Алексей Евдокимов - ТИК
Ощущение, частенько сопровождавшее ее поздние возвращения, да и вообще почти любые одиночные прогулки по ночной Москве, было менее предметным и более всеобъемлющим. Во внезапное чувство собственной совершенной беспомощности, уязвимости и потерянности складывались, например, сейчас и темень, и безлюдье, и двадцатиградусный, не слабеющий вторую неделю мороз, и крайняя степень усталости в сочетании с осознанием безрезультатности своей беготни, и омерзение от вылитых тебе на голову за день чужих понтов… — и что-то еще, неуловимое, но явственное, бесплотное и при этом чугунно-давящее, неощутимое, но исподволь разъедающее, как радиация…
(Вдруг вспомнилось, что всю прошлую ночь ей снились пауки. Огромные, черные, жирные, медлительные, они вяло ползали по ее судорожно подергивающимся снам, беспрерывно и полубесцельно шевелили восемью толстыми дугообразными ногами каждый… Тихонько трогая — как бы осторожно ощупывая — ее лицо… Щекоча: мягкие, тяжеленькие… Она все пыталась проснуться и все не могла, и когда наконец выдралась на поверхность, мокрая, дрожащая, с бухающим в горло сердцем — ее чуть не вывернуло… Ксения перед своими мужиками временами изображала, конечно, разнообразные фобии, иногда путаясь, забывая, но тем не смущаясь — хотя настоящую имела всего одну, и о ней-то как раз упоминать не любила. Это была хрестоматийная арахнофобия в довольно суровой форме: ей были противны все без исключения насекомые и омерзительны многоножки — но при виде пауков ее охватывал столбняк, а если тварь была большая, Ксения и впрямь почти переставала соображать и контролировать себя…)
На углу, уже в виду подъезда, она зачем-то остановилась и оглянулась. Ни души, ни звука, ни движения. Мертвый холод — словно жесткий на ощупь. Мертвые контуры девятиэтажек. В иссиня-чернильном ясном мертвом небе идеально круглая луна — в серебристо-зеленоватом пятне ею же не столько подсвеченного, сколько намеченного дыма из высоких строенных полосатых труб.
Кадр. Триллера. Мрачного, чернушного…
Тыча вслепую кнопки кодового замка, с трудом ворочая гремучую железную дверь, дожидаясь ободранного лифта, Ксения думала, что ни хрена она, строго говоря, не добилась — как ни пыталась. Несмотря на востребованность, беготню, на убедительно растущие гонорары… На столичное ПМЖ, на богатых самодовольных приятелей… Потому что с утра до поздней ночи, каждый день, в бешеном темпе ты бултыхаешься во всем этом, ты ныряешь во все это с головой, ты совершаешь олимпийские заплывы на скорость во всех этих сортирных бачках стилем баттерфляй — для того, чтобы ощутить уверенность: жирную, равнодушную и утомленную… а в итоге все равно необъяснимо ловишь себя на нутряном, заячьем, дрожащем испуге.
…Лифт прет, прет, прет с самого верха — бесконе-е-ечно… Икает, прибыв. Пауза — двери не открываются. Ксения отступает на шаг — в ней откуда-то возникает безотчетная и необъяснимая уверенность, что кабина не пуста, что кто-то на лифте приехал. Хотя она сама вызывала его…
Она замирает.
Двери разъезжаются.
Никого внутри.
Ксения оглядывается на пустой облупленный подъезд, на беспросветный черный проем коридора… Шагает внутрь, быстро жмет кнопку. Долго ждет, пока нехотя, с вихлянием сомкнутся створки.
Переводит дух… Что это сегодня со мной?..
Просто устала. Бегаю, нервничаю… мерзну… Точно — на какую-нибудь Ибицу срочно пора. В отпуск. В тепло. А то совсем расклеюсь… Она слушает унылое гудение, машинально пристукивает по полу каблуком.
Потом прекращает и прислушивается.
Она ничего не делает — но негромкий неритмичный стук не затихает. Впечатление, что долбят снизу в пол. Тук… тук… тук-тук… тук…
Очень интересно…
Быстрый множественный шорох окутывает ее (от неожиданности Ксения обмирает) — лепет, поскребывание, шепот, — и тут же уносится… Словно по каждой плоскости кабины пробежало снаружи по тысяче мышей. Да что за?..
Плотное шуршание и мягкий толчок со стороны дверей — и вдруг частые конвульсивные звуки: кто-то пытается раздвинуть створки, забраться, сюда, к ней, судорожно, нетерпеливо, створки трясутся и дребезжат, прижавшаяся к противоположной стенке Ксения видит, как щель чуть расширяется, что-то там вроде бы даже мелькает в этой щели, слышится надрывное полумычание-полустон: ы-ы-ы-ы…
Нет.
Не вышло. Звуки прекращаются.
Госссподи…
Она ничего не понимает. Чувствует, что во рту и в глотке пересохло. А лифт продолжает ехать, ноет, подрагивает.
Ехать… Сколько еще ехать? До Ксении доходит, что она уже двадцать раз должна была добраться до своего шестого. Да что там до шестого — до последнего девятого…
Но лифт и не думает останавливаться…
И только тогда она наконец замечает. Точнее, отдает себе отчет.
Он едет не вверх.
А вниз.
С первого этажа.
Она таращится на кнопочную панель. Сандалит «стоп» — абсолютно безрезультатно. Уже не контролируя себя, колотит кулаками в двери — и отшатывается, когда в ответ снаружи в них с грохотом врезается что-то такое, от чего створки лязгают, как зубы при апперкоте и сотрясаются вместе (кажется Ксении) со всей кабиной. Свет мигает и лифт — от удара, видимо, — останавливается. В течение нескольких секунд Ксению окружает кромешная темень — свет все-таки вырубился совсем, — и на эти секунды она поддается безмысленной животной панике. Но тут же лампа загорается опять — и дверные створки ползут в стороны.
Перед Ксенией самая обычная лестничная площадка между этажами. С мусоропроводом. Неотличимая от ее собственной.
Причем, кажется, — именно ее. Между шестым и седьмым.
Выждав положенный срок, створки начинают смыкаться. В последний момент Ксения просовывает между ними носок сапога и они послушно едут обратно.
Она медлит еще секунд семь и все-таки делает шаг наружу.
Это ее площадка. Ничуть не изменившаяся с утра. Разве что крышка мусоропровода не закрыта до конца — что-то здоровое сунули и оставили…
Она проводит трясущейся ладонью по лицу.
…Получается что? Так выглядит нервный срыв?.. Или чего похуже?..
Лифт за ее спиной наконец закрывается. Ксения, мокрая и обессиленная, спускается по пролету до собственной двери.
Да… Такого со мной — никогда еще…
Пьяные руки не сразу расстегивают сумку. Не сразу нашаривают ключи.
Лифт снова гудит, кем-то вызванный. Ксения вставляет ключ в замок. Черт, ну и руки, а?.. Ключ никак не вставляется. Да что за…
Лифт, спустившись всего на этаж, открывается пролетом ниже. Кто-то выходит из него — судя по шаркающему звуку.
…Руки тут ни при чем. Это не тот ключ.
Как это — не тот?.. Вот — все они. Вот — от наружной двери…
(…Выходит из лифта. Из лифта, который только что был пуст…)
Она лихорадочно тычет ключом в скважину, уже зная, что — бесполезно. Тот, кто вышел из пустого лифта, ждет, топчется (судя по звуку), шаркает на площадке внизу.
С протяжным, стонущим, скрипящим железным зевком откидывается пролетом выше крышка мусоропровода. Сама собой.
Ключи вывертываются из руки и увесисто брякают о бетон. Из замочной скважины толчком выдавливается крупная темно-красная капля и соскальзывает, оставляя на двери вертикальную дорожку. За ней проталкивается следующая.
Тот, нижний, начинает неторопливо, грузно шаркать вверх.
Ксения отступает от двери: на шаг, еще на шаг, еще — визжа… думая, что визжит… собираясь завизжать… Кровь течет из замочной скважины уже непрерывно, она же проступает по периметру замка… вокруг глазка — из отверстия которого тоже протянулась бордовая полоска… показывается из-под двери…
Наверху нечто споро выбирается из приемного контейнера мусоропровода — что именно, она не успевает увидеть, потому что рефлекторно поворачивает голову налево, к поднимающемуся снизу.
И тогда уже визжит вслух.
…И вот на этом-то малина всегда и заканчивается. Когда требуется наконец показать, что же именно лезет на героя/героев/героиню. Потому что выбор тут невелик, и что ни выбери — обязательно выйдет идиотизм и пошлятина. Что: зомбаки, распадающиеся на ходу? мутанты чернобыльские? чудища инопланетные? перекошенный маньяк с зазубренным свинорезом? Сколько раз все уже было и сколько раз успело осточертеть… Прав был Игорь: безумно сложная задача — сочинить сейчас не дебильный и небанальный хоррор.
Створки лифта расползлись. Ксения вышла, расстегивая сумку, опустила глаза, ища ключи… Вздрогнула, чуть не шарахнулась, завертела головой.
— Чего? — переспросила севшим голосом.
— Привет, говорю, — хмыкнул Сева с седьмого, курящий на лестнице. — Не пугайся так…
— Легко сказать — не пугайся, — облегченно ухмыльнулась она. — Ты в зеркало давно смотрел?
8
Ксении казалось: когда она говорит, что понятия не имеет о подробностях деятельности Фонда поддержки кино, ей не очень-то верят. Понятно, почему. Но в данном случае Ксения почти не лукавила. Фонд возник уже в те времена, когда вечная улыбчивая уклончивость Игоря (касавшаяся в основном его ходок «налево» и дефицита «семейного» бюджета) превратилась в тотальную скрытность — хмуро-озабоченную и без всяких ухмылочек. Последняя не только знаменовала переход их отношений в предсмертную стадию, но и свидетельствовала (по крайней мере у Ксении сложилось такое впечатление) о существенных изменениях в Игоревом профессиональном модус вивенди.
