Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя
С ее сигареты упал пепел, и она не глядя смахнула его с юбки.
– Все изменилось, когда она перешла в среднюю школу. Она как-то отдалилась от нас. А Тревору это очень не нравилось, сразу было видно. Он иногда так на нее смотрел, как будто… ну, я не знаю, у него был такой вид, словно его предали. Как будто она теперь настроена против него.
– Вам не кажется, что это было отчасти по причине ее взросления? Пубертатный период, если угодно?
– Да, наверное.
– Не по причине каких-то изменений с ним самим? В его отношении к Сьюзен? Может быть, он что-то не так сделал?
– Сделал?
Слово это словно повисло между ними в воздухе, никак не объясненное.
– Нет, – сказала Хелен. – Это Сьюзен изменилась. Она больше сблизилась со мной, например. Почти так, как было прежде, почти сестринские отношения, можно сказать.
– И Тревор чувствовал себя лишним.
– Да.
Элдер внезапно стал думать о Кэтрин, о Кэтрин и Джоан. Вспомнил, как они вдвоем шли впереди него, склонив друг к другу головы, рука об руку; как часами пропадали в магазинах, появляясь в конце концов с пылающими от возбуждения лицами, нагруженные сумками с трофеями; их приглушенные разговоры на кушетке у них дома, которые в итоге либо кончались взрывами хохота, либо прекращались, едва он входил в комнату.
– И как он на это реагировал? – спросил Элдер.
Она затянулась сигаретой.
– Иногда делал вид, что ему все равно. А иногда вдруг выказывал чрезмерную заботливость. Приставал к ней, засыпал вопросами – про школу, про подруг, – буквально навязывая ей свое общество. Когда он начинал так себя вести, она, конечно же, еще больше замыкалась в себе. Так он и жил некоторое время, понимаете, притворялся, что ничего такого не замечает. А потом – любого, самого мелкого предлога было достаточно, иногда даже и без всякой причины – он вдруг взрывался. Прямо в ярость впадал. Когда раз в месяц, когда раз в неделю… Это было, знаете, словно живешь на мине с часовым механизмом – никогда не знаешь, когда и от чего она взорвется.
– Он бил ее?
– Нет. Ну разве что разок или пару раз ударил. Может, и больше. Когда ей было лет двенадцать-тринадцать. Она сама его доводила до этого, прекрасно понимая, что делает. Сами знаете, как дети умеют это делать. И когда уже не мог сдерживаться, он взрывался. Когда не знал, что еще предпринять. Однажды, помню, мы были в гостях у моих родителей. Воскресный обед. Он перегнулся через стол и влепил ей пощечину. Можете представить, что там началось после этого! Сьюзен убежала, визжа и рыдая, моя мать бросилась за ней, хотела успокоить; мой отец прямо-таки взвился, стал ему выговаривать. А Тревор, он в конце концов швырнул нож с вилкой и вышел, грохнув за собой дверью. И когда после этого они приходили к нам с визитом, он всегда находил предлог, чтобы уйти из дому; или изображал приступ головной боли, ложился у себя наверху в постель и даже опускал жалюзи – и так до самого их ухода.
– Но все это случалось, когда она была совсем девчонкой. Я имею в виду, что он мог ее ударить.
– Я ему сказала, что, если он это не прекратит… если это не прекратится, я от него уйду. Мы уйдем от него. Сьюзен было уже почти четырнадцать. Он знал, что я так и сделаю, это было видно. Я предложила ему посоветоваться со специалистом. Поговорить с врачом, с кем угодно, если он так уж не может держать себя в руках. Надо отдать ему должное, он так и сделал. И после этого никогда больше не поднимал на нее руку.
– Но по-прежнему сердился?
Хелен теперь не смотрела на него, а рассеянно глядела в пол.
– Довольно часто, да. По поводу некоторых вещей, которые он считал важными.
– Мальчики?
– Да, и мальчики. Или если ему казалось, что она лжет, что-то от него скрывает.
– А она действительно…
– Думаю, да. – Хелен снова смотрела ему в лицо. – Девчонки, они ведь такие. Да так оно, наверное, и должно быть… – Она затушила свою сигарету.
– Вы с Тревором поддерживаете какую-нибудь связь? – спросил Элдер.
– Нет. Практически никакой.
– У вас есть его адрес?
– Это где-то в Тамуэрте. – Она поднялась на ноги. – Сейчас найду.
– Девочки, про которых вы говорили… полагаю, их адресов у вас нет?
– Не думаю. – Хелен покачала головой. – Теперь скорее всего уже нет. Такие хорошие, добрые девочки, они сперва все время ко мне заходили. Особенно Шиобан. И еще один парень, он тоже заходил. Роб, так его, кажется, звали. Он открытки присылал на день рождения Сьюзен, ну и тому подобное… Но через некоторое время, понимаете… сами знаете, как оно бывает… Ладно, пойду отыщу этот адрес.
Пока ее не было, Элдер внимательно рассматривал семейную фотографию и думал о Треворе, как он тогда бродил по берегу после отлива, пытаясь поймать морскую звезду или еще что-то, пока мама с дочкой сидели на скамейке, сплетничали и хихикали, как лучшие друзья.
Вернулась Хелен, держа в руках маленькую адресную книжку, достаточно потрепанную.
– Вот они, все тут. Вот Шиобан. А вот адрес Тревора. Имейте в виду, адрес Шиобан старый, столько лет прошло… Хотя можно, конечно, узнать через школу. Единая государственная средняя школа, Честерфилд. Когда-то давно это была классическая школа. Их преподаватель драматического искусства мистер Латам, должно быть, еще там работает. Можно предположить, что кто-то из его бывших учеников все еще поддерживает с ним связь.
– Хорошо, спасибо. – Элдер записал адреса себе в блокнот.
Хелен проводила его до двери.
– Вы еще долго здесь пробудете?
– Думаю, еще денек. Точно пока не знаю.
У нее на лице было такое выражение, словно она собиралась рассказать ему что-то еще, но потом передумала. Когда ее рука коснулась его ладони – или наоборот? – это было, несомненно, совершенно случайное прикосновение. Она несколько минут смотрела ему вслед, но отвернулась раньше, чем он дошел до поворота улицы.
12
Пам Уилсон обещала отцу, что никогда в жизни не пойдет по его стопам и не станет инспектором по делам условно-досрочно освобожденных, что бы с ней ни случилось. В детстве, наблюдая каждое утро, как он уезжает на работу около семи утра, иногда попозже, в половине восьмого, как заводит свой рахитичный «воксхолл» и потом тащится через холмы в соседнее графство, из Тодмордена в Хаддерсфилд, а вечером возвращается примерно в тот же час, волоча с собой кучу разных бумаг, Пам пришла к выводу, что никто в здравом уме никогда не выберет карьеру такого инспектора, вечно перегруженного работой, не находящей в обществе достойного признания и отнюдь не щедро оплачиваемой.
Вместе со своей лучшей подругой Джули Уокер они поклялись – когда совместно отмечали свой пятнадцатый день рождения, – что всю жизнь будут покупать одежду только прямо от дизайнеров, встречаться только с мальчиками из итальянских семей, пить только бакарди и подыщут себе такую работу, за которую будут платить достаточно, чтобы позволить себе пентхаус в центре Лидса еще до того, как им исполнится по двадцать пять. Получив степень бакалавра экономики управления, Джули была теперь – в весьма зрелом возрасте тридцати семи лет – менеджером по маркетингу во второй по товарообороту из всех компаний страны, занимающихся продажей разнообразных картофельных чипсов, с годовым доходом более семидесяти тысяч, не считая премиальных, с машиной, предоставленной в рассрочку фирмой, и роскошными апартаментами на воде, прямо на Темзе, в районе доков. Пам считала, что это было уже чересчур, когда увидела в журнале «Хелло!» фото Джули, сидящей на белой кожаной кушетке рука об руку с этим Дарреном Как-его-там, который сделал себе имя на футбольном поле стадиона «Хайбери», а потом перешел в «Уэст-Хэм юнайтед» и был счастлив, если его хоть изредка вызывали со скамейки запасных.
Сама же Пам между тем еще на первом году обучения в университете перешла на другой факультет, поменяв историю на психологию с социологией, успела поиграть с идеей сделать быструю карьеру в полиции и в итоге отбросила ее к черту, временно отступила и подалась на телевидение, в отдел по продажам рекламного времени, для работы в котором оказалась совершенно непригодной по причине неподходящего темперамента, потом девять месяцев пробыла ученицей менеджера в универсальном магазине, прежде чем подписать контракт на прохождение курса подготовки преподавателей «английского как иностранного» с целью потом преподавать его «где-нибудь, где потеплее»; потом, подцепив в Барселоне какую-то ужасную крапивницу и еще кое-что похуже, более интимного характера, совершенно без денег и полностью подавленная, вернулась домой, в свою детскую комнату, и согласилась на должность практикантки в инспекции по условно-досрочным освобождениям.
Итог был весьма впечатляющий, над чем ее папаша не уставал потешаться и издеваться. По большей части по утрам, на автостоянке в Хаддерсфилде, когда она приезжала туда следом за ним на своей заржавленной «тойоте».
