Стивен Кинг - Ярость
— Мистер Грейс? — позвал я его.
— Я ухожу. — И сквозь слезы он воинственно добавил: — И тебе меня не остановить.
— Разумеется, идите, — нежно напутствовал его я. — Игра закончена, мистер Грейс. И на этот раз мы не расплачиваемся жизнями. Здесь никто не умер. Я выстрелил в пол.
Мертвая тишина на другом конце провода.
— Ты можешь это доказать, Чарли?
Иначе тут все рванули бы к дверям.
Эта фраза осталась в голове, а я повернулся к Теду.
— Тед?
— Это Тед Джонс, мистер Грейс, — механически ответил Тед.
— С-слушаю тебя, Тед.
— Он выстрелил в пол. — Все тот же голос робота. — Все в полном порядке. — Тут он оскалился и хотел продолжить, но я направил на него револьвер, и он сжал губы.
— Спасибо тебе, Тед. Спасибо тебе, мой мальчик. — Из динамика вновь донеслись всхлипывания. Прошло много, много времени, прежде чем он отключил связь. А потом нам пришлось долго ждать, пока он появится на лужайке и направится к копам, в твидовом пиджаке с бежевыми кожаными заплатами на локтях, блестящей лысиной, блестящими щеками. Шел он медленно, как глубокий старик.
Просто удивительно, какое наслаждение доставила мне эта медлительность.
Глава 20
— Приехали, — донеслось с заднего ряда. Ричард Кин. Голос звучал устало, словно сил у его обладателя совсем не осталось.
И тут же раздался другой голос, возбужденный, счастливый:
— Думаю, это было круто! — Я приподнялся. Грейс Станнер, наша Дюймовочка. К ней так и тянуло парней, что зализывали волосы назад и ходили в белых носках. В коридоре они вились вокруг нее, словно пчелы. Она носила обтягивающие свитера и короткие юбки. Когда она шла, тело ее так и играло. Короче, было на что посмотреть. И о ее мамаше много чего говорили. Где-то она работала, но в основном ошивалась в «Деннис» на Саут-Мейн, на задворках Плейсервилла. «Деннис», естественно, не тянул на дворец Цезаря. А в таких маленьких городках находилось немало людей, полагающих, что дочь ничем не отличается от матери. В этот день на Грейс были розовый свитер и темно-зеленая юбка до середины бедра. Лицо ее сияло. Она подняла сжатые кулачки. Я почувствовал, что у меня перехватило горло. — Давай, Чарли! Оттрахай их всех!
Чуть ли не все головы повернулись к ней, а кое у кого отвисли челюсти, но меня это не удивило. Я говорил вам о шарике рулетки, не так ли? Конечно, говорил. Так вот, он еще не остановился. Когда речь заходит о безумии, можно спорить только о его степени. Кроме меня, есть еще много людей, у которых едет крыша. Они ходят на автогонки, матчи по рестлингу, смотрят фильмы ужасов. Может, и Грейс из их числа, но я восхищался ею: она произнесла вслух то, о чем другие решались только подумать. А честность всегда ценится высоко. Опять же, она ухватила самую суть. Такая миниатюрная, славная девчушка.
Ирма Бейтс повернулась к ней с перекошенным от ярости лицом. Тут я понял, что наша перепалка с Доном Грейсом вышибла ее из колеи.
— Заткни свой грязный рот!
— Да пошла ты!.. — усмехнулась ей в лицо Грейс. — Корова!
Рот Ирмы раскрылся. Она искала слова. Я видел, как она пытается их найти, отбрасывая один вариант за другим, потому что нуждалась в сильных словах, от которых лицо Грейс прорезали бы морщины, груди обвисли, на ногах вылезли вены, а волосы поседели. Конечно, такие слова где-то были, оставалось только их найти. Вот она их и искала, шевеля маленьким подбородком, хмуря выпуклый лоб (и там, и там хватало угрей), очень похожая на жабу.
Наконец нашла.
— Они должны пристрелить тебя точно так же, как пристрелят его, шлюха! — Уже неплохо, но недостаточно. Эти слова не отражали всего того ужаса и ярости, которые она испытала, осознав, что рушатся основы привычного ей мира. — Убьем всех шлюх. Шлюх и дочерей шлюх!
В классе и так было тихо, а тут воцарилась полная тишина. Абсолютная. Всеобщее внимание сосредоточилось на Ирме и Грейс. Они словно стояли на сцене под лучами юпитеров. Грейс улыбалась, пока не прозвучала последняя фраза Ирмы. Вот тут улыбка исчезла.
— Что? — спросила Грейс. — Что? Что?
— Подстилка! Потаскуха!
Грейс поднялась.
— Моя-мать-работает-в-прачечной-толстая-сучка-и-тебе-лучше-забрать-обратно-то-что-ты-сейчас-сказала. — Все это она произнесла слитно, словно читала стихотворение.
Ирма торжествующе сверкнула глазами, добившись желаемого, ее шея блестела от пота, пота девушки-подростка из тех, кто по пятницам сидит дома, уткнувшись в телевизор и поглядывая на часы. Из тех, для кого никогда не звонит телефон, а голос матери — голос Тора. Из тех, кто постоянно выщипывает волосики между носом и верхней губой. Из тех, кто ходит на фильмы Роберта Редфорда с подружками, а на следующий день приходит одна, чтобы видеть его вновь, зажав потные ладони между колен. Из тех, кто пишет длинные, но очень редко отправляемые письма Джону Траволте. Из тех, для кого время тянется мучительно медленно, не суля никаких радостей. Неудивительно, что шея у таких покрывается липким потом. Я не шучу, такова правда жизни.
Ирма открыла рот и выплюнула:
— ШЛЮХИНА ДОЧЬ!
— Ладно. — Грейс двинулась к ней по проходу, вытянув вперед руки, словно гипнотизер на сцене. С очень длинными, покрытыми розовым лаком ногтями.
— Сейчас я выковырну тебе зенки, курва!
— Шлюхина дочь, шлюхина дочь! — не отступалась Ирма.
Грейс плотоядно улыбалась. Глаза у нее сверкали. Она не спешила, но и не тормозила. Шла по проходу нормальным шагом. Хорошенькая, как это я раньше не замечал, хорошенькая и грациозная. Прямо-таки камея.
— Вот и я, Ирма. Пришла за твоими глазенками.
Ирма внезапно поняла, что происходит, отпрянула.
— Остановись, — приказал я Грейс. Револьвер не поднял, но положил на него руку.
Грейс остановилась, вопросительно посмотрела на меня. На лице Ирмы отразилось облегчение, но злоба его не покинула. Похоже, меня она приняла за решившее вмешаться божество, взявшее ее сторону.
— Шлюхина дочь, — повторила она, обращаясь к классу. — По возвращении из пивной миссис Станнер каждую ночь оставляет дом открытым. И готова обслужить любого. — Своей усмешкой она хотела выразить презрение к Грейс, но в ней проступил охвативший ее ужас. Грейс все еще вопросительно смотрела на меня.
— Ирма, — вежливо обратился я к ней, — послушай меня, Ирма.
Когда она повернулась ко мне, я в полной мере осознал, что произошло. Остекленевшие глаза, закаменевшее лицо. Прямо-таки маска, какие дети надевают на Хэллоуин. Еще чуть-чуть, и она окончательно сошла бы с ума. Ее психика отказывалась воспринимать то, что происходило у нее на глазах. Возможно, недоставало одной соломинки, чтобы ввергнуть ее в ад безумия.
— Хорошо, — продолжил я, убедившись, что обе не отрывают от меня глаз. — Значит, так. Мы должны поддерживать в классе порядок. Я уверен, что все это понимают. Где мы окажемся, если забудем про порядок? Правильно, в джунглях. И лучший способ поддерживать порядок — решать возникающие конфликты цивилизованным путем.
— И правильно! — откликнулся Хэрмон Джексон.
Я поднялся, шагнул к доске, взял кусок мела, нарисовал на линолеуме пола круг диаметром в пять футов. При этом поглядывая на Теда. Вернулся к столу, сел. Указал на круг.
— Прошу вас, девушки.
Грейс тут же двинулась к кругу, восхитительная, желанная. С гладкой, очень белой кожей.
Ирма застыла.
— Ирма, — обратился я к ней. — Что же ты сидишь, Ирма? Ты ведь обвинила ее.
Ирма изумленно вскинула брови, словно глагол «обвинять» изменил ход ее мыслей. Она кивнула, встала, вскинула руку ко рту, словно хотела заглушить кокетливый смешок. Прошествовала по проходу и ступила в круг, как можно дальше от Грейс. Опустила глаза, сцепила руки перед собой. Будто собиралась спеть «Гранаду» на «Ганг-шоу».
Ее отец продает автомобили, не так ли? — ни с того ни с сего подумал я.
— Превосходно. Как принято в церкви, в школе и даже в «Хауди-Дуди»,[15] шаг за круг — смерть. Понятно?
Они это поняли. Это все поняли. Пусть и не уразумели, но поняли. Когда перестаешь мыслить, сама идея разумения становится несколько архаичной, сродни звуку забытых языков или взгляду в викторианскую camera obscura.[16] Мы, американцы, отдаем предпочтение простому пониманию. Так проще читать дорожные указатели, когда въезжаешь в город по шоссе на скорости больше пятидесяти миль в час. Для уразумения, то бишь осознания, мысленные челюсти должны слишком уж широко раскрыться, глядишь, разорвутся сухожилия. С пониманием проще, его можно купить в любом газетно-книжном киоске Америки.
— Я хотел бы обойтись минимумом насилия. Его и так хватает с лихвой. Думаю, девушки, ограничимся словами и оплеухами. Открытой ладонью. Судейство беру на себя. Принято?
Они кивнули.
