Линда Ла Плант - Лучшая половина мафии (Крестная мать)
Земля ушла у него из-под ног. Он выдавил слабую улыбку.
— Прости, ты права. Возвращайся лучше к синьоре Лучано. Если я буду тебе нужен, ты только позвони, и я приду — хоть женатый, хоть холостой. Прости меня. Наверное, я вел себя как ребенок.
Она поцеловала его в щеку, прошептала «спасибо» и ушла. Пирелли остался в комнате, тщетно пытаясь овладеть собой, справиться с жутким чувством потери.
Он закурил сигарету и сел за стол, совершенно опустошенный.
— Как? — спросил он самого себя. — Как это могло со мной случиться?
Лука сидел в машине перед зданием суда. Теперь он знал, кто тот человек, с которым говорила София. Это комиссар полиции, его фамилия — Пирелли. Интересно, что она ему рассказала? Как много он знает? Почему они уединились в комнате? Поглощенный собственными мыслями, он съежился от страха, когда кто-то тихонько постучал в стекло.
Судебный секретарь нагнулся к машине:
— Синьора Лучано уже выходит. Сейчас сверните налево, потом прямо по узкому переулку, а оттуда резкий поворот направо — и вы на главной дороге…
Лука заранее включил двигатель. София усадила Грациеллу на заднее сиденье, а сама села рядом с ним.
— У главного выхода толпятся папарацци. Так что поторопись.
Луке не нужно было повторять дважды. «Роллс-ройс» взвизгнул тормозами и помчался по узкому переулку.
Как и предсказывал Пирелли, с Грациеллы взяли штраф и осудили ее условно. В конце дня они были готовы лететь в Нью-Йорк. На таможне проблем не возникло. Синьора Дженнаро с сыном и дочерью не вызвала никаких подозрений.
Лука и Грациелла выбрали себе фальшивые паспорта. Фотография в паспорте Энтони Дженнаро не имела даже отдаленного сходства с Лукой, однако тот факт, что паспорт семейный, позволил им безнаказанно пройти мимо охраны и таможенников.
Стюардесса бесшумно переходила от одного кресла к другому и просила пассажиров пристегнуть ремни: через несколько минут они приземляются в аэропорту Кеннеди.
Полет прошел тихо и спокойно. Все спали. Грациелла дремала, положив голову на плечо Софии.
София не спрашивала Грациеллу, в котором часу Джонни вернулся из Милана, но он появился в квартире лишь под утро. Вопреки ее указаниям Лука остался в Милане, вернулся к зданию фирмы Нино и дождался, пока тот уйдет с работы. Лука поехал за ним к его дому, а спустя какое-то время — в гей-клуб. Несколько часов он следил за Фабио из угла темного многолюдного зала и в конце концов представился ему как студент художественного колледжа.
Уже поздно ночью они вернулись на фирму Нино.
Труп обнаружили только на следующее утро. Секретарша пришла на работу и заметила, что в кабинете Нино горит свет. В этом не было ничего удивительного: шеф часто приходил раньше других. Она распечатала пакет с почтой, сварила кофе и постучалась к Нино. Не получив ответа, девушка позвала его по имени, потом открыла дверь и заглянула в комнату.
На белом ковре были пятна крови — много пятен, как будто разлили банку с краской. Девушка вошла, чтобы рассмотреть все как следует, и увидела отчетливые следы босых ног: кто-то ходил по крови. Остались даже отпечатки растопыренных пальцев. Следы вели к порогу — туда, где она стояла. Еще не совсем понимая, что происходит, она шагнула назад, и тут до нее дошло, что следы теряются на черном ковре приемной.
В маленькой ванной тоже была кровь, размазанная по зеркалу, по раковине… А на белой кафельной плитке — новые четкие следы. Кто-то явно пытался стереть свои отпечатки пальцев, однако все краны и стены были забрызганы кровью.
Контора постепенно заполнялась швеями и закройщицами, и ситуация делалась все более сюрреалистической. Все заглядывали в кабинет Нино и спрашивали, что случилось. Никто не мог дать ответа. Вызвали полицию. Она немедленно оцепила здание, одновременно пытаясь найти Фабио и выяснить, что все-таки произошло в его кабинете.
Два часа спустя молодая ассистентка, проходя по комнате, в которой хранились манекены, испустила истошный крик. Тут же сбежались люди, но им оставалось лишь в ужасе тыкать пальцем в группу манекенов. Труп Нино, почти обескровленный, сидел верхом на мужском манекене и держал его в своих мертвых объятиях. Он был таким же восковым и безжизненным, как и белое пластиковое тело куклы.
Глава 33
Грациелла пришла в уныние, когда увидела маленькую квартирку, в которой остановились Тереза, Роза и Мойра. Она не имела понятия об уровне нью-йоркских цен. На ее взгляд, это жилье было почти трущобой, хотя десять лет назад Перри-стрит и Уэст-Виллидж считались довольно неплохим соседством.
Тяжело дыша, она заявила, что больше ни за что не станет подниматься по этой лестнице — хоть ты ее озолоти! — и пошла по комнатам, завывая и вскидывая руки на сицилийский манер. Увидев маленькую кухню, она покачала головой и в который раз спросила, почему, ну почему Альфредо скрывал от нее и от папы, в каких жутких условиях вынуждена жить его семья.
Еле сдерживаясь, чтобы не закричать, Тереза попробовала объяснить свекрови разницу в стоимости жизни и сказала, сколько приходится платить за эту «трущобу». Грациелла потребовала, чтобы она подыскала место получше: не могут же они все ютиться в такой тесноте!
Софии пришлось с ней согласиться. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и сама тяжело дышала после восхождения по лестнице со своим чемоданом.
Тереза ущипнула ее за локоть и прошептала:
— Я так рада тебя видеть! Мойра просто сводит меня с ума!
София ничего не ответила и шагнула в маленький коридор.
Пошатываясь, в квартиру вошла Мойра и сбросила на пол еще две сумки.
— О Господи, сколько же вы набрали вещей! Ну что ж, я свою работу сделала. Пусть теперь Роза идет. — Она пихнула ногами чемоданы и зажала Софию в угол. — Слушай, она меня уже доконала! Только и делает, что цепляется ко мне! Пару раз я на нее чуть не наорала.
Лука принес снизу еще два чемодана, и узкий коридорчик до отказа загромоздился вещами.
Только поздно вечером женщины немного пришли в себя, распределили комнаты и сдвинули мебель, чтобы было больше места. Одну комнату взяли себе София с Мойрой, другую — Тереза с Розой, а третью, самую маленькую, отдали в полное распоряжение Грациеллы, которая едва не лишилась рассудка.
Лука воспринимался всеми почти как родной. Он носил вещи, двигал мебель и охотно бросался на помощь, когда его звали. Однако он отказался с ними ужинать и ушел искать себе комнату, сказав, что вернется утром.
Ужин был шумным. Все галдели и наперебой спорили по поводу нового жилья. Грациелла все больше раздражала Терезу. Она отставила свою тарелку, заявив, что эта еда напоминает пластмассу и что если уж им приходится жить в трущобе, то совсем не обязательно и питаться по-американски.
Тереза в гневе стукнула кулаком по столу:
— Ты думаешь, мама, мы жили бы в этой квартире, если бы у нас был выбор?! Нам больше негде остановиться, и мы будем здесь жить, пока не уладим наши дела. Понятно?
— Не надо кричать, Тереза. Просто мама растерялась. Сразу столько переездов — то Рим, то снова Палермо, теперь вот Нью-Йорк… Вместо того чтобы ссориться, ты бы лучше спросила, как прошел суд. — София возила по тарелке свой жуткий гамбургер. — Маме пришлось заплатить штраф. Вернее, это мне пришлось его заплатить.
— Я полагаю, все прошло хорошо, иначе вы бы здесь не сидели. Ты всегда жила в роскошных квартирах, София, не то что некоторые из нас. Что ж, оглянись, посмотри! Альфредо был сыном дона Роберто, и эта квартира — еще не самое плохое наше жилище. В сравнении с остальными это просто дворец! И я не желаю больше слышать слово «трущоба»! Если вы хотите увидеть настоящие трущобы, пройдите четыре квартала отсюда… Боже мой, что же я делаю? Я что, сошла с ума? Мы все собрались вместе и говорим о квартире! Это какое-то безумие… Мама, прости меня, ладно?
Мойра одолела свой гамбургер и теперь накладывала себе еще жареную картошку.
— Послушайте, я жила в таких дворцах, которые вам и не снились! — встряла она. — Вы думаете, я не знаю, что такое богатство? Как-то в Майами мы сняли дом, по сравнению с которым вилла «Ривера» — просто жалкая голубятня! До нас там жил Фрэнк Синатра. Зеркальные ванные…
Тереза перебила:
— Замолчи, пожалуйста, Мойра. С тех пор как мы сюда приехали, я только и слышу от тебя, какая это дыра. Тебе не кажется, что нам надо поговорить о том, почему мы все сидим здесь, в моей «трущобе»?
Грациелла скрестила руки на груди.
— Знаешь, Тереза, то, что ты считаешь важным, не всегда верно. Самое главное — это дом. Дом — это сердце, место, где ты живешь, где ты растешь. Семья и дом неотделимы.
Тереза была на грани истерики. Казалось, еще немного — и она взорвется. София ласково обняла Грациеллу за плечи.
