно. Но он был и остался ничтожеством. Даже здесь он не сумел сделать все, как надо. Он, сознательно или нет, оставлял себе дверь открытой…
– А статья 359?
– В этом случае статья 359 не применяется, мадам Жильбер. Сокрытие трупа считается преступлением, если человек умер вследствие убийства или от побоев и ран. Так называемая жертва скончалась либо от инфаркта, либо от чего-нибудь подобного. А в кодексе не предусмотрена статья о пытках трупа. Нет, здесь речь не идет о статье 359.
Через два часа – медэксперт работает не только блестяще, но и быстро – мне вручают отчет: никакого яда и никаких ран на трупе не обнаружено. Но исследование мозга показало, что она умерла от обширного инсульта, который нельзя вылечить, но легко определить, а увечья были нанесены после смерти. Забавная и гнусная деталь – обвиняемый вырвал у нее сердце, считая, что она умерла от инфаркта и что этим он скроет истинную причину смерти, если полицейским всё же удастся отыскать останки…
Когда я возвращаюсь домой, Эмильены нет. Уже нет, должен был бы я сказать. Наконец-то она не в постели художника или клиента, а в кабинете следователя Брийара или в КПЗ.
Наливая в ванну горячую воду, я думаю, что отныне и надолго мне не придется беспокоиться, где она находится.
Полицейские явились с обыском. Не знаю, нашли ли они чулок, но исчезновение горшков с цветами – факт красноречивый.
Завтра же выкину всю дрянь, сотворенную протеже Эмильены, за исключением двух-трех вещичек, к которым привязался. Я сладостно предвкушаю, как примусь разбивать молотком гнуснятину, царящую в гостиной и почти достойную резца Эдуардо. Смотри-ка, Эдуардо… этот карлик-мошенник еще услышит обо мне. Пусть вернет моё любимое кресло и побыстрее, иначе берегись.
Передо мною открывается новая жизнь. Хотя я почти и не изменю привычек. Даже схожу в тюрьму к Эмильене. Если она вдруг обвинит меня, притворюсь огорченным. Надеюсь, её адвокат отсоветует ей выдавать меня следователю Брийару. Донос меня не утопит, а ей может сослужить плохую службу.
И тут я задаю себе странный вопрос. Сделал бы я то, что сделал, не веди следствия по прекрасному, но ложному преступлению моего обвиняемого? Боже! Я, считающий себя ничтожеством, слабовольным человеком, который не осмеливается совершить истинный поступок, вдруг бросился очертя голову в ледяную воду – холодно, умело, талантливо и решительно убил, вдохновленный убийством, которого не было!
Быть может, именно от этого я едва не сошел с ума пару часов назад. Во мне растет невыносимое ощущение, что я обманут, оскорблен ложью подследственного. Я действовал под влиянием миража. Знай он… Быть может, он бы мне позавидовал? Мне, совершившему то, что он не осмелился сделать. А может быть, он бы не утешился тем, что его постигла неудача?
Когда я утром прошу встречи с прокурором, он выглядит удивленным и расстроенным. После того как я показал свою профессиональную цельность, он опасается внезапного разворота на 180 градусов.
– Итак, мой дорогой, – начинает он, – я по-настоящему огорчен. Глубоко огорчен. Вы даже не можете себе представить, как я огорчен. Я всю ночь не сомкнул глаз. Поверьте, я постараюсь сделать всё, что в моей власти…
– Прошу вас об одной вещи, господин прокурор. Запишите моё заявление: я сознаюсь в преступлении – я, и только я, виновен в смерти подруги моей жены.
– Простите? – он поражен.
– Подругу жены убил я.
Я вижу, как он мысленно пускается в сложные рассуждения.
– Я говорю не о косвенной ответственности, – уточняю я. – Хочу сказать, что явился к ней, оглушил, потом подвесил на люстру, пока, как говорят англичане, не последовала смерть. Готов повторить свое признание в присутствии следователя Брийара, объяснить ему мотивы и следствия.
Долгое молчание. Прокурор почти не удивлен, шок как бы поглотил всё. Щеки его медленно краснеют.
– Откровенно говоря, мой дорогой, – произносит он таким тоном, которым разговаривает только со своими подчиненными, – я вас решительно не понимаю. Кого вы пытаетесь убедить в столь неправдоподобной истории? Никто ни на минуту не примет вас всерьез. Никто. Я отказываюсь слушать, вам понятно? Отказываюсь. Ваша супруга уже попортила кровь судебному ведомству. Этого вполне достаточно.
– Я говорю чистую правду, господин прокурор.
– В каком-то смысле я знаю, вы делаете то, что считаете справедливым, – вздохнул он. – Вы продолжаете создавать себе образ, как бы не соответствующий вашему долгу. Ваша супруга зашла слишком далеко, мой дорогой, излишне далеко. Она сделала вас посмешищем, она уже долгие годы валяет вас в грязи. На этот раз она сделала неверный шаг. Возьмите себя в руки, мой дорогой. Сумейте отойти в сторону! Поверьте, здесь все вас жалеют и ценят. К вам относятся с невероятной симпатией, как к человеку, так и профессионалу. Вы молоды. Забудьте её. Перестройте вашу жизнь. Не торопитесь. Не оставайтесь на тупиковом пути. Есть роковые существа, сила которых в развращении и разрушении. Настоящее чудо, что вы вышли из испытаний живым и почти целым. С вами говорит старший по возрасту, и поверьте, мною движут чувства дружбы и уважения. Живите, черт подери! Живите!
Очень странно, думаю я, пока он провожает меня до дверей кабинета. В своем поучении он изложил мне от "а" до "я" все мотивы моего убийства – во всяком случае, самый понятный мотив: хитростью избавиться от Эмильены. Но это ему на ум не пришло. А если пришло? Неужели он старался доказать мне, что Эмильена со своим голландцем куда более удобные преступники, чем следователь? Кто знает? На пороге он снова пожал мне руку.
– Будьте мужественны, – бормочет он на всякий случай, если кто-то подслушивает по ту сторону двери. – Я всё знаю, я верю вам, я наблюдаю за вами долгие годы. Вы умны, прозорливы, настойчивы, совестливы. Вы выйдете из испытания с высоко поднятой головой. Держите голову гордо! Очень гордо!
Я не злой человек. И в глубине души моей горит чувство справедливости. Я считаю, что каждое преступление должно быть наказано. Преступно отнимать жизнь другого человека, даже столь ненужного и презренного, как Электра. Но, быть может, прокурор прав. За то, что причинила Эмильена – причинила мне, – она должна заплатить, даже если закон и уголовный кодекс не предусматривают наказания за это. Конечно, её голландец виноват куда меньше, но кто знает, какими путями он нажил свое состояние. К тому же он заслуживает жестокой кары за неумение выбирать (я говорю не об Эмильене, а об отсутствии вкуса в области искусства).
